– истинная зоозащитница, не чета Эльвирке с ее лазаньем по деревьям за кошками. Вся ее жизнь наполнена спасением попавших в беду животных. Она мониторит соцсети и, если видит объявление с просьбой приютить животину, то либо всеми силами способствует процессу, либо берет на вторую передержку и ищет хозяев самостоятельно. Но надолго у себя старается не задерживать и собственных питомцев не заводит, четко занеся себя в категорию граждан, дуркующих по пьяни и забывающих надеть трусы, не то что покормить вовремя братьев меньших. Бесчисленное количество башкирских бездомных собак и кошек, вытянувших счастливую кость и угодивших под прицел Алиски, оказывались сначала у нее дома, впоследствии находили собственный надежный кров.
Алиска до сих пор ненавидит водные процедуры и никогда не лежит в ванной, максимум принимает душ. В детстве ей приходилось заставлять себя заходить в ванную комнату, где совершались все эти пытки и экзекуции, а перед тем, как помыться, она часами начищала поверхность ванны, каждый раз сдерживая рвотные порывы. Зато она обожает бассейн и часто наяривает туда-сюда вдоль дорожки, а потом может час стоять в неуютном общественном душе, ловя неземной кайф.
В восьмом классе Андрон впервые ее изнасиловал. Произошло это буквально на пустом месте, без предисловий и прелюдий: он просто неожиданно завалил ее на кровать, быстро сломил коротко-ожесточенное сопротивление, стянул трусы и крайне неделикатно запихнул своего игошу куда надо. А когда закончил грязное дело и слил внутрь Алиски всю свою отраву, засобирался на улицу и был таков. Боль, ужас, стыд, истерика – Алиса пережила весь мученический спектр, потом отправилась на балкон с твердым желанием покончить с собой. Но почему-то не покончила, а вернулась в комнату и, заливаясь слезами, принялась оттирать с постели кровь. Чтобы не заметили предки и не надавали лещей, а то и похуже. К тому возрасту Алиса уже во всем считала виноватой по умолчанию себя.
В девятом она забеременела. От братца, от кого же еще. Ведь для таких, как Андрон, насилие никогда не ограничивается единичным случаем. В каждый последующий раз Алиса сопротивлялась все меньше и слабее, под конец лишь апатично лежала и глотала слезы. Когда случилась задержка месячных, она не придумала ничего лучше, кроме как сообщить об этом брату. А с кем ей еще было делиться подобной новостью? С феями? Стокгольмский синдром ведь не шутка, а вполне себе устойчивый психоз. Андрон покивал для солидности и заявил, что ему надо подумать. Какого-либо волнения, тем более страха, он не обнаружил.
А ночью Алиска проснулась в темноте, почувствовав рядом с собой чье-то тело, и ее первой мыслью было: игра на «П» выходит на новый уровень. Теперь Андрон будет шпилить ее по ночам, как заправский муж, пока предки сопят за стенкой. Или сами там шпилятся, если у них еще не усохло. Однако вместо приставаний Алиска заполучила чудовищную боль в области щеки, кровь хлынула по обе стороны – на подушку и в горло, - она поймала языком что-то металлическое во рту и в следующую секунду сообразила, что это лезвие от ножниц. Тех самых ножниц, которыми Андрон разделывал зверушек. Теперь же он проткнул лезвием ее щеку насквозь и одарил шрамом на долгую память, как по заветам совковых фотоальбомов.
Он прошипел ей в ухо, содрогающейся от боли и ужаса, что если она посмеет его сдать и наклепает родокам про залет, то в следующий раз он засунет ножницы ей в манду и собственноручно вырежет зародыш. Удостоверившись, что смысл послания дошел до разумения сестренки добре, Андрон извлек ножницы и завалился спать на свою койку. А мог бы в довесок устроить на «П», с него бы сталось, так что в какой-то мере Алиске еще повезло.
Весь остаток ночи она беззвучно ревела, прижимая раненую щеку к подушке и пытаясь остановить кровь. Кровь действительно перестала, но утром по пути в ванную Алиска потеряла сознание, рухнула на пол и попутно сломала нос. Ее отвезли в травматологию, где на щеку наложили пять швов, а нос вправили на место, но, видать, вправляли трясущимися с похмелюги руками, иначе как объяснить, что он у нее с тех пор с горбинкой. Родителям и в больнице Алиска сказала, что проткнула щеку во время обморока, выронив ножницы и неудачно упав на них же. Дополнительных вопросов не последовало. Вообще. В том числе о пропитанной кровью подушке, послужившей многочасовой шиной на рану.
Пришлось сочинять легенду на скорую руку. Алиска придумала малознакомого чувака, который ее соблазнил, обрюхатил и свалил за горизонт, о чем она и оповестила предков в аккурат после того, как зажил нос и сняли швы со щеки. Тем самым едва не заработала новые травмы, но на сей раз обошлось без жести. Выдержав стихию истерик, пощечин, оскорблений – все это на фоне затаенной ухмылки Андрона,- Алиска отправилась на аборт. Вырезали в обход всех медицинских карточек и официальных отметок, предки договаривались напрямую, в то время можно было решить все вопросы конвертами. А через пару недель после аборта Андрон вновь ее изнасиловал. Не найдя в себе достаточно храбрости, чтобы выпрыгнуть с балкона в тот первый раз, Алиса нашла в себе силы терпеть измывательства бесконечно и стать мученицей.
Однако, когда в десятом классе над ней нависла новая угроза, ценности резко поменяли минус на плюс, и терпимость переродилась в агрессию.
Оба мужчины чего-то вдруг сблизились - Андрон с отцом - прям не разлей вода, причем после Алискиного аборта. Андрон закончил школу, и батя впихнул его по блату в свой вуз, где преподавал. Теперь они вместе ходили в институт, вместе проводили вечера, как гребаные Тарапунька и Штепсель. О чем уж они там шушукались, и на какой почве зиждилась их близость – отцовско-сыновней, преподаватель-студенческой или иной, быть может, ножничной,- Алиса не знала. Мать давно перестала участвовать в жизни детей, смотрела мыльные оперы и сидела на веганских салатах; батя же успешно совмещал любовь к сыну с жестокосердием к дочери. А после аборта вообще смотрел на нее, как на гниду, и общался по той же мерке.
Однако нет-нет, да и ловила Алиска на себе его взгляды. Которые вовсе не вязались с привычными родительскими, а также не были с виду обусловлены строгостью к беспутной доченьке. А воскрешали в памяти другие, точно такие же взгляды, вспыхивающие в подворотнях во время «П»-церемоний, когда родной братец сосредотачивался ниже пояса. Некоторое время Алиска по инерции занималась самообманом, а потом, психанув и устав от противоречий, решила устроить серию провокаций. Спецом подстраивала так, чтобы ненароком задралась юбка, или распахнулся халатик, или приотворилась дверь в комнату во время переодеваний. И сомнений не осталось: взгляд отца в такие секунды выдавал все его потаенные намерения и пороки. Пришлось с горечью и страхом признать: вполне так может статься, что вскорости ее постель будет посещаться еще одним членом семьи, в буквальном и переносном смысле. После чего на дверце шкафа будет вывешен график, или как еще они предполагают чередовать ее тело.
Уже в старших классах Алиска вымахала не по годам развитой кобылой, и дома ей это вылилось боком, однако в слабости есть наша сила. Алкоголики знают! Органы правопорядка в тот кромешный период истории смотрели на связи с малолетками сквозь пальцы, так что отбою от кавалеров, намного старше ее, Алиска не знала. Редкий поход в магазин не сопровождался приторможенными тачками, клаксонами и уговорами поехать покататься. Даже с учетом домостроя Алиске не составило труда зацепить реального поцыка и находить время для шашней, а когда ей исполнилось шестнадцать, она взяла да и сделала финт ушами: бросила школу и смылась из дома, прихватив только самое необходимое. Первое время тусовалась у поцыка, а когда у того возникли проблемы на братоубийственной почве, с легкостью променяла его на другого, такого же, а на третьем этапе перешла к взрослому женатому мужику, который и снял ей первую отдельную хату.
- А потом я пошла к декану вуза и рассказала, как меня насиловал родной брат, их студент, и все это покрывал родной отец, их преподаватель.
- Да ладно?- Я даже привскочил.
- Угу.- Алиска хмыкнула, и я ее понял.- Стопятьсот раз. Но – только лишь в мыслях. В мыслях я также отгрызаю Андрону нос и отпиливаю ноги, а батины яйца засовываю в тиски. Только кишка у меня тонка. Я ведь могла отомстить чужими руками. Мужики ради меня натурально стрелялись, если что. Я могла приговорить всю семейку и даже остаться не при делах. Я раньше себя убеждала, что не хочу просто брать на душу грех, становиться, как они. Но программа АА учит нас честности. И если по чесноку: трухлявый я пень, нет у меня смелости даже на месть. Только и могу, что носить в себе и катать в голове раз за разом. До тридцати лет все, что я делала, это моталась по мужикам и бухала. Тот первый парень приучил меня к анаше, и я долго совмещала ее с бухловатым, но в конце концов бухло победило. Ближе к тридцати меня реально торкнуло. Жизнь идет, а ничего не меняется. Я умотала в Москву, жила на съеме недалеко от Тульской рядом с психушкой №1, в квартире наркомана Димы, там же выучилась на дизайнера. Но не прижилась, а в родной город возвратиться не смогла себя заставить, и тогда нашла компромисс в виде Салавата. Иногда я сама не понимаю своей логики. Мне почти сорок, у меня по-прежнему ничего нет. Эту хату я снимаю, а от предков мне вряд ли что-то перепадет.
- Они живы?
- Все живы-здоровы, даже мать со своими салатами. Андрону после учебы родоки подарили отдельную хату там же, в Черниковке, почти по соседству, но тот ее просрал. Подробностей не знаю, по слухам напортачил он где-то по-крупному, встрял по статье, и хату пришлось продать на взятки следователям. Он вернулся к предкам, там и живет. В той же самой комнате, где меня насиловал и где продырявил мне лицо. Год за годом я все ждала и ждала, все ждала и ждала, ждала, мать его, и ждала. Думала: ну вот еще чуток подождать, и начнется.
- Начнется – что?- тихо спросил я, но, конечно же, я и так знал ответ.
- Возмездие! Так же в фильмах показывают. Око за око, зуб за зуб, зло должно быть наказано. А еще есть некие фурии, богини мести, просто им недосуг пока, бухают они крепко, но как только одуплятся – непременно воздадут по заслугам. И отрыгнутся все мои слезы, детский ужас, поломанная судьба, одиночество, покромсанная матка и бездетность. Но год за годом ничего не происходит, да я уже и не жду. Жили – и живут себе, как будто так и надо. Никакого воздаяния за грехи, никакой справедливости. Пустота и безразличие. Быть может, алкоголизм – никакая не программа. Не подавленные эмоции, не боль, не раздутое эго. А элементарно безразличие. В незапамятные времена Бог разговаривал со своими творениями, а потом ему наскучило, и он умыл руки. Ему все равно, и мы живем в мире безразличия, настолько космического и холодного, что остается только бухать и выть на звезды по ночам.
Но этой ночью мы не выли. Голяком мы отправились на кухню, не стесняясь своих далеко уже не аполлоно-венеринских ракурсов, и подмели без остатка все съестное. После чего завалились спать – в обнимку, и не разлиплись до самого утра.
Но – лишь только в мыслях! На самом же деле
