Какое же всё-таки чудо – эти летние курсантские каникулы! Но до Ашхабада ещё далеко! Сначала бы прорваться через транзитный водоворот Домодедова! И хорошо бы попасть на ближайший ашхабадский рейс, хоть через Красноводск, хоть через Баку!
Но это – вряд ли! Ближайший рейс подхватит меня только при сказочном везении! Даже притом, что все милые женщины в синей аэрофлотовской форме, вершащие суд над жаждущими регистрации пассажирами, к солдатам и к курсантам относятся по-матерински.
Заодно и выясню, какой же я везунчик, и какой я летунчик!
76
Однако давненько всё это происходило. Тогда моё сердце выпрыгивало от счастья, а сегодня если и выпрыгивает, то уже от стенокардии! Только в полёте мне еще и недостаёт непредвиденных осложнений. И всего лишь от копошения в собственном прошлом! Это – уже слишком! Видимо, кончается ресурс?
Откинув назад спинку кресла, я попытался хоть немного вздремнуть, надеясь именно сном прекратить затянувшиеся воспоминания, но ничего из этого не вышло. Воспоминания меня не оставляли, появляясь без разбору, внезапно, и спать не позволяли.
Оно и понятно! От каких-то картин прошлого мне становилось грустно, что-то другое, наоборот, веселило. Но каждое воспоминание не становилось последним...
«Странно! Почему до сих пор вспоминались одни лишь командиры? А где преподаватели? Где мои товарищи-однокашники? – удивился я. – В моём формировании как инженера приняла участие добрая сотня педагогов. До середины третьего курса у нас шла общеинженерная подготовка, как и в гражданских технических вузах, только готовили нас более широко и глубоко, поскольку уже приучали к инженерной деятельности с военной спецификой. Но на ранних курсах большинство преподавателей были штатскими. Странно, что до сих пор никто из них не вспомнился. Даже женщины! А ведь получился бы весёлый разговор!»
Если уж я задал направление воспоминаниям, так они ему и подчинились.
В какой-то мере я вижу всех преподавателей. И не только тех, кто работал с моим взводом. Помню и других, учивших моих товарищей из соседних взводов и даже работавших на втором факультете. Но их я знал поверхностно – фамилия, кафедра, возможно, что-то индивидуальное или особо выдающееся.
Наши преподаватели были, как правило, довольно-таки интересными люди, не замыкавшими свой мир на одной лишь работе. Их мир был широк и интересен! Таких преподавателей мы сразу выделяли из остальных. В первую очередь, конечно, обращали внимание на глубину их профессиональных знаний и методическое мастерство. Это выяснялось достаточно быстро и просто. Но мы весьма ценили и форму подачи учебного материала. В ней всегда просматривалась личность самого преподавателя, и его отношение к нам, и мировоззрение, и характер, и темперамент.
Более всего нас радовали те преподаватели, которые и сами любили работать с нами. Этого же скрыть невозможно! И, конечно, ценился юмор. Он не только поднимал настроение, но и подкрашивал нашу насыщенную, но весьма однообразную серо-зеленую жизнь.
Помню полковника Концевого! Что ни фраза, то шутка! После неё он обычно выдерживал паузу, не переставая улыбаться во весь рот и наблюдая нашу реакцию. На такие занятия мы спешили с ожиданием радости, хотя Концевой был с неуважаемой нами кафедры «Марксизма-ленинизма».
«Только не начать бы вспоминать всех подряд! – испугался я происков своей памяти . – Тогда придётся каждому давать характеристику… Объяснять, почему запомнился тот, а не другой? С какой кафедры? Чем именно запомнился? И так далее. Зашьюсь, ведь! Сотни людей!
А всё-таки, кто же из преподавателей припомнится сейчас в первую очередь? Кто из них всплывёт в моей памяти сам собой?»
77
Я прикрыл глаза, надеясь, что воспоминания поплывут сами собой, но ничего не вышло. Правда, в тумане проявлялись некие нерезкие образы, но... Впрочем, одно лицо оказалось ближе, ярче и резче…
И то была она! Да, это была наша красавица Бочкова Л.Г.! Имя и отчество совсем не помню. Жаль, конечно, но что-то я всё же помню!
Она преподавала «Детали машин», однако никто не вникал в то, что именно Л.Г. старалась вдавить в нас согласно программе. Мы даже не конспектировали за ней на лекциях, не следили за мыслью, за доской и указкой. Только с каким-то самоубийственным упоением и восторгом слушали ее голос. Нам было важно не то, что повествовала эта милая женщина, а лишь то, каким голосом она это делала!
Да, она была приятна собой. Пожалуй, с небольшой натяжкой годилась нам в матери, но главным ее достоинством мы признавали только голос. Совершенно фантастический по красоте голос, необыкновенный, грудной, бархатный, что ли? Сравнительно низкий, но всепроникающий, слегка напоминающий голос Майи Кристалинской. Майя ведь всем тогда нравилась. И не только своим голосом, но и явной добротой в нём заметной, какой-то необъяснимой женской нежностью, доверчивостью и, кажется, ещё и надёжностью. По одному голосу можно было поверить в полную искренность каждого слова этого человека.
Но голос Кристалинской во многом не добирал каких-то таинственных ноток. А у Бочковой они имелись и заставляли вибрировать с огромной амплитудой наши истосковавшиеся по дому души!
Без сомнения, иногда встречаются голоса, обладающие совершенно удивительным и необъяснимым воздействием на людей. И странно не только это. Если на планете есть многие миллиарды голосов, то почему не удаётся найти в точности такой же, например, истинно мужской голос, каким при полном отсутствии достойных конкурентов обладал Магомаев или Михаил Круг? Или божественно-ангельский голосочек Анны Герман? Муслим ко всем достоинствам своего голоса, восхищал еще и его мощью. А чистейший во всём диапазоне тембр будоражил всех до дрожи в теле; Анна же пленила неповторимой печалью и нежностью, от которой трепетала любая душа.
Зато мне всегда становилось смешно и даже стыдно, когда воспевали якобы потрясающие голоса Лемешева или Козловского! Ну, абсолютно же неполноценные голоса! Просто-таки, немощное блеяние вместо истинного мужского голоса! Именно, мужского! Я бы со стыда сгорел, а им хоть бы что! Блистали!
Человеческие голоса – они же зеркало души в звуковом диапазоне. И столь важны в общении людей они потому, что тесно связаны с личностью их обладателя, а люди научились разбираться в голосах чуть ли не подсознательно. Едва услышишь один лишь голос, его тембр, интонации, игру тоном, не говоря уже о речи, и в значительной степени становится понятен человек. Послушаешь того же Козловского, и понятно, что перед тобой нечто далекое от того, кто олицетворяет собой настоящего сильного мужчину. Олицетворяет человека уверенного, могучего, честного, верного, способного прийти на помощь слабому или обижаемому. Этот же, наверняка, только заскулит своим жалким голоском, а потом запрячется и увильнёт! Птица понятна по полёту, а мужик, можно сказать, понятен по голосу!
И всё же, сколько бы я ни мучился, не смогу передать, что за голос был у нашей Бочковой! Что за тембр, что за тональность! Что за чистота! Что в нём было волшебного и парализующего, сам не знаю, ей богу, но мы всякий раз цепенели, с одинаковым упоением слушая в ее исполнении любую лекцию по каким-то далёким от наших ассоциаций деталям машин!
Не знаю, возможно, тот поражавший прямо в сердце голос не оценили бы на оперной сцене, но нам-то до того и дела не было. Мы, все как один, но тайно от остальных, поскольку сами стеснялись этого, признавали его неслыханным чудом природы.
Вам, конечно, кажется, будто своими смешными восторгами я ничего не объяснил?
Вполне согласен! Но это у меня никогда и не получится! Да и как охарактеризовать подлинное чудо? Оно потому и чудо, что необычно, прекрасно и в то же время необъяснимо!
Можете удивляться сколь угодно, и я вас пойму, но не смогу описать тот голос так, чтобы кто-то смог его представить таким, каким его слышали мы. Может, то был и не голос совсем, а атлас или бархат? Или саксофон, звуки которого опьяняют, проникая в душу и заражая сердце волнением? Или он напоминал дудочку факира, звук которой усмирял не ядовитых кобр, а нас, ребят, истосковавшихся по женской ласке.
В конце концов, всякий читатель, имея некоторое воображение, замешанное на собственном жизненном опыте, сможет сам представить, о чём думали в лекционной аудитории сто тридцать молодых парней, когда они ждали появления этой милой изящной женщины. Ведь перед их глазами всю неделю только и мелькал надоевший защитный цвет военной робы. А у Бочковой были волны каштановых волос и причёска, вполне заслуживающая отдельных восторгов. И одета она была совсем уж не в зелёную гимнастерку!
Мы свою Л.Г. ждали не только с волнением, – мы ее приходу всякий раз были несказанно рады. А она всегда входила в аудиторию с милой улыбкой, принимала легким кивком доклад нашего старшины о наличии людей на лекции, здоровалась со всеми так, будто пришла к нам на свидание, опять же, мило улыбаясь, и этого нам оказывалось достаточно, чтобы начинать млеть! Уже первые звуки ее голоса вводили всех в устойчивый транс. Мы куда-то улетали…
Ну, какие ещё детали машин, в самом деле?! Кому они были нужны, если каждый погружался в специфическое состояние, то ли просто внимая этому чудному голосу, то ли что-то вспоминая под него, то ли окунаясь в расплывчатые розовые и невозможные мечты!
Мы буквально засыпали с открытыми глазами, и нам чудилось то самое необходимое прикосновение матери, которое случалось только в немощном детстве, когда лишь в ней заключалась вся наша жизнь, или неизведанная до тех пор нежность единственной любимой.
Наша муза в ходе лекции имела обыкновение прохаживаться по аудитории, перемещаясь виртуозно, словно на подиуме. Чаще всего на ней был достаточно строгий, но элегантный костюмчик, а на его лацкане всегда зеленел крупный крокодил, стоявший на хвосте с метлой в когтистых лапах! То был значок популярнейшего сатирического и юмористического журнала «Крокодил». Оказалось, что ко всем своим удивительным достоинствам наша Бочкова ещё и работала в его редакции нештатным корреспондентом! Видимо, кроме пленительного голоса, у неё в избытке оказалось и сатиры, и юмора! Истинно – божественное создание!
Она, никогда не пользуясь какими-то записями учебных материалов (высший пилотаж!), оперировала ими достаточно свободно, потому легко перемещалась вдоль рядов, а мы затуманенными глазами автоматически отслеживали каждый ее шаг.
[justify]Красивая от природы женщина, конечно же, не могла не замечать наркотического воздействия своих чар, но ни разу не выдала себя и не заставила кого-либо покраснеть, вернув его в безрадостную действительность, заполненную в соответствии с планом занятия пресловутыми валами и осями, шестернями и муфтами, шлицами и
