Но столь важный вопрос, который меня часто мучил, я тебе никогда не задавал. И никогда не задам! В нём сквозит либо недоверие к тебе, либо моё неверие в самого себя! Ни того, ни другого я допустить не имел права! Потому я убеждал себя, что справимся! Как всегда со всем справлялись!
Но разве ты и я, в чём-то такие уж особенные? Мы что же – уникальные, единственные в своём роде? Не как все? Разве мы защищены волшебной бронёй или каким-то волшебным заговором от случайностей и соблазнов, манящих в сторону?
Когда я об этом думал, настроение портилось. Я изо всех сил уверял себя в том, что за предстоящие годы разлуки мы оба сохраним верность друг другу. В то же время, как быть, если ослабнет взаимное притяжение душ, а клятвы и обязательства останутся? Что делать тогда? Обманывать себя и тебя, будто всё осталось по-прежнему? Выполнять свои обязательства, превозмогая себя, или произнести банальное «прости и забудь»?
Всегда ли моя душа будет тянуться к твоей душе с такой же силой, как в эти минуты. Я не знаю заранее. Ничего не знаю, но сегодня я сгораю от любви к тебе! Как же часто я сгораю, находясь вдали от тебя! Не превратиться бы в пепел… В общем, мне только и оставалось допускать, что мы с тобой действительно уникальная пара! Настолько уникальная, что чужой опыт нам не только не поможет, но он и не нужен.
А всё ли в столь сложной жизни получается в соответствии с нашими желаниями и представлениями? Нет, конечно! Маловато получается, если честно прикинуть! Хорошо бы хоть половина!
75
«Как же давно… Как давно то время было и прошло, но стоит лишь прикрыть глаза и всё повторится будто наяву. И снова я курсант! И снова я отпускник! И снова ты меня ждёшь…»
Вот и наша красавица-стюардесса торопливо поднесла кому-то пластмассовый стаканчик воды, постояла рядом, дожидаясь. Потом с милой улыбкой приняла пустой стакан и вернулась к себе за перегородку.
А теперь и самолёт покатился к началу взлётной полосы, замер на пару секунд, проверяя моторы на полной мощности, и вдруг, будто с цепи сорвался. За окном всё видимое помчалось назад с нарастающим ускорением. Меня вдавило в кресло. Быстрее, быстрее, ещё быстрее…
Наконец наш «Ту» задрал остекленный в клеточку нос. В ответ земля нырнула под крыло, и только тогда я заметил…
Я сразу заметил обещанный мне сюрприз!
Ура, сбылось! Не подшутили! Молодцы, ребята!
Я заметил, я понял и обрадовался, я возликовал и возгордился, словно мальчишка!
Прямо-таки безмерная радость взорвалась в груди. Я даже задохнулся от волнения! Сознаться кому-то было бы стыдно – так разволновался от какого-то пустячка! Мальчишка! Мелочь, в общем-то!
Впрочем, мелочь или нет, но курсантам нашего курса было чем гордиться! Благодаря им вдоль взлётной полосы, может, на добрую сотню метров растянулись фантастически крупные буквы, словно выведенные сказочным великаном. Они легко читались. Их было невозможно не заметить: «Слава КВКИУ!»
И всё так аккуратненько! Всё под линеечку! И чёрная земля, пока не иссушенная солнцем, контрастно выделяла каждую буковку на фоне зеленого поля!
«Слава КВКИУ!» И мощный восклицательный знак в конце! Вот ведь, молодцы!
«Слава КВКИУ!»
Кажется, там, на аэродроме, вспомнил я, на заготовке дёрна пахал наш третий взвод! И кто же додумался вырезать такое чудо?! А еще и в секрете удержали! Мелочь, а прошибло на всю глубину души! Едва слёзы восторга не брызнули!
– Мама! Мама! Там большие буквы как в букваре! – не сдержала свои восторги Света, вернув меня в действительность. – И на крыше нашего дома такие же. Они про Славу Капээсэс! Я его не знаю!
Мама заинтересованно потянулась к оконцу и успела-таки прочитать уплывавшую в прошлое надпись:
– Действительно, слава! Слава КВКИУ! Что за КВКИУ? – обратилась она к мужу. – Лёш, ты-то, хоть знаешь?
– Наш папа всё знает! – гордо пропела Света так, чтобы сквозь грохот моторов это узнали все в самолёте.
И тогда папа, положив журнал на колени, был вынужден включиться в разгадывание новой загадки:
– А что там всё-таки было, я же не видел?!
– Да я же тебе говорю! – стала горячиться мама. – Там в зеленой траве вырезано огромными черными буквами «Слава КВКИУ!» Теперь понял?
– Странно, конечно! – тянул время папа. – Название какого-то вуза, пожалуй… Буква «К» означает, конечно, «Казанский». Если буква «У» означает университет, то он в Казани единственный, и в сокращении звучит как «КГУ». Стало быть, не наш случай! Остаётся какое-то училище. Кстати, почему-то университет в Казани носит имя Ленина… Он учился-то в нём всего два месяца, а потом был сослан на перевоспитание в имение своей матери, в Кокушкино. Мать-то Ленина помещицей была! На мой взгляд, университет следовало назвать именем Лобачевского. Величайший математик мира! И преподавал в Казанском университете сорок лет! Два десятка лет был его ректором! Да, ладно…
– Ты нам зубы не заговаривай! – возмутилась мама. – Если не знаешь, то так и скажи! А про Лобачевского мы как-нибудь и сами всё узнаем!
– Ладно! – согласился папа. – Вернемся и мы к нашим баранам!
– А где наши бараны? – с хохотом заинтересовалась Света. – Хочу к нашим баранам!
– Это папа так пошутил! – успокоила девочку мама.
– Ну, да! Всего-то пошутил! – подтвердил папа, не прекращая гадать. – Военное училище, возможно... В Казани я знаю суворовское училище, танковое и ракетное. Странно только, что в сокращении нет ни буквы «С», ни буквы «Т», ни буквы «Р». Значит, ни суворовское, ни танковое, ни ракетное! Какое же тогда? Музыкальное? Ремесленное? Профессиональное? Педагогическое? Медицинское? Ничего не подходит! Надо подумать… – сдался папа.
– Если вам интересно… – предложил я свои услуги.
– Да, да! Раз уж мы не разобрались сами! – развернулся ко мне папа девочки Светы, и я с удовольствием раскрыл «военную тайну»:
– Казанское – это всем итак понятно! А дальше идёт буква «В». Она означает не военное, а высшее! Потом буква «К» рядом с буквой «И». Они означают – командно-инженерное! Ну и последняя буква «У», конечно же, училище. Вообще-то, это моё училище, потому я хорошо знаю! – с гордостью закончил я.
– Ах, вон оно как! – воскликнул папа. – Но почему же это училище не названо ракетным, если оно ракетное?
– Пожалуй, опять из-за перестраховки! – с показной серьёзностью предположил я.
– Допустим! – согласился папа. – У нас всегда секретят от своих то, что врагам давно известно! Но здесь, как мне казалось, должно размещаться нечто авиационное. Думал, это какие-то авиаторы свой аэродром так лихо расписали!
– Были когда-то и такие! В войну ещё! И после неё! Авиационно-техническое училище! А недавно мы дерн для своего училища добывали… Вот эти буквы ради шутки и вырезали!
– Во, как! Лихо сообразили! Теперь все подростки только в ваше училище будут поступать! – по-доброму усмехнулся папа.
– Ну, это вряд ли! – усомнился я. – Мало кто, кроме нас, это увидит!
Папа не стал возражать и тема разговора иссякла. Он отвернулся от меня и снова взял в руки свой «Октябрь»!
Самолет ещё карабкался ввысь, и табло на переборке салона не погасло. Подниматься с мест запрещалось.
Мама помогала дочке прочистить заложенные ушки.
Фронтовик и его жена сидели напряженно, прикрыв веки, и трудно сглатывали слюну. Видимо, летали они редко.
А я в мыслях устремился к тебе. Живо представил, как в первую же минуту в Ашхабаде позвоню из автомата по твоему общежитскому номеру, будто через междугородку, будто издалека, а через пять минут появлюсь перед тобой! Только бы оказалась на месте!
Как же я соскучился, сил нет, родная моя… Сердце выпрыгивает от волнения, что скоро тебя увижу. И никто меня не поймёт! Ведь только письма полгода, письма, письма.… Их всегда ждешь, прекрасно сознавая, что ничего они в нашей жизни не решают, разве что пар иногда стравливают из закипающей души! На короткое время, потому что сразу опять приходится ждать, вытягивая этим ожиданием из себя жилы. Ждать, убеждая себя, что мы обязательно дождёмся друг друга, мы всё выдержим, что осталось совсем не много.
Как же я тебя люблю! Как тянется к тебе моя душа! Но как ни тяжело мне без тебя, а жизнь всё равно заставляет терпеть, заставляет делать своё дело вдали от тебя. Моё дело – нужное дело! С этим не поспоришь! Но как же я скучаю, родная, как брежу тобой, только тебе и могу об этом рассказать! Только тебе…
Но разве можно рассказать о сокровенном, о личном, тем более, об интимном, принадлежащем лишь двоим, – и вслух? Разве можно это выставлять на всеобщее обозрение? И не стыдно? И не хочется провалиться от своего стриптиза?
Раньше любому было ясно, что это недопустимо, безнравственно, низкопробно, непристойно. Теперь этого не чувствуют! Всё теперь наружу! Постепенно приучили всех к безнравственности, к разврату. Он теперь как море разлился всюду. Сплошная мерзость в кино, в телевидении, в современных отрыжках, по-прежнему именуемых книгами. В них описание надуманных небылиц и похоти подаётся вперемешку с кровью, зверствами, порнухой и несметными богатствами!
Без этого Мельпомена уже не мыслит своего «творчества». Растление населения, будто перестало быть аморальным действием!
Для чего всё это?
Мельпомену это не волнует, поскольку верхушка одобряет! Одобряет превращение населения в послушный скот! Как на Западе, на котором воздействие этого комплексного яда, названного сексуальной революцией, давно дало нужные результаты! Не сами же они упразднили нравственность? Опять же всё им навязали, обязали, приучили с детства! Вдавили вместе с вседозволенностью, а теперь уже и своими законами вдавливают! Там давно кошмар содомии состоялся! За детей принялись. А дальше что?
Теперь, видимо, наш черёд? Теперь, считается, будто наступила пора давить всех, кто противостоит «реформам»! Кто душит право свободной личности стать тупым животным.
А начиналось-то всё с простого. Начиналось с разрешения выставлять в обществе напоказ всё, что вздумается, не взирая, на мораль! Лишь бы был навар! И религия поспособствовала! А потом оказалось, что загнать заразу обратно в бутылку уже невозможно, даже если бы захотели! Низкопробность и разврат – это же убийцы человека, рожденные в самом человеке! Впрочем, теперь и на убийц большой спрос!
[justify]Потом, видимо, опять эпоха
