Бредни с претензиями, или Слава КВКИУ!

Савельев заглянул даже под матрасы металлических кроватей, нет ли чего лишнего и хорошо ли натянуты на пружинных сетках матерчатые подматрасники. Проверил порядок в шинельной, а потом и в сушилке. Заглянул в канцелярию начальника курса, где брезгливо поморщился от табачного дыма и вида многочисленных окурков в пепельнице – символа неаккуратности. Сам генерал, подтверждали многие свидетели, не курил даже на фронте.

Не встретив более никого, Савельев махнул рукой дежурному, мол, оставайтесь, и покинул казарму нашего курса. Вполне возможно, что капитану Титову в тот день пришлось выслушать кое-что неприятное за окурки. Но только ни при нас.

А наши мужички из наряда после ухода генерала принялись гадать, куда же подевался старшина Бушуев? Ведь не испарился же он, в самом деле, как предположил генерал! Но так ни к чему и не пришли, поскольку мест, чтобы спрятаться от курсантов в их собственной казарме, просто не существовало. Загадка осталась неразгаданной! Старшина исчез бесследно!

Наш пройдоха-старшина появился на входе в казарму минут через двадцать, нервно озираясь, будто едва оторвался от погони:

– Генерал ушёл? – в первую очередь выяснил он настороженно, кивая вглубь коридора, и готовый ретироваться.

– Ушёл он! Давно ушёл, товарищ старшина! – усмехнулся удивленный Сухов.

– Уф! – стал шумно отдуваться Бушуев, прислонившись к тумбочке дневального и вытирая лицо солдатским платком. – Сегодня, кажись, пронесло! Надо же! – никак не мог он успокоиться. – Из-за Савельева пришлось в форточку вниз головой нырять! Едва шею себе не сломал! Окна-то на техническую территорию зарешёчены, будь они неладны! Думал уже, что навсегда застряну! Тесная форточка, чёрт бы её побрал! – обрадовался, наконец, старшина своей удачливости.

– А зачем вы, товарищ старшина, так сложно маневрировали? – подколол Сухов.

– Ты ещё слишком молод, чтобы мне вопросы задавать! – огрызнулся Бушуев. – Поживи с моё, так и не в такую щель прошмыгнешь, когда приспичит!

– И всё же – зачем в форточку, а не через дверь? – добивал старшину Сухов.

– Зачем, да зачем! – разозлился вдруг старшина. – Будто сам не знаешь, как Савельев нашего брата-сверхсрочника любит?! Он бы мне и ни за что матку вывернул наизнанку! А если бы нашёл упущение, то я и не знаю, что бы он придумал! Вот я, на всякий случай, и использовал запасный выход! Может, это он и распространил про нас анекдот, про сверхсрочников, будто до обеда нас мучит мысль, где и что украсть, а после обеда – как бы это вынести!

– Так ведь генерал Савельев не только вас, товарищ старшина, но и всех нас очень крепко любит! – посмеялся Сухов. – А форточек в казарме на всех, в случае чего, не хватит!

– Ты у меня… Ты у меня скоро не только в форточку, а сам не знаешь, куда пролезешь! – пригрозил старшина и направился в каптёрку завершать пересчёт портянок и курсантского белья. Он готовился к очередной помывке личного состава в бане и усиленно соображал, что из солдатского белья сегодня можно посчитать лишним, чтобы завтра его списать, как неподлежащее ремонту, и использовать для собственных нужд.

69

Было когда-то и такое! – тепло вспомнилось мне приключение старшины. – Но припоминается и более интересный случай. Уже с другим моим товарищем, с Ковалем Адамом Петровичем.

Его имя в первый раз почти всем кажется неожиданным, прямо-таки, первочеловек какой-то, а не военнослужащий! Но для Западной Украины и Белоруссии это имя привычно, а Адам был родом из окрестностей города Ровно (некогда Галицко-Волынское княжество). Надо сказать, что парень он отличный, с какой стороны ни глянь. Ну а случай, о котором я расскажу дальше, всё-таки в большей степени характеризует нашего генерала Савельева, нежели Адама.

Так вот! В один из будних дней курсант Коваль стоял в наряде, исполняя обязанности помощника дежурного по училищу. Нам, старшекурсникам, столь ответственные роли уже доверяли!

Дело было днём. Дежурный по училищу, то есть, начальник Адама в том наряде, подполковник Кожевников, интереснейший, между прочим, мужик, удалился в столовую на пробу пищи в соответствии с распорядком дня. Так положено, прежде чем дать своё разрешение на ее выдачу личному составу. Ну, а Адам, разумеется, остался за него, сидя на телефонах в помещении для дежурного.

Это помещение в соответствии с общеармейскими традициями располагалось на входе в управление училища. Большое окно в коридор позволяло Адаму контролировать входящих и выходящих.

На беду в управление впервые в тот день, хотя время подходило к обеду, вошёл генерал Савельев. Адам, оформляя служебные журналы, замешкался и не вскочил своевременно, замерев в воинском приветствии. Или что-то еще генералу не понравилось, но он остановился и взмахом ладони подозвал курсанта Коваля к себе.

Адам метнулся в коридор, представился генералу, как и положено, уже задницей своей почувствовав, что ситуация обостряется. Чтобы отвлечь генерала от задуманной расправы Адам ему сообщил, что из облисполкома поступила телефонограмма. В соответствии с ней генералу Савельеву следовало к пятнадцати часам явиться в зал заседаний облисполкома города Казани!

– Когда приняли телефонограмму? – доброжелательно к Адаму, но с досадой в сторону облисполкома уточнил генерал.

– Около десяти утра, товарищ генерал-майор! – ответил Адам.

– А сейчас сколько? – с ярко выраженным сожалением спросил генерал.

Не все из нас тогда знали, что генерал Савельев на людей голос никогда не повышал. Случалось, он крепко ругался. Такое бывало, но всегда без крика и нецензурных выражений. Если же он обнаруживал у курсантов значительные промахи, то при одном лишь взгляде на генерала всем казалось, будто у него схватило сердце. Лицо кривилось, словно от сильной боли, и выражало явное разочарование и сожаление. Хотя жалко-то ему всегда было нас, бестолковых, а не себя.

Да и за любые наши промахи генерал ругал себя, а не нас! Да! Это было заметно, понятно и совершенно удивительно для нас. Он никогда не искал виновных, считая всякие проступки курсантов своей собственной недоработкой или упущением других командиров. Ни на кого не ругался, выражая даже самое сильное недовольство не в лицо виновному, а куда-то вниз и в сторону. Это выглядело так, будто рядом с собой генерал видел нерадивую собаку, которой всё и высказывал, не обращая внимания на провинившегося курсанта. И голоса опять же не повышал.

Правда, виновникам от такого огорчения легче не становилось. Более того, столь странная реакция генерала действовала на нас ещё сильнее, нежели эмоциональные разносы со стороны некоторых несдержанных офицеров. Курсантам казалось, будто генерал даже отчитать их не хочет из-за презрения, оттого становилось еще стыднее и обиднее за себя. Это работало безотказно.

как генерал Савельев ко всем, в том числе и к курсантам, обращался на «ты». И хотя в армии это не дозволено уставом, но на Савельева никто не обижался. У него это получалось по-отечески тепло. Тем более, солидный возраст, богатырская фигура и расшитые золотом генеральские погоны всё извиняли сами собой. Потому его фамильярность все принимали как должное и без обид.

Понятное дело, что в годы нашей курсантской юности над нами возвышалось немало и других офицеров, которые тоже обращались к нам на «ты». И мы всегда чувствовали, каким именно тоном это сказано – с пренебрежением или по-отечески. В соответствии с этим ощущением и реагировали.

– Сейчас тринадцать часов десять минут, товарищ генерал! – ответил Адам, уже слегка робея.

– Так почему же ты, сынок, не предупредил меня раньше? Почему сразу не разыскал? – с сожалением выдохнул в сторону генерал, отчитывая невидимую собаку.

– Так я же вас здесь ждал, товарищ генерал! В управлении! Думал, вы вот-вот в свой кабинет…

Генерал прервал Адама как раз с тем сожалением, которое у него всегда выходило наружу, если он чем-то был не доволен:

– Ну, какой кабинет? Какой ещё кабинет!? – в сердцах махнул он рукой. – Ты на четвёртом курсе и до сих пор не знаешь, что я штаны по кабинетам не протираю? Действительно, не знаешь?

Наш Адам был тем человеком, которого должностями и большими звёздами не испугать. Он с кем угодно говорил, не теряя головы и достоинства, зато совершенно забывал о воинской выправке, более всего напоминая собой добротного крестьянина, да и только:

– Товарищ генерал! Я, конечно, слышал, что вы не любите кабинеты! Да! Но ведь и я все три года до обеда бывал только на занятиях! Откуда же мне о вас знать? Может, вы в это время как раз и работаете в кабинете!

Генерал Савельев поглядел на курсанта с удивлением – этот ответ напоминал выговор самому генералу, но спросил с улыбкой:

– Напомни свою фамилию, сынок…

– Курсант Коваль, товарищ генерал.

– Коваль, говоришь? Это кузнец, что ли? Так? – он по-доброму усмехнулся. – А полное имя?

– Адам Петрович, товарищ генерал!

– Белорус?

– Нет! Украинец! Из Ровенской области! – как-то по-крестьянски потупившись, произнёс Адам.

– А отец кто? Чем занимается?

– Фронтовик он! – застенчиво ответил Адам. – Без ног вернулся. А вообще-то, он в колхозе всегда… Из крестьянской семьи!

– Вот что, сынок! За то, что ты меня оставил без обеда, я тебя прощаю, но за твою пышную шевелюру я тебе объявляю трое суток ареста. Это для начала! Но если к вечеру ты не предстанешь в образцовом виде, то накажу и тебя, и твоего командира! Пусть впредь тоже не зевает! Ясно тебе, Адам Петрович?

– Так точно, товарищ генерал! Разрешите идти?

Генерал не стал отвечать, лишь устало встряхнул ладонью в сторону курсанта, мол, иди, что с тебя взять, и стал тяжело подниматься на второй этаж.

Зато Адам, вернувшись в помещение дежурного, поскрёб пальцами лоб, как это делают русские люди, сожалея, что опять промахнулись, и стал ждать дежурного по училищу, чтобы срочно постричься. Без него помощник не мог покинуть свой пост.

Минут через пятнадцать генерал Савельев с кожаной папкой для бумаг прошёл мимо Адама к выходу. Возле двери он тормознул, что-то вспомнив, повернулся в сторону Адама и громко, чтобы курсант услышал через стекло, сказал ему с усмешкой:

– Насчёт ареста, сынок, я пошутил! Это ты забудь! А всё остальное остаётся в силе! – и вышел из здания.