Ты осмелела, поскольку вопрос вроде бы начал решаться быстро и без проблем. Но когда постучалась к декану, тот встретил тебя неприветливо:
– Ну, и что вы все ходите?! Едва сессия закончилась, а двоечники уже в очередь на пересдачу выстраиваются! Вы хотя бы дня три-четыре позанимайтесь самостоятельно, а после и приходите! – отчитал тебя декан, но секретарша вступилась вовремя:
– Айстан Байлыевич! Это наша отличница из группы ТНВ! Она желает улучшить свой результат за сдачу курсового проекта по деталям машин! Четвёрку исправить на пятёрку! Я ей выписала направление. Может, вы его подпишете?
Лицо декана просветлело, а тон сделался крайне приветливым:
– Совсем другое дело! Подходите сюда! Я подпишу с удовольствием, хотя, если говорить честно, пересдавать разрешается только неудовлетворительные оценки! А почему вы, интересно, не получили «отлично» во время защиты?
– Как-то не вышло… Ведь больше месяца на хлопок потеряли! – неудачно отговорилась ты.
– Никогда больше так не говорите! – изменился в лице декан. – Хлопок никому помешать не может! Хлопок – основа благосостояния нашей республики! Он очень стране нужен! Потому даже школьников и студентов с занятий снимать приходится! Колхозники никогда самостоятельно не управляются, а хлопок нам терять нельзя! Ни одного килограмма!
Уже знакомый преподаватель с кафедры сопротивления материалов, едва заметив тебя на своей кафедре с направлением на пересдачу в дрожащих руках, с усмешкой уточнил:
– Опять вы? Вот уж не ожидал больше встретиться! Неужели ещё не всё принято конструктивно?
– Мне нужна отличная оценка! – слишком откровенно и нагло выпалила ты, чтобы не объясняться долго.
– Я подобную тягу к знаниям лишь приветствую! – по-прежнему доброжелательно посмеялся над тобой преподаватель. – Выбирайте себе новое задание, разрабатывайте новый проект, и тогда – пожалуйста! Я к вашим услугам! С превеликим удовольствием поставлю вам пятёрку! Если заслужите, конечно!
– Я не сама! Я бы ни за что… – мямлила ты, уже собираясь сбежать от такого позора. – Меня из деканата направили. Сказали «надо»!
– Ну, если направили! Если надо, да ещё и не сама! – продолжал благодушно посмеиваться преподаватель. – Тогда давайте ваше направление, поставлю вам отличную оценку, но вы уж, бога ради, не торопитесь сразу в деканат сдавать это направление! Погуляйте хотя бы часок, другой. Ну, перекусите в буфете, к примеру! Или в кино сходите! А то ведь нас с вами в сговоре заподозрят!
– Получилось? – с бурной радостью в вопросе встретила тебя Милка. – Вот и молодчина! Хоть одна в моей группе на повышенную стипендию вытянула! А я тебя выдвину в комитет комсомола от нашего факультета!
– Даже не вздумай! – испугалась ты.
P.S. Что-то я засомневался... А стоило ли мне рассказывать обо всём этом? Пожалуй, с моей подачи мои же воспоминания не сделают чести моим училищным преподавателям!
Не знаю, но так получилось совершенно случайно! Я-то всегда был уверен, что большинство из них заслуживают самой высокой похвалы! Так, я вполне уверен, и было в действительности! А то плохое, которое кому-то могло почудиться после моего рассказа, так это всего лишь неразумные предпочтения моей памяти или субъективные оценки самих читателей.
Потому и надеюсь, что моя память одумается и сама подберёт нечто более предпочтительное, не в обиду будет сказано искренне обожаемому нами доценту Бочковой. Мы вас до сих пор помним, уважаемая нами Л.Г.!
78
Гляди ты! А ведь, кажется, у меня сработало! Как и задумано! И сразу вспомнился наш милый Робинзон! Со всеми его странностями, непонятными нам в то время…
Робинзоном меж собой мы прозвали начальника кафедры «Сопротивления материалов» доцента Рождественского, человека несколько удивительного, но уважаемого за профессиональную фанатичность и доброе к нам отношение. В военные годы он работал конструктором у Андрея Николаевича Туполева, когда тот в роли полузаключённого (узник шарашки) возглавлял КБ на казанском авиационном заводе. Среди нас даже ходили легенды, будто Робинзон занимался проблемами прочности несущих элементов конструкции самолётов, совершая в этом деле прямо-таки чудеса. Очень ведь ответственная работа! Эти легенды передавались от одного рассказчика к другому, разумеется, со ссылкой на некие незыблемые авторитеты, но достоверность легенд, понятное дело, никем не проверялась.
Как, впрочем, не проверялась достоверность ещё одной, уже местной сказки или легенды. Я ее представляю на ваш суд.
Однажды у руководства нашего училища возникло, как мне тогда казалось, прямо-таки непреодолимое желание перестроить главные ворота. Всё-таки – лицо училища! Первое, с чем встречаются любые гости! Пушки по бокам прежних ворот уже стояли, но выглядели они не слишком убедительно, казались маломощными.
Итак, охота – пуще неволи! Но всех подробностей того проекта я, конечно, не знаю! Возможно, руководству захотелось арку над воротами соорудить. Или основные колонны выложить более фундаментально, чуть ли не красным мрамором. Или кирпичом с особыми гербами!
В общем, к той задумке кто-то основательно приложил свои мозги и руки, чтобы получились наши ворота не хуже московских триумфальных. Это тех, которые посвящены победе в войне 812-го года (как всем теперь говорят, хотя…).
Если задумано, то, значит, скоро будет сделано! У нас всегда так было! Потому вокруг старых ворот стало происходить нечто внушительное…
В итоге развернулось нешуточное строительство! Даже смотреть на него было интересно и страшно одновременно. Страшно потому, что входить-выходить мимо дежурного солдатика, проверявшего пропуска, приходилось крайне осторожно, дабы не наступить на разбросанные повсюду половинки кирпичей, доски с торчащими гвоздями, россыпи песка и вообще, чтобы не вляпаться в сгустки цементного раствора или чего иного, но также неприятного.
В обеденный перерыв одного из будних дней перед триумфальными воротами завороженно притормозил наш Робинзон, словно впервые их заметил.
Всегда рассеянный из-за глубочайшего погружения в себя, он с интересом глядел на недостроенные ворота и, видимо, что-то высчитывал в уме. То он разводил руки в стороны, то обе руки как-то странно и одновременно выворачивал, при этом наклоняясь. И снова что-то прикидывал в уме, и опять смотрел на ворота сквозь прицел из раздвинутых двух пальцев. В общем, колдовал!
Наконец, Робинзон, видимо, удовлетворился своими исследованиями. Это стало заметно по его настроению и, повеселев, он посоветовал солдатику:
– Сынок! Ты рядом с этой колонной не стой! Это весьма опасно!
Тот случай, пожалуй, не перешёл бы в легенду, если бы в тот же день ворота не рухнули с адским грохотом и всей своей монументальной красотой. Они едва не придавили того солдатика, который, несмотря на предупреждение Робинзона, уйти со своего поста не имел права.
И всё же в курсантской среде Робинзон стал знаменит другим пристрастием. По субботам после завершения занятий и после обеда он всегда являлся к нам в казарму. Разумеется, подобные визиты продолжались до тех пор, пока сопромат оставался для нас актуальным, то есть вплоть до экзамена.
Читателям интересно будет узнать, что наш Робинзон не снимал своего заношенного драпового пальто неизвестного цвета даже летом и всегда носил меховую шапку, повидавшую на своём веку многое. Если бы по-хорошему, так её следовало выкинуть еще до войны. Впрочем, это не моё дело и сорвалось с языка напрасно.
Перемену своего одеяния Робинзон допускал лишь в особые дни, только ему понятные, и тогда он сразу утрачивал присущую ему оригинальность.
Так вот, каждую субботу, когда курсанты в превосходном настроении ускоренно готовились в увольнение, которого тягостно ждали всю неделю, мимо дневального, вежливо с ним расшаркавшись, в казарму заходил Робинзон. Он прямиком направлялся в Ленинскую комнату, где усаживался за стол, заваленный подшивками газет, и принимался терпеливо ждать, часто вздыхая, тем не менее, ни на что не отвлекаясь. Пальто и даже шапку он не снимал, поскольку необходимости в том не видел.
Робинзон сидел неподвижно, глядя в одну точку, как правило, очень долго. Просто сидел, просто громко вздыхал и ждал. Он ждал курсантов, которые должны явиться к нему на консультацию, чтобы облегчить свою участь перед трудным экзаменом. И, разумеется, чтобы им самим не приходилось искать Робинзона на кафедре. «А вдруг их ещё и не отпустят?!»
Задолжников, как предполагал Робинзон, судя по текущим успехам нашего курса в освоении сопромата, должно было набраться немало.
«Они же просто не могут не увлекаться сопроматом! – наверное, прикидывал в то время Робинзон. – И не могут не понимать чрезвычайной важности сопромата в своей дальнейшей жизни!»
Однако по субботам после обеда, когда вся жизнь уверенно катилась лишь в сторону увольнения в город, курсанты важность сопромата хронически недопонимали.
Вообще-то, Робинзону стоило бы выглянуть в коридор, и он увидел бы весь курсантский субботний бедлам, совершенно исключавший какие-либо творческие порывы, на которые он так надеялся.
В то самое время кто-то, назначенный для генеральной уборки казармы, всегда приходившейся на субботу, уже скоблил ножичком деревянный пол, исшарканный за неделю сапожным гуталином. Кто-то поливал тот же пол водным раствором порошковой краски. Оттого пол краснел как свекла и будто бы становился наряднее. Кто-то из курсантов, лишенных в тот день увольнения, разгонял макловицей на длинной палке ту свекольную воду по всему полу. Кто-то, перескакивая через объемную лужу, уделывал брызгами зазевавшихся товарищей, вызывая у них вполне прогнозируемую реакцию.
Кто-то сдвигал в сторону наши металлические койки и тумбочки, чтобы они не мешали уборке пространства. Всё это местами создавало непреодолимую баррикаду. На койки, застеленные синими байковыми одеялами, нагромождались неугодные в данный момент табуретки. Поверх них наваливалось всё то, что кому-то мешало в данный момент.
Конечно же, всюду слышалось характерное недоумение тех, кто в ужасном беспорядке терял только что поглаженные брюки, оставленные на минутку сапоги или фуражку. Тем более что все элементы нашей одежды были практически одинаковыми и отличались лишь не сразу заметными номерами, проставленными старшиной.
Особенно обидно было обнаруживать свои вещи на грязном полу, изрядно уделанные свекольной макловицей. Такое тоже случалось, а молодые и сильные ребята от огорчения не всегда ограничивались только жесткими пререканиями.
[justify]В то же время некто, демонстрируя накачанный голый торс, торопливо одевался в парадную одежду, а кто-то еще в кальсонах спешил в умывальник,
