она не чувствует ни славы, ни блеска. Вообще ничего. Просто кимберлит.
- Ни славы, ни блеска – да! Но и не боли! Разве не благость такое существование? А ведь она существует. Отчего живым светом дрожит глубь кристалла. Не правда ли? Словно свежее дыхание.
- Да, дыхание, душа… энергия сущности, энергия камня. Есть некая точка, покорная Пламени, где обе стыкуются… там, где вспыхивает ясный круг под синим сводом, что образуется мгновенно из всего материального, что есть вокруг. И пусть лучше этот материал будет простым кирпичом. Так спокойнее и без неожиданностей. Мы много поработали, но последний случай – это как раз та неожиданность… Тогда, в Шахджанабаде, такого ведь не было?
- Там были свои трудности. Шах во гневе страшен. И, тем не менее – и у него были слабости и страсти. Он был восхищён! Он назвал его «Море света». Он не знал настоящего имени. Имени нежной красавицы. Какой абсурд, что теперь у неё имя мужчины, да ещё полководца. Но тем и забавней. Оно всегда забавно, когда стыкуются противоположности.
- Когда стыкуются противоположности – происходят чудеса!
- Да. Ясный круг под синим прозрачным сводом! Происходят чудеса! Ах, необыкновенное чудо! Я помню, да, я помню его. Что были шаху все эти девочки, о которых он забывал? Разве стоят они алмазов? Алмазы - это был мой труд. Я, Светозарное - всего лишь младший евнух, охрана при гареме. Чёрный, как агат. Там, в жарком климате, было проще, а здесь приходится бегать по улице нагишом, а я, как-никак, обладаю человеческим телом и, в какой-то мере, чувствительностью. В этих северных широтах я вынужден дрожать полуголым, потому что слои одежды лишают меня чуткости восприятия. Иначе не могу уловить эту хитрую бестию...
- Бестию? Уж нам ли говорить о бестии? Ха-ха-ха!
- Ха-ха-ха!
*
Хохот подхватили все вороны этой части города. Потому что уже село зимнее солнце, а на закате вороны слетаются к садам и бульварам, с немыслимым граем ища ночлег в кронах деревьев.
Зимой долгие ночи. В холоде и голоде птицы ждут рассвета, время от времени тоскливо ворочаясь на обледенелых ветках, и под лапами подтаивает снег, а нахохлившиеся силуэты не разобрать во мраке. Но едва восток зарозовеет – словно чёрная грохочущая туча вздымается над парками и кладбищами Москвы. Шум такой, что вполне заменил бы москвичам будильники, если б в Москве вставали с солнцем. Но у людей – другой режим. Летом – восход слишком рано. Зимой – поздно.
Потому что жизнь зимой начинается ещё затемно. Затемно встают и зажигают лампы, сонно ударяясь об углы, бредут на кухню и в ванну, заторможено суют руки в рукава курток и дублёнок и вываливаются на улицы: кому на работу, кому в школу… И только с рассветом люди спохватываются, стряхивают оцепенелость и приходят в себя. Зимой Ангелина лишь ко второму уроку переставала тыкаться носом в парту и воспринимать учительский голос как остатки сновидений. В окна сияло порой золотое солнце, порой белое небо, в зависимости от погоды, и наступало бодрое активное время. Светлое время! Когда не страшны ни сны, ни вороны, ни тусклые коридоры, ни даже учительский гнев!
Но в тот день всё вышло иначе. Едва ночной мрак за окнами уступил место утренним лучам, и Лина с энтузиазмом положила на парту учебник математики, намериваясь самоотверженно постигать математические законы, в класс быстрым шагом вошла учительница. На лице была такая тревога, какой не видали и перед проверочными комиссиями. Тревога прозвучала даже в металлическом голосе, который обычно пронизывал так, что возразить или не подчиниться казалось таким же безумием, как прыгнуть с крыши. Голос не потерял металл – наоборот, усилил, но сквозь металл слышалось что-то такое, что Лину взволновало, что было необычно и потому пугало: забота! Забота, теплота, участие!
- Ребята! – негромко, скороговоркой, произнесла учительница, - немедленно собирайтесь. Сейчас все, организовано, спустимся в раздевалку. Тут же одеваетесь –
и быстро уходите из школы. Подальше. Домой. Всем понятно? Объясняю: ничего страшного, просто в кабинете химии разбили сосуд с вредным веществом…
Вредное вещество! Звучало таинственно, но неясно.
- Давайте, ребята. – скомандовала учительница. - Тихо. Не создаём шума. Пошли. Ногами не топать. Кто пикнет…
Это объяснять не требовалось.
И притихший класс на цыпочках, с робким любопытством пытаясь разглядеть сквозь лестничные пролёты верхние этажи, где обреталось царство старшеклассников, изучающих химию, потянулся вниз по лестнице. Пальтишки в раздевалке разбирали бодрее. И уже совсем весело выбежали на улицу. Гуляй, второй класс! Праздник, выходной, обломившаяся свобода!
Чуть погодя, высыпал другой класс, потом третий. От школы, понятно, отбежали: если вдруг вредное существо… а может, вещество - вздумает процедиться на улицу, не догонит. Но сразу домой идти не захотелось. В кое-то веки такое счастье, как много часов твоего личного, нигде не учтённого времени!
Разумеется, первое, что произошло без всякого злого умысла, а чисто стихийно – это налёт на горку. За два дома от школы крутой спуск – понятно, что таким спуском в Москве не бросаются. Кому как – а ученикам второго класса такой спуск дороже всего Алмазного фонда. Потому не успело вредное вещество… а может, существо? – очухаться среди школьных коридоров, как, преодолевая заслон ближайших домов, до него долетел такой радостный гвалт, что просто удивительно, как оно не сориентировалось!
Гвалт разносился во все стороны и взлетал над домами: тут вам не школа, пикай, сколько влезет! Его раскаты были столь непривычны в ранний час, что из многих окон поглядывали раздражённые жильцы, а незнакомая бабушка, катившая на рынок тележку по тропке вдоль откоса, пристыдила баловников:
- Это что ж вы тут разорались-то?! Покоя от вас нет! Все дети в школе, а вы-то что, прогуливаете?!
- Нет! – дружно заорали все младшие классы, так, что звякнули стёкла. – Мы свободны! В школе завелось вредное существо!
- Полтергейст, - без особого удивления подумала старушка и, крестясь, вздохнула: такой полтергейст, какой устроили школьники, самому буйному духу не по силам.
Нет, было ужасно здорово! Варежки быстро промокли, в сапоги набился снег – но разве такое замечаешь, когда стремглав летишь с горки на собственном рюкзаке, а: из лёгких вырывается такая радость, что презренные телесные чувства не в состоянии перекрыть её?!
Время от времени ледяную дорожку простреливали снежки. Это самые шустрые ухитрялись в процессе взбегания на горку ещё и снежками пуляться. Маришка получила снежком по макушке, съезжая вниз, а Геле такой попал по затылку и засыпался за шиворот. Она, запыхавшись, потрясла лопухом воротника, но снежок не вытряхнулся – наоборот, раскрошился на мелкие кусочки, стал тереть шею, и заодно пошёл таять по спине. А возиться с ним особо некогда, надо на горку карабкаться, потому что, вон, Маришка уже съехала и её догоняет! Выцарапывая варежкой снег из-за ворота, Лина взлетела на горку и на рюкзак плюхнулась: где Маришке догнать её?! Но как раз в тот миг другой снежок залепил ей глаза. Со всхлипом завертевшись на льду, Ангелина принялась расчищать лицо, а рюкзак уже скользил вовсю и тащил её на себе вниз головой. Тут не до выяснений, кто враг.
Впрочем, уже под горкой, продрав глаза, Геля его установила. По нахальной и смущённой Лёшкиной физиономии. К тому же всплыли в памяти захватывающие погони по лестницам. А спустить такое нельзя.
Как известно, девочки - меткие снайперы. Лёшка тут же получил снежком в лоб. Он, конечно, сразу снегу захватил, новый лепит – но сбоку уже подкрадывалась Маришка. Маришкин снежок сбил Лёшке прицел. Его снежок улетел невесть куда. Он давай опять снег комкать – а тут Ангелина заранее скомканный запустила. Снежок попал Лёшке прямо посерёдке и распластался белой звездой на синей куртке, как в синем небе. Красиво! Но полюбоваться не пришлось – навстречу летел ответный снаряд. Геля едва успела увернуться – и поскользнулась. В отместку Маришка устроила такую артиллерию, что Лёшка не выдержал. Отступил к круче и - деваться некуда - полез вверх по ней. Пока лез, из него отличная мишень получалась, Геля с Маришкой его вместе с рюкзаком совсем в снеговика превратили, но когда сами следом взбирались, Лёшка их так забомбил, что Лина чуть не свалилась, а у Маришки из-под снежной маски только красные щёки полыхали и чёрные волосы во все стороны торчали, а сама она походила на тюленьего детёныша, белька, как его в книжке рисуют. Такой хорошенький!
Когда этот белёк выбрался на дорожку над кручей, Лёшке стало не до смеху. Верней, не так. Он хохотал вовсю – но при этом улепётывал очень нешуточно. А Лина с Маришкой на бегу забрасывали его снежками, и тоже совсем нешуточно. И хохотали. На полном серьёзе.
Спасаться Лёшка кинулся, понятно, привычным путём домой. Известно, мой дом – моя крепость. И девочки тоже преследовали его в родную сторонку охотней, чем бы в противоположную.
Таким образом, все трое, переполошив по дороге жильцов близлежащих улиц, оказались возле своего двора. И в его узком пространстве Лёшка окончательно попал в капкан.
*
Примерно в это время с Ангелининой мамой случилось потрясение почище снежной баталии. Она только-только пришла в себя после полусонного пути до работы и первых полуобморочных минут, когда не очень соображаешь, где ты и что с тобой, наконец-то вникла в трудовую задачу и уже активно накручивала трудовые обороты, как вдруг зазвонил мобильник. Было некогда. Но Женя взяла трубку. И, после первых же звуков, схватилась за край стола:
- Вика?!
- Я ничего не могу понять… - плакала в телефоне Виктория Павловна, - Женя… я не знаю, как я здесь оказалась… я ничего не помню, Женя…
- Где ты? – забыв про всё на свете, закричала Женя в микрофон, - что с тобой?!
- Я… - прерывисто всхлипывала Вика, - я в каком-то лесу… нет, вроде бы, тут дорога… ни одной машины… ни души… кругом сугробы… холодно! Я в одних чулках!
- Боже мой! – ужаснулась Женя. – Вика, продержись! Постарайся развести костёр!
- У меня даже спичек нет!
- Ооой! – взвыла Женя с отчаяньем. – Вика, выйди на дорогу, может, всё ж, кто проедет! Я щас… Ты совсем не видишь, что за место?
- Тут стрелка есть… «До Псарёво 5 км» …
- Псарёво… я найду! Я всех на ноги подниму! Держи связь!
И нежная Женя, со свойственной таким людям неистовостью, не давая прорваться рыданиям, бросилась к начальнику. Начальник был добрый человек. Через четверть часа она вместе с его шофёром, также тронутым драматической ситуацией, на служебной машине уже катила превышенными скоростями в неведомое Псарёво. А это было очень далеко. И даже страшно.
*
В домах старой Москвы глубокие подвалы. Настолько глубокие, что окна оттуда даже не на уровне земли, а гораздо ниже. Казалось бы - куда ниже?! Но нашли строители выход, вкопались в грунт, вынули куб земли перед каждым окном, а получившуюся яму закрыли железной решёткой, что бы никто случайно не
