через Оку. Враг хитрый и коварный, как будем его отбивать, чтобы не повторилась прошлогодняя конфузия?─ сказал размеренным сильным голосом большой воевода.
В шатре воцарилась напряженная тишина. Западный ветер шуршал крышей, хлопал хоругвями. Для каждого сидящего здесь и самого Воротынского прошлогоднее поражение сидело в сердце острой занозой. Оставалась загадка: почему хан быстро ушел назад, а не стал развивать успех? Устрашился ли небывалого пожара и неслыханного своего злодейства: велика все же сила Московии, каков будет гнев государя? Или поразила его обманная весть, что из новгородских земель, снятая с войны свейской Иоанном идет сильная сорокатысячная рать под началом принца Магнуса, вот и побежал назад?
Вряд ли, отвечал себе Воротынский. Враг своей карающей деснице не мог устрашиться. Скорее вспыхнула досада, что вместе с Москвой сгорела богатая пожива, а каковы силы Иоанна и где они, враг толком не знал. Также не мог он убояться быстрого подступа Магнуса. Тому потребовалось бы несколько дней перехода. Разведка же татарская из отборных воинов рыскает впереди по уделам, хватает на дорогах купцов все знающих, дознается о своем интересе с помощью пыток и тут же доносит повелителю. Не было никаких сведений о движении вспомогательного войска, поскольку вовсе такое не родилось. Но будь такое войско, Девлет-Гирей мог разбить принца, этого неискушенного в ратных делах, со слабой волей иностранца. Скорее третье: не готов был тогда царь крымский к покорению всей Руси. Сожжение столицы лишь первое звено в длинной цепи батыевого нашествия. Еще стоят десятки неприступных городов с поместным войском способные объединиться. Крепкий орешек будет не по зубам. Потому надо пустошить сим изгоном южные, западные и восточные земли. Посады, села и деревни, что лежат сразу же за пепелищем стольного града. Решил обогатиться без потерь полоном и табунами скота – стать могущественнее? Пусть Русь трепещет! Покорение состоится ныне, после тщательной трехгодовой подготовки и крепкой поддержки Османской Порты.
Тишина в палате сгущалась. Казалось, служилым людям тяжело дышать. Они понимали, что мало войск на рубеже, основные полки стоят далеко на северо-западе перед литовско-польскими и шведскими войсками. Враги перехитрили Иоанна. Терпящий сокрушительное поражение, теряющий города, ливонский магистр объявил себя вассалом Речи Посполитой, куда входило по Люблинской унии великое княжество Литовское. За раздел земель и городов ордена ринулись со своими войсками Дания и Швеция. Дания, имея сильный флот, захватила остров Эзель, Эстония с крепостью Ревель отошла к Швеции. Новое герцогство Курляндское пожелало находиться под рукой Литвы. Прах одного врага вдруг приобрел лик трех могущественных держав. Чтобы сдерживать разыгравшиеся аппетиты врага надлежало иметь здесь многочисленную армию с хорошим вооружением – убойными пушками, лучшими в Европе. Еще Алексей Адашев предупреждал царя о возможных событиях в войне с Ливонией, был противником ее. И как в воду глядел дальновидный окольничий – случилось худшее. Солидарен с ним был и Воротынский – ведение войны на два фронта станет тяжким ярмом для Руси. Государь никого не слушал, возражающих опалял, отправлял на плаху или в ссылку.
Теперь угроза свободы Руси надвигалась с юга. Как повести дело с малым войском, чтобы выиграть войну на Окском рубеже? Каждый воевода знал, о чем гласит полковая роспись: оборонять перелазы. Татары могут рассыпаться на несколько потоков, бить по обороне из турецких пушек. Могут обойти с флангов и зайти в тыл разрозненным полкам и перебить каждый поодиночке.
─ При малом войске надо держаться рядом. Полковая роспись указывает: «а по вестям изо всех украин велети с собою сходитися до цареву приходу», ─ заявил первый воевода передового полка князь Хованский смелый отпрыск великого Литовского князя Гедимина.
─Мы лучше знаем округу, с четырьмя тысячами наш полк может делать внезапные наскоки и уходить от съемного боя,─ не согласился князь Хворостинин.─ Знать бы, где орда начнет перелазить Оку и тут потопить войско.
─Басурманин птица вольная,─ резонно заметил большой воевода,─ при такой великости войска он может избрать несколько перелазов. Наша засечная линия протянулась от Калуги, через Серпухов, до Коломны. Плетени на перелазах без ратников и огня рушниц проходимы. Это надо понимать.
─ Полк левой руки окажется на пути татар. Под стенами Лопасни дадим отпор, но в открытом поле при съемном бое не устоять,─ сказал князь Репнин.
Иван Петрович Шуйский, теребя черную окладистую бороду, высказался за решительный сбор войска в один кулак. Воевода полка правой руки князь Одоевский тоже сослался на роспись, и указал, что государево слово нарушать нельзя, но роспись требует выбирать крепкое место и травиться*, «делать как лучше и государеву делу прибыльнее».*
─Мы знаем битвы успешные. Великие князья Александр Невский и Дмитрий Донской били ворога единым кулаком. Стойкость, внезапность, удары запасных полков и другие хитрости решали исход сечи. Об этом напоминал мне государь. Волей данной государем решаю: роспись использовать, как нам прибыльнее. За врагом вести наблюдение, на перелазах в съемный бой не вступать. Передовому полку и правой руке сойтись, на перелазах оставить по две сотни сторож для тайной слежки за его движением. Сторожевому полку и левой руки немедля в ночь примкнуть к большому полку. От Каширы до Сенькина брода сторожевому полку нарядить две сотни для наблюдения. Пусть хан оставит Оку за спиной, мы вцепимся в его хвост и будим бить единым кулаком. Мнится мне, такая масса войск, отягощенная пушками и обозом янычар, одним перелазом не обойдется. Войско его распустится, растянется, и как не свитая веревка, потеряет крепость. Тут и возьмемся его рвать и бить, но не раньше, как басурман окажется на московской стороне. Гонцов слать с вестями каждый час. Невыполнение моих наказов посчитаю изменой. Молитесь за нашу победу и просите у Господа вспоможения. Разбойник на чужой земле труслив, мы же защищаем отчизну и веру нашу, а потому не дрогнем.
Думное сидение окончилось уточнением действий полков в предполагаемой обстановке. Большой воевода напоминал о кормлении полков, о пополнении запасов провизии, ибо с сытым желудком легче бить ворога.
Тревожная ночь опускалась на стоверстное пространство от Калуги до Коломны вдоль засечной черты, где стояли на страже русские полки. На далеком востоке мгла вспыхивала неожиданными и пугающими душу зарницами: с вечера было замечено, как потянулись к северной стороне предвестники злой сечи стаи черного воронья. На горизонте юго-запада, где село ярило, московским пожаром догорали сгустки облаков. Кони в возках и под вершниками копытили знакомую тропу, беспричинно всхрапывали, гремели удилами. Воеводы, сопровождаемые малой дружиной, торопились к своим полкам с неразрешимыми думами: где пойдет крымец, обойдется ли так, как задумал главный воевода? И чем больше каждый вникал в суть замысла, тем крепче утверждался в мысли, что иного пути нет. Не крепость они обороняют замкнутую в кольцо, а длинную, извилистую реку с множеством удобных мест для переправы легкой конницы в пять-шесть раз превосходящей силы обороняющихся.
Воеводы торопились, особенно Хованский и Хворостинин. Почти сорок верст надо отмахать, а враг под Тулой. В какую сторону он двинет полки? Что как повернет на Алексин. С Тулы до него рукой подать. Там перелезет через Оку. Не прозевать бы!
Семен Головин пристал к береговому войску после того дня, как появился в Серпухове с вестью о страшном набеге хана. Ныне он по совету отца влился в полк Воротынского. Был здесь же по росписи старший брат Иван Михайлов, сын Головин Большой, да князь Федор Кривоборский. Вот все люди с рязанской земли, опустошенной татарами. В осаде осталось поместное войско. Без него нельзя. Села же опустели. Редко где в дальней стороне среди дубрав схоронившиеся крестьяне распахали клин плодородной земли, посеяли хлеб. Нынешний год сулил богатый урожай. Дожди да тепло творят добро. Сам десять даст жито, а то и более. Такой редкий урожай успеть бы убрать до осенней непогоды. Жать да снопы вязать бабы со двора пойдут. Справятся, а вот в скирды метать, да в овины возить, тут мужик надобен. Только где его взять? Та же жилистая баба и вытянет, приберет хлебушек, не будет работный человек голодать от недорода. Разор же татарский обсечь надобно навеки.
─ Ныне покончим с татарвой, вот те крест,─ говорил Семен своему новому товарищу суздальцу Тимуру Алалыкину.─ На дальних пашнях с весны сеяли жито с батюшкой, да стариков двое. Вымер крестьянин в наших краях, выбит, угнан. Я сам назвался в полк, батюшка отпустил. Как-то без моей помощи справится, где мужиков возьмет? Уж одряхлел батюшка.
Семен привязался к витязю. Уж больно ловок он и в кулачном бою, и шестопером ветер поднимает, и стрелу точно в цель кладет. А тот полюбил парня за голос его ладный, за речи складные и прибаутки забавные. Вот одна из них, сказанная Семеном скороговоркой:
─В одном царстве, просяном государстве, жил сверчок запечный. Пришел к нему мастер дел заплечных. Говорит, надоел ты мне своим голоском, снесу башку твою топором. Сверчок прыг на шесток, а с шестка мужику на висок. Клюнул усач, и усох палач!
Семен в такт своему голосу и ритму ходил по кругу, изображая то палача, то сверчка.
Алалыкин весело смеялся, хлопал тяжелой рукой Семена по плечу, то аж, трещало.
─ Еще сказывай, больно забавно,─ просил Алалыкин. Вокруг собиралась толпа, слушали и зубоскалили. Семен рассказывал.
─Откель ты их берешь?─ спрашивали Семена.
─Сами в голову лезут,─ отвечал парень.
─ Сочинитель, истинно сочинитель!
Вскоре Тимур узнал о лихой доле сотоварища, что выпала ему стать полонянином, а когда прознал, как тот хитро утек, вовсе под свою руку взял. Слушал сказ Семена, а не верилось, как у посла очутился, как был выкуплен у мурзы, как вызволил Весняну и шел с нею в татарской боевой одежде по Крыму и далее до острова Хортицы, что на Днепре. Девушка осталась там, а Семен с группой сотоварищей с вестью о скором набеге ушел в Москву. Шли быстро, а путь далек. Падали кони, не выдерживали всадники, и Семен один пришел в Серпухов, едва уцелел от гнева государя, да смилостивился тот, увидев в руках гонца свой тайный знак. Только к осени удалось вернуться за Весняной, привезти в отчий дом.
─Оженился?─ спрашивал возбужденный Алалыкин.
─ А как же, коль зазноба!
─ Моя зазноба в Суздале. Побьем крымца, оженюсь. Заждалась.
К приятелям прибился бастрыга Ермолай, коренастый, прожорливый. Оттого видно, постоянно заботился о приварке.
─Браты, я люблю быть добытчиком, особливо любо мне рыбалить. Дозволено с неводком по Оке походить, шибко ушицы хочется. Кто смел?
Охотников набралось много, больше серпуховские, хорошо знающие удобные места для ночных тоней.
─Спустимся на конях ниже, версты за три не доезжая до Сенькиного перелазу, там страсть какие омуты без коряг, и отмели, выводить ладно,─ говорил Ермолай суетно, но решительно.─ Там наши кормщики две ладьи
