К указанным сложностям, которые могли легко стать и моими, прибавился крепкий казанский мороз-морозище! Тогда он целый месяц держался на уровне двадцати.
Утром я из столовой убегал к стадиону, превращенному в каток, трусцой его пересекал, заскакивал по скамейкам для болельщиков, как по ступенькам на самый верх заснеженных трибун, а оттуда спрыгивал на «вольную территорию», откуда и припускал к больнице. Воздух от бега обжигал легкие, бил по ушам и по носу. Всегда сильно мешал громоздкий и тяжелый металлический термос, а еще и вещмешок, в котором я прятал хлеб, сахар, масло и то другое, что передавали Олегу товарищи. Но больше всего мешал глубокий снег. Хотя тропа на моём пути и имелась, но всего в одну ступню. Бежать по ней приходилось осторожно, и всё равно я часто со своим жидким грузом едва не заваливался на бок, что в моей ситуации не допускалось.
Тем же путём я поспешно возвращался в училище.
Но в один из дней моему везению пришёл конец. Уже почти преодолев очищенный от снега каток нашего стадиона, я услышал властный окрик:
– Товарищ курсант, стойте!
Я оглянулся. Майор Воропаев в теплом спортивном костюме совершал пробежку вокруг катка и, ясное дело, не обделил вниманием и меня. Убежать в шинели и с грузом я бы не смог. Пришлось остановиться. Но и позорно возвращаться я не стал, только застыл в ожидании. «Пусть сам подходит, если имеет интерес!»
– Вы куда это через забор направляетесь, товарищ курсант? Разве вам КПП не подходит? – с иронией уточнил майор, видя, что я никуда не денусь.
– Если через КПП, то я опоздаю, товарищ майор!
– Ого! – усмехнулся он. – Вы еще и с претензиями?! Между прочим, все, кто имеет пропуска, проходят через КПП и не опаздывают, а вы, кажется, у нас особенный? И что это вы выносите из училища без материального пропуска? Судя по всему, это совсем не курсантское имущество! Уж вам-то оно точно не положено!
Я молча слушал обвинения, пока майор надо мной издевался, а когда он замолчал, я в нескольких словах рассказал ему свою задачу.
По мере рассказа майор Воропаев менял отношение ко мне, я это наблюдал, потому уже не боялся за последствия нашей встречи на пограничной полосе, однако моё время уходило. Из-за задержки я вполне мог опоздать на занятия.
– Ладно, вижу, уши оттираешь уже, а бежать тебе еще изрядно! – по-отечески тепло сказал мне майор Воропаев. – Действуй, как задумал, а встречи со мной, считай, не было! Товарищу своему передавай мои наилучшие пожелания. Пусть выздоравливает! Вот только ты, герой, мне так и не представился! Кто такой и откуда?
– Виноват, товарищ майор! Очень спешил! – оправдался я и назвал свою фамилию и взвод.
– С курса Титова, говоришь?
– Так точно, товарищ майор!
– Ладно, беги! Считай, не видел я тебя, потому Титову не докладывай!
– Спасибо! – поблагодарил я, и мы разбежались.
Вот таким в реальной обстановке, в которой с моей стороны было серьёзное нарушение, но без злого и корыстного умысла, оказался майор Воропаев. А ведь его иначе, нежели зверем, в курсантской среде не называли! И напрасно! Грозой он был лишь для злостных нарушителей режима, действующих с корыстными целями.
Всё-таки вернусь я к уважаемой нами Сильве Васильевне. Думаю, совсем нелегко ей работалось в чисто мужском коллективе. К тому же, не в случайно собравшемся мужском коллективе.
В случайном коллективе обычно всё случайно и образуется. Там есть и молодые, и неженатые, но присутствуют и степенные семейные мужики, есть и серьёзные пожилые, относящиеся к красивым женщинам как к своим дочерям. Они озорничать никому не позволят! Там молодёжь если и балует, то с оглядкой. У нас же все были одного возраста, молодые, холостые и озабоченные.
А что для женщины означает попадание в такую среду? Только одно! Пристальное, постоянное и критическое внимание мужиков. Хотя по отношению к каким-то молодкам оно могло выливаться даже во всеобщее обожание. Но у нас всегда было лишь обострённое внимание, либо полное безразличие.
Не катастрофично, конечно, но и нелегко женщине постоянно находиться под таким прицелом!
Дальше я остановлюсь на этом, вот только очень не хочу, чтобы кто-то всё истолковал иначе, нежели представлялось тогда мне. А я и теперь полагаю, что тот случай не может бросить даже малейшую тень на нашу Сильву Васильевну. Потому смело о нем и рассказываю. Более того, считаю, что Сильва Васильевна весьма достойно вышла из некрасивой ситуации, в которую ее неуклюже и незаслуженно поставил наш товарищ (уж поберегу и его честь, не называя фамилию).
Всё случилось так. Как-то перед летней сессией Сильва Васильевна читала нашему курсу плановую лекцию по математическому анализу. Как всегда, ей приходилось много писать на доске, поворачиваясь к аудитории спиной. Мы все напряженно работали с конспектами, вникая в суть сложного учебного материала. Темп работы был высоким. Отвлекаться – себе дороже!
Сильва Васильевна была как всегда на высоте. Следить за ходом ее мысли мне нравилось, иногда – буквально до восторга. С нею самые сложные для понимания математические задачи становились будто прозрачными, и легко укладывались на листы конспекта.
Но! Ох, уж эта пластичность и полупрозрачность некоторых современных тканей!
В один из моментов, когда Сильва Васильевна в полной тишине внемлющей ей аудитории постукивала мелом по доске, все услышали чей-то развязанный комментарий:
– Смотри! Трусы обозначились!
При этом большинство из нас, в их числе и я, испытали огромный стыд, будто мы сами допустили столь гадкую бестактность. Но дело было сделано, и исправить что-то никто из тех, кто и не одобрял вульгарные пошлости, оказался не в силах.
В большой аудитории, где только что напряженно работали более ста двадцати человек, повисла тишина. Все замерли. И от стыда, и от ожидания реакции Сильвы Васильевны.
Она не дрогнула, лишь на долю секунды её мел споткнулся и тут же продолжил выводить математическую зависимость. Сильва Васильевна продемонстрировала великолепное самообладание. Она дописала, что и собиралась, повернулась к нам лицом и прокомментировала, не моргнув глазом, что и следовало комментировать для наших конспектов по этой теме.
Многие понимали ее состояние, и понимали, что вина одного неисправимого балбеса из нашей среды теперь лежит на всех. Меня даже подмывало встать и извиниться, но это было невозможно, ведь Сильва Васильевна сделала вид, будто ничего не произошло.
По голосу своего бестактного коллеги мы, конечно, сразу узнали, кто нас опозорил, ведь давно знали о каждом почти всё, а распознала ли Сильва Васильевна тот голос, исходивший с одного из тридцати мест, занимаемых опозорившимся третьим взводом?
Этого мы не знали. Но вполне могла распознать, поскольку вела практические занятия и в этом взводе, часто заслушивая то одного, то другого курсанта. Но запомнила ли?
Только во время сессии мы узнали ответ.
Третий взвод, сдавая Сильве Васильевне экзамен по математическому анализу, показал немыслимо низкий результат. Средний балл за взвод составил – 2,87! Количество двоек оказалось таким, которого по математике в училище ещё не случалось!
Это было грустно и смешно ещё и потому, что достигнутый на экзамене средний балл совпал с ценой бутылки водки, которая часто становилась гвоздём всяческих анекдотов! В общем, был обеспечен дополнительный повод для насмешек!
Все, конечно, догадались, что в столь показательном результате хотя бы частично проявилась скрытая месть Сильвы Васильевны, но никто, кроме пострадавшего третьего взвода ее не осуждал. И самое главное, что при всём желании никто даже из этого взвода не мог на нее обижаться обоснованно. Более того! Скорее всего, Сильва Васильевна никого умышленно и не топила. Просто третьему взводу она не протянула руку помощи, хотя другим взводам помогла, как всегда. И было ясно, что у нее ещё не прошла обида, нанесённая подло и незаслуженно. Ведь к курсантам Сильва Васильевна обычно относилась весьма благосклонно и уважительно.
Теперь та неприятная сцена, давно растаявшая во времени, сдаётся мне весьма занятной ещё и потому, что за ушедшие в историю годы современные милые женщины, сегодня нас окружающие, сильно изменили своё поведение и самоощущение, как это понять.
И не только внешне. Если в моей молодости они изобретали любые приёмы, только бы выглядеть аккуратно, только бы ни одна складочка на одежде ненароком не выдала их женского естества, то теперь этого не осталось и в помине! Всё наоборот!
Ничего мы не замечали тогда и у нашей Сильвы Васильевны. Уж не знаю, что разглядел наш шут!
А что теперь?! Теперь любая девица считает собственным упущением, если ее одежда не проявляет ее скрытых форм с абсолютной очевидностью, будто она предстала пред вами совсем голая! А уж эти их купальники со шнурком в заднице…
Или всё это следует воспринимать как норму? Или самим признавать, будто от их нормы мы сильно отстали? Может, нам ещё и подстраиваться под эдакий срам прикажут?
Докатились! Скоро и шнурков не останется…
А ведь никто их, между прочим, и не заставляет такое вытворять. Сами на всё готовы. Сами считают для себя это главным, стадо дурёх! Нет ни тормозов, ни принципов, да и чести, выходит так, что нет. Одно ведь с другим взаимосвязано, а тут – всё на продажу. Демонстрация! Или я в чём-то не прав?
Разве без этого нельзя обойтись? Им, выходит, уже нельзя! Их теперь с детства так воспитывают!
И после такого на меня за некоторые формулировки можно обижаться? Я-то лишь очевидное подметил. Хотя, конечно же, многие мне непременно укажут, будто последнее дело для мужика комментировать действия женщин. Но я и не комментирую! Я лишь высказываю моё личное отношение к этому представлению! Только и всего!
Однако самым удивительным образом меняются не только моды, меняются времена, меняются жизненные цели и нравы. Не верьте тем, кто настаивает, будто люди всегда были и останутся теми же самыми! Не верьте тем, кто утверждает, будто меняется лишь восприятие последующими поколениями ушедших времен!
Это умышленное введение в заблуждение. В моё время женщины, между прочим, как это ни обидно для кого-то теперь, не на словах берегли женскую честь. А теперь она для многих осталась лишь красивым словом, да еще и давно устаревшим. Или я снова вторгаюсь не на свою территорию? Не моё это дело? Тогда чьё же?
[justify]Милые женщины! Ругайте меня любыми словами и сколь угодно, но вы ведь сами в последние десятилетия согласились, в общем-то, что вы не совсем люди! Или вы не люди, а так себе! Если одним словом, то – женщины! Иначе говоря, покорное приложение к любому, кто соизволит вас содержать. И что особенно меня ужасает, – большего вам, в большинстве-то, и не надо! Такое
