– Хорошо! – уже серьёзно сказал Пётр Пантелеевич. – Работайте! Но начинайте с товарищей своего взвода, а потом, как-нибудь, обсудим ваши дальнейшие планы. Договорились, товарищ редактор?
Мне оставалось лишь согласиться, хотя в таком виде моя идея теряла прежний блеск, да и интерес к боевому листку мог оказаться значительно ниже.
Но когда я приступил к осуществлению своего замысла, то напоролся на трудности иного рода, которых никак уж не предвидел. Дело в том, что никто из ребят нашего взвода (а я к каждому обращался без свидетелей, чтобы не вызывать в его адрес иронических замечаний; каждый боевой листок должен был становиться неожиданностью) не соглашался рассказывать о себе откровенно, не хотел рассказывать больше официального набора сведений.
Никто не объяснял мне причин такой скромности, но я итак догадался – не хотят своеобразного стриптиза.
И я оказался прав. Уже спустя многие годы ко мне пришла удивительно простая мысль, не родившаяся своевременно.
До чего же всё-таки это странно, однако – факт! Мы три года жили рядом в казарме. Можно сказать, тесно жили. Потом два года жили в общежитии, тоже фактически плечом к плечу, и нам казалось, будто мы о каждом знаем абсолютно всё, а ведь было-то совсем иначе.
Мы знали лишь кое-что, а сокровенное, да и самые обыденные подробности жизни все, в общем-то, скрывали. Самые близкие друзья, а таких ни у кого более одного-двух и не было, знали, конечно, больше, но в целом получалось так, что каждый из нас для других так и остался загадкой.
Это может быть не совсем понятно. Мы-то прекрасно изучили друг друга. Мы могли очень точно предугадать поведение каждого в любой ситуации. Мы знали обо всех, кто, на что способен и на что не способен. Мы предвидели реакцию своих товарищей на что угодно. И в то же время не знали почти ничего об их прежней жизни. Не знали многих подробностей, даже тех, о которых обычно рассказывают в моменты нахлынувшей внезапно откровенности.
Выходит, время в этом деле – тоже не помощник! Даже пять лет совместной службы день и ночью не добавили нам ясности. А я вдруг вздумал вторгнуться в ту область жизненного пространства, которую каждый по-тихому охранял ото всех. Потому я и получал отказы – категоричные или обещающие, мол, как-нибудь потом, только никто давать мне интервью так и не согласился, хотя я приставал ко всем.
Вот так моя прекрасная, многообещающая, да и очень нужная всем затея, как мне тогда казалось (а разве не так?), с треском провалилась. Никто не пожелал, чтобы сведения о его жизни оказались у всех на виду и стали бы предметом всеобщего обсуждения. Мне не удалось выпустить ни одного боевого листка в соответствии с моим планом, потому и дальше пришлось мучительно искать для него хоть какие-либо приемлемые темы.
Из более позднего опыта я, конечно, знаю, что встречаются люди и иного типа, но тогда в нашей среде их не нашлось. И я не утверждаю, будто это плохо или хорошо, я лишь констатирую сам факт, а он, как мне представляется, в какой-то степени характеризует Петра Пантелеевича, характеризует моих товарищей по оружию, да и наше казанское училище, в какой-то мере характеризует. Или же я снова не прав?
А Пётр Пантелеевич, хотя и не дождался обещанных мною боевых листков с биографическими интервью, но никогда на эту тему со мной не заговаривал. Результат-то был налицо, а он, видимо, заранее знал, на какой именно результат я обречён, но и останавливать меня не стал.
И это мне тоже понятно! Каждый должен самостоятельно нарабатывать свой жизненный опыт, ведь чужой опыт всегда воспринимается как нечто инородное. Да, возможно, и видится он не совсем убедительно, что ли?
74
Снова на меня накатили воспоминания о начале отпуска после той дерновой эпопеи.
Не буду вспоминать, с каким штурмом в кассе удалось вырвать билет на самолёт. Это всегда сложная и нервная история. Но дело было сделано и элегантная стюардесса, наконец, пригласила пассажиров занять свои места в соответствии с билетами. Мне, шустрому курсанту, повезло даже в этом. Я оказался, как и хотел, у окошка с левой стороны салона. Отсюда удастся, пожалуй, разглядеть обещанный сюрприз. «При благоприятных обстоятельствах!»
Оставалось с волнением, несоответствующим ожидаемому событию, ждать, опасаясь пропустить, опасаясь не разглядеть или не понять того, что же в действительности составляло суть обещанного мне сюрприза. В общем, пустячок, но ведь вполне заинтриговали!
«Неужели они настолько просто нас всех надуют? – посмеивался я про себя. – Впрочем, разве моё счастье в их сюрпризе? Оно с волнением дожидается меня дома!»
Я разместился на своём месте и осмотрелся. Впереди без устали вертелась любознательная непоседа. Носиком она уже измусолила толстое стекло иллюминатора, пытаясь преодолеть пределы его обзора, чтобы разглядеть всё необычное еще до взлёта. А рядом с ней возбуждённо выясняли отношения, понизив голоса, совсем молодые ее родители, видимо, не нашедшие взаимопонимания в каком-то пустяке.
Справа устроилась зрелая супружеская пара. Мужчина с потускневшими орденскими планками. Я их сразу распознал. Целых три ордена! Два «Красной Звезды» и «Отечественная война». А ещё медали: «За боевые заслуги», «За победу над Германией» (как же фронтовику без нее?), и другие, юбилейные и памятные.
«Фронтовик, видимо, самый настоящий, заслуженный!» – решил я. – В следующем году намечается большое празднование – ведь уже 25 лет прошло после великой Победы. Вот бы поговорить со знающим человеком о военной поре, да его жена нас разделяет. Тут уж по душам не потолкуешь, а другой разговор мне и не нужен!»
Однако жена фронтовика и сама взяла меня в оборот, как выяснилось, привлеченная моей курсантской формой. И я с почтением отвечал на её незатейливые вопросы, связанные с её внуком, который как раз в то время сдавал вступительные экзамены в Пермское высшее командно-инженерное училище. И до взлета мне пришлось объяснять, нравится ли мне моя будущая профессия, не обижают ли нас старшекурсники, хватает ли мне денег, как я оцениваю своих командиров, не курю ли, и хорошо ли нас кормят?
Потом она решила, препарируя меня, ещё глубже изучить намечающуюся жизнь внука. Для начала бабушка принялась выяснять, не собирался ли и я когда-то поступать в Пермское училище? И почему не собирался? Почему выбрал именно Казанское? Не жалею ли я об этом? Какие перспективы в службе? Где служат наши выпускники? Почему нас учат полных пять лет, ведь раньше и трех вполне хватало?
Её более всего огорчало, что родной внук, который родился в Казани, выбрал для себя училище в очень уж далекой и холодной Перми, хотя и в Казани есть целых два военных училища. И, говорят, очень даже хороших.
«И какая ему разница, где учиться?!» – сокрушалась бабушка, понимая, что теперь навсегда лишится любимого внука. Отныне он сам себе не хозяин.
Всё же маленькая егоза занялась и мной. Для начала она принялась на моём кителе разглядывать петлицы с блестящей окантовкой и пушками, потом читать буквы на погонах. В конце концов, решилась копнуть меня поглубже:
– А куда ты летишь? – стала она выяснять с неподдельным интересом.
Пришлось отвечать, поскольку девочка замерла, глядя на меня, действительно ожидая ответа:
– Сначала в Москву, – ограничился я неполным ответом, но не тут-то было.
– А потом?
– А потом – суп с котом! – вступилась за меня мама егозы. – Не приставай, Света, к дяде! И взрослым надо всегда говорить «вы»! Сколько тебе напоминать?
– А потом вы куда полетишь? – то ли по ошибке произнесла девочка, то ли назло маме.
– После пересадки мне еще до Ашхабада придётся добираться, а через две недели полечу к родителям в Алма-Ату. Самолёты – мой основной транспорт!
– Ой, мамочки родненькие! Как далеко! – закачала головой егоза. – Там же моя бабушка живёт!
Я не стал уточнять, где живёт бабушка Светы, поскольку самолёт вздрогнул и медленно покатился на исходную для взлёта позицию. Загорелось табло с просьбой не курить и пристегнуть ремни. Вдоль кресел проплыла стюардесса в синем костюмчике, раздавая с подноса леденцовые конфетки.
– А у тебя там везде невесты? – не унималась любопытная кроха. – И они все тебя ждут? – сокрушалась малая.
– Света! Сколько тебе повторять? – постаралась приструнить дочку мама. – Не приставай к незнакомым людям!
Девочка шепотом поинтересовалась:
– А тебя как зовут? Скажи мне тихонечко, чтобы мама не слышала. Пусть думает, будто мы давно знакомы!
– Пусть думает! – шепотом поддержал игру и я. – Александр.
– Так у тебя действительно везде невесты? – не ослабляла интерес к этой теме Светлана.
– Ни одной пока! – шепотом ответил я.
– Тогда тебе весело живётся! – рассудила она, видимо, переработав на свой лад, случайно подслушанный взрослый разговор.
«Возможно, что так! – подумал я с усмешкой. – Но когда же я получу право назвать тебя, свою давнюю любовь-одноклассницу, настоящей невестой? Ты хоть в эту встречу мне сдашься? Завтра снова спрошу напрямик! А ты опять, знаю заранее, лукаво уточнишь: «Это можно считать предложением руки и сердца?»
– Именно так и считай! – отвечу я тебе в который раз, предвидя ответ:
– Продолжаешь брать меня штурмом? – всякий раз смеялась ты. – А я опять тебе отвечаю – нет! Нет и нет! И так будет до тех пор, пока мы не окончим свои вузы! Знаешь, это легче всего, броситься в пламенные объятья, позабыв обо всём на свете, но тогда мы останемся и без образования, и без специальности! А ведь именно это должно стать фундаментом нашей семьи, ведь так? А мы своими же руками разрушим все планы не только на ближайшую пятилетку, но и на всю последующую жизнь! Ты этого добиваешься, дуралей? Подожди еще немножко, ведь я тебя тоже очень-очень… Всего-то два-три годика осталось! Я от тебя никуда не убегу! Даже не надейся! А ты?
Я всегда с тобой соглашался! Ведь со своей мудростью ты всегда оказывалась правее меня! Я же, не особенно раздумывая о последствиях, всякий раз был готов взмахнуть шашкой. Главное, считал я, ввязаться в бой, а потом героически преодолевать все трудности вплоть до полной победы. А ты во всём проявляла не по возрасту житейское благоразумие и предусмотрительность, тормозя меня, где следовало и не следовало! Если успевала, конечно!
А я никогда на тебя не обижался. Молодчина ты, конечно! Но сколько можно, всё-таки…
[justify]Я всегда считал, будто вечная любовь – это лишь прекрасная выдумка! Сказка, которую можно рассказывать сколько угодно, но в жизни ее не встретишь! Любовь – штука непрочная, что ни говори! Она может существовать, как показывает опыт миллионов влюбленных, только в сильно разреженном пространстве, где не бывает сильного напора многих иных соблазнов. А в реальной
