во все тяжкие она еще не ударилась. Приходила ко мне и нагружалась. Иногда веселая и на парах, иногда – в сопли. Рассказывала мне всякое… Про предков своих, бухариков. Про то, как чуть не грохнули ее однажды.
- В смысле? Предки?
- Они самые. Те, что на фото твоем. Так что неудивительно, что у Янки по этой лавочке поехала крыша, и она ополчилась на Лену. Ну и твоя судьба меня не шибко удивляет, мил человек. Я, правда, не думала, что в таких масштабах будет.
Я вдруг перехотел тут находиться и резко пожалел, что приперся с расспросами. Но назад дорогу уже завалило обломками настоящего, а вот прошлое – оно открывалось передо мной во всех горизонтах. Расцвет Озерска, или Челябинска-40, пришелся на вторую половину 50-х. Именно на Урале были сосредоточены основные атомные центры страны и закрытые города, и выбор местности стратегически очевиден. Тут и богатая месторождениями территория, тут и развитая жд-сеть, тут и города, менее всего пострадавшие во время войны. А еще здесь сконцентрировалась передовая техника и лучшие специалисты, которых в годы Великой Отечественной эвакуировали подальше от линии фронта.
Жизнь любого объекта, закрытый он или открытый, – это непрерывный процесс строительства. Расширения, усовершенствования, ремонт и так далее. Челябинск-40 строился не за один день, и он продолжал расти и тогда, когда в нем громыхнуло на всю страну, и с неба посыпались опаленные радиацией птицы, тем самым открывая эру атомных катастроф. Власти уделяли особое внимание инфраструктуре закрытых городов, строительные работы велись там непрерывно параллельно с деятельностью основного эшелона ученых. Росли новые дома, школы, больницы, ширилась территория, прокладывались инженерные сети. И кто же держал в руке кирку и лопату, кто закладывал строительный раствор? Разумеется, заключенные ГУЛАГа. Таковыми и были предки Лены, родные дед и бабка по линии матери, и если они и были шпионами, то, возможно, не на ту сторону. А за что конкретно сидели, история до нас не донесла.
Янка, мать Лены, отчетливо помнила, как ее предки неизменно с теплотой вспоминали пребывание в городе Озерске. Именно там они и познакомились. А стало это возможным благодаря тому, что зэки бродили по городу туда-сюда совершенно свободно. Для них открывались двери магазинов, школ, больниц, наравне с ученой интеллигенцией, и все это совершенно бесплатно. Деньги в Озерске отсутствовали. Магазинное же снабжение даже по современным меркам выглядело изобилием. Причем натурпродукт, а не эта наша синтетика.
Имели место, конечно, случаи криминала. Зэчье есть зэчье, плюс замкнутое пространство всегда действует на подпитку агрессии. Также подспудно подтачивала радиация, но ее никто не мерил и никто не знал, а по факту радиационный ущерб много перевешивал ущерб от поножовщины. Когда случилась авария, предки Лены по умолчанию вошли в бригады, откомандированные на устранение последствий, и заработали в наследство на долгую память ударную дозу. Но им частично повезло. Их группы дислоцировались на существенном удалении от эпицентра событий, так что доза оказалась не смертельной.
Когда улеглось, деду и бабке Лены скостили срок, выпнули обоих по УДО, наградили инвалидностью и отправили на просторы родины доживать. Но на пособия не поскупились, несмотря на судимости, и обеспечили квартирой в Кыштыме, и мало-помалу те дотянули едва ли не до 50-ти лет. Взамен на обеспечение все пострадавшие дали подписку о неразглашении, что в те времена считалось священнее клятвы на Библии и делалось отнюдь не для галочки. Но годы шли, мир менялся, алкогольное пойло развязывало языки, и, так или иначе, Янке в детстве удавалось перехватить отрывочные сведения, а по ним уже составить картину.
На какое-то время дед с бабкой осели в Кыштыме, где и было отснято то приснопамятное фото, а тайная информация запечатлена на обороте, опять же в духе «Операции Ы». В Кыштыме эти двое принялись хронически бухать. Жилье имеется, пособия на закусон хватает, на водку государственные льготы, так что не нужно даже работать. Ну, числились где-то номинально, сторожем и уборщицей, ведь в Советах с тунеядством обстояло сурово, но по факту пинали балду и закладывали за хлопчатобумажные воротники. Очень скоро вокруг них стали комплектоваться присные, разевающие на чужое. Именно там, в Кыштыме, у них родился мальчик Стасик. Старший брат Янки.
Прожил мальчик Стасик ажно цельный год, опосля скоренько умер без записки. Но вовсе не забулдыжный образ жизни предков послужил тому причиной, а банальный несчастный случай. Официально. Примкнул Стасик к праотцам во время купания, захлебнулся и утонул в ванне, пока родители кумекали по хозяйству и попутно жонглировали стаканами. Однако спустя время началось что-то там просачиваться. Или сами ляпнули лишнего, или добрые люди по соседству сложили два и два, или еще что. От греха подальше бабка с дедом накатали объявление об обмене жилья и сдриснули из Кыштыма в Салават, то бишь к нам под крыло. Поменяли жилье на равноценное, скоропостижно пополнили мир Янкой и зажили относительно дружно, посасывая стекляху и попивая суррогатину. Которую во все времена можно было достать – сначала на Первомайской из-под полы, чуть позже – возле Обелиска в знаменитом «Кафе мороженое» за шторочкой на задворках, а ближе к реалиям – в районе Ленина и Октябрьской прямо из форточек первых этажей.
Детство у Янки протекало в оснащении запоминающихся сцен, но впрочем, по словам Риммы, - а также по сводкам Лехи Агопова и по моему собственному опыту - такие маргинальные семьи отмечались повсюду. Рыбак рыбака, как говорится, так что комитет прихлебателей, охочих до халявной выпивки, сформировался вокруг предков Лены и по новому месту жительства. Ведь те умудрились выбрать город, в изобилии населенный равноценными хорьками. На улицах – стихийное пьянство, наркомания и бандитизм. Город поделен на штаты, молодежь бьется за свои границы насмерть. В квартирах – домострой, водка и понятия. Это сейчас квоту определяет рыночная стоимость, и забулдыга вряд ли поселится в престижном районе, хотя исключения имеются – все зависит от наследства, я-то знаю! Но во времена тотального равенства и братства профессор кислых щей вынужден был соседствовать на одной площадке с такими вот пропитошками, какими были родители Янки. Дети профессоров ходили в одну и ту же школу с детьми алкопропойц и четких селезней, обитали с ними в одних дворах и играли в одни игры. И кто на кого, согласно статистике и теории вероятностей, оказывал большее влияние? Так что вчерашний мальчик-скрипач мог ближе к девяностым оформиться уже в конкретного литрбольщика или киллера.
Янка ловила обрывки застольных речей и ночных перешептываний, мотала на ментальный ус, проникала в семейные тайны, отираясь поблизости; а с какого-то момента вдруг набралась храбрости подозревать, что ее предки могли быть причастны каким-то образом к смерти братика Стасика. Торкнуло по мозгам вследствие того, что характер застолий начал меняться. Водяра оставалась царицей полей кукурузой, как и вереница страждущих, волочивших трясущиеся причиндалы в надежде на халявное пойло, но вот сами паломники как-то посерели. Стали зело мутными. Вовсе не прежние похмелюги-юпитеры, к которым с младых ногтей приучалась Янка, моделируя собственное поведение в будущем. Даже будучи подростком, она смекнула: это вовсе иной контингент аликофренов, весьма себе на уме и с камнями за пазухой; злыдни.
Если раньше посиделки были открытыми, громогласными, с огоньком и размахом, то теперь когорта сильно утихомирилась. Предки с собутыльниками закрывались на кухне и чего-то там химичили вполголоса. Одинокие громогласные всплески тут же подавлялись шиканьем. Янка поначалу даже думала, что ее предки – и впрямь шпиёны какие, и теперь шкерятся под половицами, спасаясь от грехов прошлого. Однако периодически из-за двери доносился некий странный монотонный бубнеж, словно там зачитывали молитвы или мантры, что напрочь корежило юную пионерскую психику Янки. Иногда раздавалось надрывнейшее пение, словно собаки скулили. Может, про коня вороного заводили, или про мороз, а может – и того хлеще.
Но самое беспонтовое – жгли чего-то по ночам. Уже безо всяких адептов и пришлых, запирались вдвоем в своей комнате – и жгли. Янка четко видела из-под двери какие-то сполохи, как будто там отрывали кусочки от газеты «Комсомолки» или «Труд», подпаливали и бросали в чашку. Какой-то неверный, мятущийся и подозрительный спектр. Все это сильно смахивало на ведьмовство, о котором пишут во всяких страшных сказках, так что Янка жила на измене, а потом ей довелось подслушать разговор, и пришел черед ей бросать кубики на суконный стол.
Янка пришла из школы пораньше и поймала обрывки разговора, пока родители ее не запалили и не набрали в рот водки.
Мать: Придется и Янку тоже...
Отец: Водка помогала… И шобла-ебла…
Мать: Уже не помогают. От твоей шоблы никакого толка, только воют почем зря и деньги тырят. А водка почти не берет, даже не греет уже. Надо делать.
Тут они заприметили Янку, осиянную школьными знаниями, и, примолкнув, сурово налегли на несогревающее бухло.
Ночью, не откладывая в долгую кассу, настрополились «делать». Янка отчетливо помнила, что плыла в каком-то озере и вдруг пошла ко дну. Пыталась выплыть, потом чувствует – ноги оплели водоросли и тянут. И кто-то еще квакает утробным таким кваканьем со дна, какой-то жабий монстр. Брыкалась она, брыкалась и – проснулась! И мгновенно почувствовала запах газа по всей квартире. Ну, вскочила, ринулась на кухню, то-се, повыключала все конфорки, отвернутые до максимума, – а кто сделал, всем вокруг теперь ведомо! Самих предков дома не оказалось, конечно же, закладывали на скамейке или в скверике под деревцем. Дожидались плотоядно, водка ведь не брала, и колдовские шептания шоблы-еблы тоже не способствовали продвижению. Все обстояло настолько коряво, что Янка вмиг раскусила постанову. По всему выходило, что не должна была она нынче проснуться, и если бы не водоросли и не квакающий монстр глубин, притулиться бы ей к Стасику там на небесной жердочке. Потом бы списали на подростковую забывчивость и невнимательность.
На следующий же день 12-летняя Янка, взвесив «за» и «против», смылась из дома с утра пораньше в неизвестность. Где жила – мазалась. По словам Риммы, приканчивающей двадцатый стакан, не любила Янка калякать об этом периоде жизни, темнила. Это и понятно: из родственников в Салавате у них только кот, и тот приблуда. Куда податься 12-летней школьнице – в совке?! При этом не угодить под прицел разнюхивающих учителей и беспардонных инспекторов по делам несовершеннолетних – загадка века! Римма предполагала путь наименьшего сопротивления – у какого-нибудь дедка, охочего до малолеток. Но возможен и более целомудренный вариант: Янка могла нажаловаться одинокой старушке, и та ее приютила, сердобольно выделила комнату и прикрывала на школьных собраниях. О более зловещих способах выживания думать не хотелось.
Ей повезло! Уже через год родной папаша, закаленный в неравных боях с озерской радиацией, дал дуба и отправился настигать
