слепну, и не теряю облик, как всякий, воззревший в очи глубин. О, Светозарное, пусть достигнет природы Пламени то, что поведаю я, замкнувшее Дверь. Всё было готово. День бы, другой – и решилось. У этих людей нет и малой крупицы чутья. Тут совершенно безопасно менять и состав, и природу. Если бы возможно было совершить всё сразу! О, Пламя! Твои возможности грандиозны, но даже ты не дерзаешь торопить время! На всё нужно время. Время действий, время восстановлений. А на пути ещё некий камень. Пустяковая порода, разве что кварцит. Он слаб и слеп. Он не должен быть. Но он прикоснулся. И теперь его не столкнуть. Помоги же, Пламя!
- О, Блистание! Пламя скрылось, это знак. Либо жертва, либо ничто.
- О, Светозарное! Нам придётся сделаться решительней. Мы слишком часто тревожим по пустякам. Придётся действовать самим. Есть и простые методы…
- Простые? Ни к чему вызывать подозрения.
- А кто нас заподозрит? Эти люди с их ограниченным зрением? Пусть даже разберут всю эту кладку! Или их глупейшие следствия? Мы исчезнем раньше. Мы унесём с собой блеск и сияние, чистоту и ясность! Кто помешает нам? Кто ступит в ясный круг под синим сводом? Он получит своё. В глубинах Земли много таких монолитов. А я получу своё - вечность камня!
*
Пётр Семёныч в тот день долго стоял в прихожей и всё не уходил. Начнёт ботинки застёгивать – и выпрямится, опять нагнётся – и на табуретку присядет. То бок потрёт, то макушку почешет. А в какой-то момент подошёл к стене, замер – и стоит, не шелохнётся. Женечке уж так это надоело, что при всём почтении к Каменному другу она не удержалась красноречиво заглянуть в прихожую с самым нетерпеливым выражением лица:
- Вам помочь?
- Женя, - не замечая красноречия, медлительно проговорил гость, - я хочу попросить… вот о чём. Чтобы Лина завтра пошла со мной в Алмазный фонд.
- Но ведь она была, совсем недавно! – изумилась Женя и не удержалась от раздражения. – Она школу пропустила. Пётр Семёныч! Ей же там плохо было, зачем же рисковать!?
- Женя, это слишком важно. Я тебя просто умоляю! – настойчиво проговорил Каменный друг. Женя смягчилась:
- Если важно… Только, может быть, вы что-то объясните мне. Всё какие-то тайны…
- Я и хочу проверить! И если подозрения подтвердятся, всё расскажу, – он чуть смутился, - во всяком случае, постараюсь. Но заранее – зачем морочить голову? Женя! – старик растерянно замолчал, ища аргументы, и, жалобно выложил, какой сумел, - Женя, детям и пенсионерам вход только сто рублей…
Женя так умилилась, что чуть слёзы не брызнули:
- Боже мой! Пётр Семёныч, родной! О чём вы говорите?!
И далее препон больше не возникло – Ангелина и Каменный друг с утра пораньше отправились в древний и славный Кремль, к уже знакомому жёлто-белому зданию времён барокко, напоминающему Зимний дворец. Пётр Семёныч держал Лину за руку, точно, как дедушка – и порой, когда она засматривалась на стайки голубей, на людей и машины, а у самой Оружейной палаты на рощицы колонн по углам – ей и впрямь казалось, что всё по-старому, и она вместе с дедушкой опять поднимается на ту, запомнившуюся горку, которая, по мере пути, наискось и постепенно, захватывала первый этаж.
Они и беседовали, точно, как с дедушкой. Потому что когда идёшь смотреть алмазы, о чём ещё и говорить, как ни о кимберлитах. Впрочем, не только.
- Линочка, - в какой-то момент, забыв про углерод, неожиданно спросил Пётр Семёнович, - а этот дворник, которого мы встретили у вас во дворе…
- А, Стёпа?! – радостно перебила Геля.
- Да, Стёпа. Я что-то слышал про него…
- Он, Пётр Семёныч, не видит ничего, - опять с увлечением перебила Ангелина, подпрыгивая на обледенелых кочках, – а как будто зрячий. Он даже сосульки с крыши…
Но теперь перебил уже Каменный друг:
- А кто это говорил с ним, такой невысокий, пожилой?
Лина запнулась. Не то, чтобы она забыла, кто, там, говорил со Стёпой – она просто, как раз не доходя до Стёпы, принялась разглядывать сосульки - и те, которые уже внизу, разбитые, и те, грозно свисающие, до которых Стёпа ещё не добрался – и так увлеклась размышлением, чего из них больше, что и мимо Стёпы прошла бы, не поздоровайся он сам. А уж на удалявшуюся фигуру и вовсе оглядываться не стала.
- Можно потом у Стёпы спросить, - сконфузившись, подала она полезную мысль.
- Да, конечно, - нахмурился Пётр Семёнович – и до самых дверей погрузился в молчание.
В знакомых палатах было всё по-прежнему. Так же неподвижно и строго. Стеклянные кубы-витрины, торжественная тишина. До того серьёзно, что просто дрожь пробирала. Но все страхи тут же смахивались прочь, едва лишь взгляд соприкасался с вечной радугой бриллиантов.
Пётр Семёнович не нарушал уклад. Вместе со всеми они сперва налюбовались современными алмазами, прежде чем погрузились в старинный полумрак палат, где пребывали в своих вековых тайнах «Семь чудес». Одним чудом как раз и был «Орлов». Геле стало сразу и жарко, и холодно, и жутко. Оттого, что сейчас это опять могло случиться. И оттого, что он был так прекрасен, «Орлов». Разумеется, «Орлов». С каким более могучим и древним образом, как ни с орлом, можно бы сравнить ту силу воздействия, какая была в этом камне?! Он действительно бил в сердце и душу. Бил так, что было больно.
Девочка замерла, ясно осознавая, что не сможет оторвать глаз, и всё более утопая в глубине лучистых сияний. Но Пётр Семёнович резко потряс её за плечо. Голос его прозвучал так требовательно, как дедушка никогда не говорил:
- Ну-ка, Лина, немедленно дай мне кулон!
А Лина как раз медлила: удивилась: сам же Пётр Семёнович снимать-то и не велел. А он не стал дожидаться, запустил пальцы ей за шиворот, нащупал шнурок и быстро вытянул наверх. Тот скользнул по ушам и перетащился через макушку. И вот он уже зажат у Каменного друга в кулаке. Геля проводила взглядом гранат и уставилась на кулак. Кулак чуть пошевелился, прилаживаясь, и застыл, крепко сжатый. Так крепко, что даже костяшки побелели. Ангелина растерянно рассматривала эти костяшки, а потом перевела взгляд на лицо Каменного друга. Лицо показалось ей тоже каменным. И такого же цвета, как костяшки пальцев.
Мгновение Лина удивлённо рассматривала его, потом подумала, что она уже не смотрит на алмаз, а ещё позже – что какие теперь алмазы, когда Пётр Семёнович такой, вот, совершенно каменный.
- Пётр Семёныч! – сморщила она нос, чтобы плакать, - что с вами?!
- Ничего, Лина, - глухо пробормотал Каменный друг, едва разжимая рот, - всё нормально, держи меня за руку.
Ангелина держала его за руку, смотрела в лицо и думала, вот что значит быть взрослым, и какие взрослые необыкновенные и замечательные, такие, что даже не плачут, и какая она маленькая и глупая.
- Вам больно было? – осторожно спросила она уже на обратном пути, когда шли к метро. За всё время после того, как отошли от «Орлова», и Пётр Семёнович торопливо надел ей на шею любимую драгоценность – он не проронил ни слова. И сейчас точно очнулся:
- Что?.. А, нет, Линочка, вполне терпимо, дело не в этом…
- А в чём?! - изумилась Геля: взрослые потрясали всё больше.
Пётр Семёнович опять замолчал. Потом задумчиво проговорил, словно бы сам себе:
- Вот странно. Даже сейчас, при современной технике, при массовой добычи якутских алмазов, когда всё это не так недосягаемо, как раньше – да что там говорить, мы же видели этот блеск, это изобилие! – они, всё же, идут на это…
- На что?! – всхлипнула Геля.
Каменный друг словно спохватился:
- Да, в самом деле, - слегка потряс он головой, - я невесть что бормочу, вся неразбериха мыслей наружу… просто я постоянно думаю про все эти события, ищу ответ, так что ты не придавай значения, Линочка, пока я тебе сам что-то определённое не скажу. Я надеюсь разобраться. Хотя… разобраться сложно, - добавил он с грустью.
Геля слушала, раскрыв рот: вот тебе и взрослый! Оказывается, и у взрослых бывает тон, точно они не выучили урока. Во всяком случае, Геля предпочла бы большую уверенность в голосе. Вот как у их учительницы. Разве можно вообразить у неё такие речи?! Уж кто всё всегда знает, так это она! Интересно, что бы она ответила, задай Геля ей вопрос, ну, скажем, как Петру Семёновичу: «Кто такие они и на что идут?» Ангелина прислушалась внутри себя к голосу учительницы, где ясно прогудел железный тембр: «Вон из класса, и родителей в школу!!!»
И когда, наконец, в голове отзвучали раскаты последнего восклицательного знака, где-то вверху, и куда железнее, раздалось такое истошное «каррр!!!», что Геля дёрнулась и споткнулась. Ворона раскачивалась на дереве, топорща ломанные перья. Она страшно взъерошивалась и смотрела до того свирепо – кто хочешь, перепугается. Ангелина перепугалась.
«Карррра!» - ещё раз рявкнула ворона и - захохотала. То есть – это Лине так показалось – захохотала. На самом деле просто разразилась долгим остервенелым карканьем и захлопала крыльями, сотрясая дерево.
- Деда! – взвизгнула Геля и прижалась в тёмному шершавому пальто Петра Семёновича: как, бывало, к дедушке.
- Ну, что ты, милочка? – погладил её по голове Каменный друг, - не надо бояться, ты что, так и будешь от всех ворон прятаться?
Геля высунулась из-под руки Петра Семёновича:
- Она не злая?
- Нет, – утешил её старик, - обычная птица, разве что голос громкий. Вот я её, чтоб не шумела…
Наклонившись, он слепил снежок и метнул в ворону. Та тяжело поднялась с ветки и, каркнув на прощание, неторопливо полетела прочь. Ангелина проводила её глазами. Ни знакомой царапины на клюве, ни блестящего пристального взгляда. И впрямь обычная. Хоть и смотрит сердито.
*
Мамина записка и телефонный звонок учительницу не устроили. За непланированный пропуск школы маме пришлось окунаться в дипломатию. Отпросилась с работы и пришла как раз к концу уроков.
Маришка, уходя домой, сочувственно взглянула на Ангелину, хлюпнула носом и дружески пнула рюкзаком на прощание: она знала, что такое дипломатия. Лина же осталась ждать у дверей класса, за которой бубнили голоса: мамин, виноватый, и твёрдый, звенящий, учительницы. Слов не разобрать, оно и понятно: не для Лининых ушей. Впрочем, и долетающих обрывков было достаточно: «…потакать… разболтанность… вам можно, а другим детям… построже… тем более, хорошенькая!»
Наибольший накал пришёлся на последнее прилагательное.
Ангелина обречённо опустила голову. Хорошенькая… Все этим попрекают. Была б страшненькая – жалели бы.
Дома Лина скорчила в зеркало рожу. Получилось классно! Рот оскаленный, глаза вытаращенные, язык растопыренный, нос бульдожий. Кого хочешь, перепугаешь.
- Была б такая… - мечтательно вздохнула Лина.
Но долго бульдогом не продержишься, приходилось возвращаться к реальному образу.
- Вон к какому! - она с неприязнью покосилась на отражение. Как она ненавидит эти кудряшки и большие глаза! Что может быть глупее и унизительней?!
Одна Маришка её понимает. Она не раз говорила: «Неважно, какое у тебя лицо. Главное, чтоб человек был хороший!»
Пётр Семёнович с мамой беседовали на кухне. И тоже за закрытыми дверьми. Ну, что ты будешь делать! Пообедали, чай попили – а потом отправили её
