уроки делать. А сами…
То, что учительница выскажет маме, Геля приблизительно представляла, так что особенно не интересовалась, но вот то, что мог бы поведать Каменный друг, волновало умопомрачительно. Только не будет же она подслушивать, это недостойно. Дедушка всегда говорил: кто подслушивает – шпион. А шпион -враг. А она не враг маме и дедушке. Она – уроки делать будет, пусть это сейчас и не очень получается. Лина всхлипнула – и давай задачу читать: «10 апельсинов разделили между девочками и мальчиками…» Слова – сами по себе, мысли – сами. Ангелина решительно разлохматила кудряшки, чтоб голова лучше думала, и мужественно произнесла вслух: «10 апельсинов разделили между девочками и мальчиками, так что у мальчиков их оказалось на 4 больше чем у девочек…» - и опять не услышала своего голоса: в ушах шуршало только тревожное бормотание Каменного друга: «Как странно! Они, всё же, идут на это…»
«Мальчики и девочки, что ли, идут… апельсины делить? – закружилась Ангелинина голова, - кто идёт, и на что?! И что там такое в Алмазном фонде нашей страны, который нынче пополняется художественными произведениями с якутскими алмазами, из-за которых Пётр Семёнович становится похожим на собственные костяшки пальцев?»
Со вчерашнего дня Каменный друг тянул с ответом – и вот теперь там, в кухне, что-то должно открыться.
А может, и нет. Может, это показалось. Так часто бывает. Думаешь, что-то немыслимое, а скажут тебе – и ничего особенного, ничего сверх того, что ты и сама давно знала. Какие-нибудь общие слова и сожаление, мол, наука пока не располагает сведениями… Скукотища вроде этой задачи. «10 апельсинов разделили между девочками и мальчиками, так что у мальчиков их оказалось на 4 больше чем у девочек. Сколько апельсинов…»
И тут Ангелина почувствовала, как ей хочется апельсин. Так захотелось, что и мысли-то прочие отступили, даже якутские алмазы. Одно только острейшее желание – вгрызться в сочную волокнистую дольку, и эти дольки есть в доме, под душистой оранжевой шкуркой, круглые и весёлые, как солнышки, и мама с радостью даст дочке такое солнышко, лишь попроси. Надо пойти и попросить. Никаких проблем!
Геля торопливо выбралась из-за стола и побежала на кухню. Она не подслушивать, не подслушивать идёт! Апельсин съесть!
У самых дверей чуточку притормозила – ну, чтобы с размаху в дверное стекло не врезаться, дедушка же всегда говорил, что нельзя сильно разбегаться, ты не во дворе, тут много стеклянных створок. Вот и возле кухни надо поосторожней. Из осторожности Геля совсем остановилась, а ещё – для того, чтобы с духом собраться. Чтобы спокойно войти и сказать: «Мама, дай апельсин» … нет, не так, волшебное слово ещё… надо так: «Мама, дай, пожалуйста, апельсин» …
А из-за двери как раз слышится мамин смех. Немножко странный смех, какой-то очень весёлый, но, притом, дрожащий. Ну, прямо лепесток.
- Пётр Семёныч… что вы такое говорите? Вы, взрослый человек – как вы можете всерьёз… - и опять смех, похожий на плач. А где-то из глубины кухни в ответ ей Пётр Семёныч глухо забубнил, ни слова не разберёшь. А мама вдруг как взвизгнет:
- Что?! Хорошенькая?! – и стул уронила. И тогда послышался уже громкий голос Каменного друга:
- Женя! – и опять грохот. И голос:
- Женя, вот… выпей воды!
Геля услышала, как булькает графин. И дождавшись, пока он перестанет булькать, она толкнула дверь и проговорила:
- Мама… - и больше ничего не успела: мама стремительно кинулась к ней и крепко прижала к себе обеими руками, сдавленно шепча:
- Геля, моя девочка, что он говорит?.. Мы уедем! Всё бросим и уедем… Куда-нибудь… Всё равно, куда…
- Не истери, Женя! – оборвал Пётр Семёнович и сердито поставил на стол графин. – Надо подумать, а не так, сгоряча…
Он опёрся кулаком о стол, постоял задумчиво и отошёл к окну:
- Вот придёт Дмитрий, обсудим… Можешь ты позвонить ему, чтобы раньше освободился?
- Да, - всхлипнула мама, выпуская Лину из объятий.
Ангелина смотрела на обоих большими глазами.
- Мама, - тихо проговорила она и хотела сказать про апельсин, а получилось – совсем не апельсин.
- Мама, - повторила она, - что, теперь, наверно, и я пропаду? Как дедушка… Как Виктория Павловна…
Мобильник выпал из маминых рук, но Пётр Семёнович быстро повернулся к Лине:
- Никуда ты не пропадёшь! Всё будет нормально! Только гранат не снимай.
*
- Что же такое с этим гранатом? Его суть… Как вы можете это объяснить, Пётр Семёныч? – вечером, за столом, спрашивал уже папа. Папа не ронял стул и не пил из графина. Но Геля видела, что с ним не всё в порядке. Уж очень необычное у него лицо. Как будто чем-то тёмным припорошили – такое. Скажем, грифель поточили, испачкали пальцы – и этими пальцами – равномерно по щекам, по лбу, по носу. И рот при этом едва открывался, такой неподвижный. И глаза неподвижные – и где-то глубоко-глубоко под бровями, точно провалились.
- Я думаю… - помедлив, произнёс Пётр Семёнович, - я думаю, это не совсем гранат.
- То есть? Вы говорите загадками, но…
- Я говорю то, что в состоянии ощущать, а это немногое… и на основе выводов, которые получаются… тут я тоже могу заблуждаться, но, всё же, лучше перестраховаться…
- Но что же он из себя представляет? – перебил папа. – Его природа?!
Пётр Семёнович пристально взглянул в неподвижные глаза:
- Его природа… - молвил и на миг задумался, - его природа, Дмитрий – это воля. Чудовищная воля. А вот истоки её я пока не могу понять.
- Воля… - отрешённо повторил папа и совсем впился взглядом в гостя, - но воля – это человеческое свойство. Это не стихийное явление, не химическая или ядерная реакция… для воли необходим разум! Мозг! А мозг – это органика! Воля, любовь, ненависть – это всё органика!
- Увы… - вздохнул Каменный друг, - в природе много неведомого… Иногда люди сталкиваются с этим. И ничего хорошего нет - упираться и не признавать фактов.
- Факты… Всё это настолько туманно. Да, исчезновение двух людей – это факты. Странные явления, которые происходят тут же и в короткое время – это нельзя не связать вместе. Но обычно ответы ищут среди научно обоснованного. Например, мы все знаем, что алмаз – кристаллический углерод…
- Я и не спорю.
- Но вы сомневаетесь в его вулканическом образовании. Вы заявляете…
- Я пока ничего не заявляю, Дмитрий. Я предостерегаю, что такое возможно…
- Что этим управляет чья-то злая воля, так?
- Более того. Она где-то рядом. И она материальна.
- То есть… вы хотите сказать, предметы? Люди?
Папа не спорил с Каменным другом. Он сам сидел, как каменный. Но при этом возражал, возражал... И Геля смотрела на него и понимала, что он так и будет возражать, потому что поверить в то, что говорил гость – всё равно, что поверить в плоскую Землю на трёх китах. Девочка представила себе эту картину – и та довольно ясно нарисовалась. Сверху Земля, снизу - киты. Ничего сверхъестественного. Просто китов нужно покрупнее.
Может, если что-то такое… уж очень! – Ангелина не знала, что, но что-то! – может, и настоящий алмаз под силу создать?! Наверно, это и важно – чтоб очень! – если речь не об абразивной алмазной крошке, а об «Орлове»!
- Дмитрий, - неожиданно обратился к папе Каменный друг, - а вы видели «Орлова»?
- «Орлова» … да, вроде бы… - неохотно пробурчал папа, - давно… когда-то с классом ходили…
- А вы пойдите, посмотрите! И вы поймёте, что это такое!
*
- Блистание! Приникни к синей сфере, в которой растопляется кирпич, едва лишь пламя вырвется из стебля!
- Да слышу, Светозарное… Немеют на пальцах когти, подступает корча! Что слушать?! На него кирпич свалить – и разом кончить начатое дело!
- Опомнись! Породишь второй гранат. Нам с первым-то не справиться.
- Но мы же не приведём его под синий свод, и с Пламенем не встретится он взглядом…
- Кто знает… Сила, оболочку сбросив, порой становится ещё опасней – тем более, шагая по следам…
- Но можно не совсем… лишь обезвредить, на время, что нам так необходимо. Сердечный приступ, сломанные рёбра, больница, и пускай за ним там ходят… мамаша с мужем, чтобы не мешались…
- А вдруг не рассчитаешь? Погоди. Тогда поторопились, не подумав. В конце концов, что эти люди могут? Они и сами-то ему не верят. И он… Он, всё же, не такой. Тот был куда моложе и сильнее. И чувство, что руководило им, соизмерять нельзя с обычным гневом, негодованьем или состраданьем. Тот розовый алмаз… Кем приходилась ему девчонка? Дочерью, наверно? Он, как безумный, прыгнул вслед за нею. Как будто что-то мог предотвратить. Как будто в ясный круг ступивший может назад вернуться и остаться плотью. Как будто не пожрёт его немедля из недр земли поднявшееся Пламя!
Струится Пламя, словно сок по стеблю, и знает, где пробить земные плиты, и лава оставляет минералам суть, заключённую в душе и теле. Невзрачным минералом, если он какой-нибудь тщедушный старикашка… или неумный злобный человек. Но Пламя не такую жертву жаждет!
Как он прекрасен был! Неповторим! До сей поры им мысленно любуюсь!
- Да, Светозарное! Всё это так, но…
*
- Каррр! – бунтарски тряхнула перьями ворона на крыше.
- Кар! Кар! Кар! – откликнулись по привычке все вороны района – такая уж у ворон воронья солидарность. Такое уж оглушительное карканье вырвалось из-под синего свода и взметнулось над заснеженным двором.
- Кар! – неслось над острыми старыми крышами и чердачными козырьками. Потому что только этот звук мог пробиться сквозь метровую кладку кирпича и достигнуть смертных ушей. А слова, пусть даже очень возмущённые – нет…
*
- Нет, мне надоела эта нерешительность! Сколько можно робко подманивать случай?! Мы уже упустили момент! Да, можно было на девчонку надавить… уговорить… заставить! Она послушна. Она бы сама… Ты знаешь, Светозарное: я много чего могу. Но прикоснуться – не могу! Ни я, ни ты… А ведь был всего один шаг! Вырвавшись из стебля, Пламя подхватило бы это сокровище прямо из родных пенат! Но мы тянули, и вот – перед нами ещё один камень преткновения! Неужели, ну, скажем, в Шахджанабаде, тобой допускалась та же медлительность, та же размеренность?
- Ещё бы! Тем более! Поторопишься – и головы не сносить!
- Какая голова?! О чём ты говоришь?!
- Способность исчезнуть? Да. Ну, а потом – легко ли опять найти пути, найти бразды, найти приют, сокровище и место?! А потеряешь из-за пустяка. А ведь там, во дворце, было много алмазов. Это длилось долго, ох, долго! Но такого, как то, необыкновенное чудо – такого ещё не бывало. Человеческие чувства – преходящи. Сверкание алмазов – вечно.
- Да, вечно. Но, признаюсь, слегка девчонку жалко.
- Жалко? Помилуй, этой участи впору позавидовать. Какая слава уже не первый век! А ведь всего-навсего невольница из шахского гарема. Что её ждало? Жалкое существование, в дальнейшем, старость, смерть. Тело превратилось бы в пепел - вот и всё. Разве достигла бы она при органической жизни такого блеска? Алмаз! Здесь, в ломке этих граней - вся юная прелесть, вся чистота души и помыслов, вся ясность восприятия и телесная красота!
- Да, только
