Правда, «Оку» всё же «сбили». Её сбил изменник родины Михаил Горбачёв, включив по меркантильным соображениям ракетный комплекс 9К714 «Ока» в советско-американский договор о ликвидации ракет средней и малой дальности 1987 года, что не соответствовало техническим требованиям того договора. Иначе говоря, «Ока» никак не подлежала ликвидации, «но коль уж американцы захотели…».
Как и следовало ожидать, очень скоро внутренние и внешние враги советского народа взяли Сергея Павловича Непобедимого «на карандаш». Ведь Непобедимый разработал, такое трудно даже вообразить, двадцать два ракетных комплекса различного предназначения. Причем, все они были приняты на вооружение Советской Армии. Немыслимое достижение! Немыслимое потому, что такое никому не удавалось!
Но и враги зря время не теряли. В 1989 году специально подготовленные подстрекатели в фирме, созданной в своё время Сергеем Непобедимым (город Коломна), решили провести модное горбачёвское мероприятие – выборы трудовым коллективом угодного им руководителя! Иначе говоря, устранить человека, на котором держались все выдающиеся разработки фирмы.
Это им удалось и стало разрушением фирмы Непобедимого, очевидным унижением генерального конструктора и шагом против здравого смысла, потому Сергей Павлович Непобедимый, как говорится, хлопнул дверью и ушёл сам!
И правильно сделал! Разве можно делать вид, будто ничего не произошло, и продолжать работать с теми, кто его столь гнусно предал?
К тому времени…
К тому времени советская авиация готовилась к укомплектованию строевых частей новыми авиационными комплексами, в состав которых входили самолёты-перехватчики МИГ-31.
Эти удивительные комплексы были способны в случае войны сорвать массированный налёт на СССР множества стратегических бомбардировщиков США, осуществляемый по кратчайшему пути, то есть через Северный Ледовитый океан, со стороны которого СССР ранее был защищён не достаточно надёжно.
Теперь всего четыре самолета МИГ-31, оснащённых автоматизированной радиоэлектронной аппаратурой комплекса, полностью решали важную оборонную задачу. Они прикрывали полосу воздушного пространства шириной 1100 км. Фантастика!
В общем, как итог сказанному, – моя страна, несмотря на внешние и внутренние трудности, несмотря на противодействие и предательства всё же уверенно наращивала военную мощь. Взять ее врасплох или силой было более чем рискованно. Потому наши враги за рубежом и в самом Советском Союзе уже действовали иными средствами. Но народ оценить такого рода угрозы самостоятельно не мог, а КГБ, который должен был этим заниматься, уже давно находился в руках Андропова, тайного, но лютого врага советской власти. Разумеется, он помогал не стране, не народу, не советской власти!
Однако всё это я осознал слишком поздно! Слишком! А тогда лишь восхищался ракетной техникой, космическими достижениями своей страны и овладевал военной специальностью инженера-ракетчика.
Да и никто из нас тогда не предполагал, что очень скоро обычные войны потеряют своё значение. Более эффективными станут совсем иные способы колониального закабаления суверенных государств.
90
Впрочем, меня основательно занесло! Я слишком удалился от конфликта с подполковником Абдразяковым, о котором начинал вспоминать.
Даже удивляюсь, чего только не приходилось изучать курсантам на той кафедре, как говорят, до последнего винтика! И всё было нам интересно и познавательно, потому и запоминалось как-то само собой. Но на каком-то этапе дело дошло до электрических схем «Борт-земля». Вот тогда-то и сработали самые нехорошие и скрываемые мной ото всех особенности моей памяти. Точнее сказать, ее отсутствие.
Ох уж эти схемы! Непосвященные не смогут представить те ужасные абракадабры, называемые принципиальными электрическими схемами «Борт-земля». А я о них едва не сломал свои зубы!
Эти схемы (шестилистовки), чтобы поместились, были единой полосой вывешены вдоль всех стен аудитории. Обычно они оставались занавешенными и раскрывались только на занятиях, да и то, по необходимости. Так требовали правила соблюдения секретности.
Каждый отдельный лист схемы имел внушительную длину, метров пять. Ширина листа, а на стене она превращалась в высоту, равнялась одному метру.
Мои проблемы вызывались даже не огромными размерами схем, вдоль которых можно было свободно гулять, а тем, что в них следовало разбираться практически с закрытыми глазами.
Легко сказать! Каждая схема содержала условные обозначения тысяч элементов из системы управления, как ракеты, так и наземного оборудования. Все элементы в совокупности сложным образом взаимодействовали при предстартовой проверке ракеты, ее подготовке к старту и при самом старте.
На схеме все элементы были определенным образом обозначены, пронумерованы и имели свои координаты. Все элементы были связаны между собой затейливой логикой срабатывания по месту и по времени.
В общем, для меня это оказалось жутким нагромождением того, в чём разобраться еще как-то можно, но запомнить – ни за что!
Конечно, с первого взгляда эти схемы вызывали уважение к разветвленной паутине из проводов, реле, контактов, датчиков и их переплетений, и к тем, кто всё это разработал. Они, разумеется, были молодцами! Но когда я осознал, что в этом страшном многообразии и переплетении придётся досконально разобраться мне, запомнить и не перепутать то, что обязательно перепутается само собой, меня охватил парализующий страх.
Как можно запомнить многоступенчатую последовательность включений и выключений сотен реле и тысяч их контактных групп, разбросанных по схеме в разных ее местах и срабатывающих в строго определенное время? Причем, срабатывающих в зависимости от того, что происходит на стартовой позиции. Ведь каждое реле имеет свою обмотку. Потому нужно помнить, в каком месте схемы она находится, показать цепи, по которым к ней подается питание и в каких случаях. Нужно помнить, где, когда и какие контакты это реле замыкает, а какие размыкает. Какими контактами реле самоблокируется, а какие контакты, размыкаясь, готовят его отключение или отключают. Какие ещё реле срабатывают после него, и что происходит с огромным количеством других контактов и реле.
И всё множество элементов надо находить на длиннющей ленте черно-белой схемы, двигаясь вдоль нее и всматриваясь в одинаковые значки реле. И нужно показывать цепи питания всё новых и новых реле, контактов, контакторов, датчиков, временных механизмов, исполнительных механизмов. И знать, что делает каждый из них и когда он это делает, удерживая в голове общую последовательность функционирования всей схемы от начала работы до пуска ракеты!
В итоге возникала стремительно разрастающаяся во все стороны лавина информации, которую я ни в голове, ни на стене, то есть на схеме, соединить воедино никак не мог! Всё у меня перепутывалось, тормозилось и разваливалось! Я цепенел, приходил в ужас от навалившегося кома сведений, которые запомнить и упорядочить своевременно не мог, и увязал в них словно в болоте!
Из наворочанного винегрета получалась внушительная и многократно разветвляющаяся последовательность того, что можно тупо усвоить, лишь обладая весьма могучей памятью! Той памятью, которая не только фотографирует происходящее во всех деталях раз и навсегда, но и обеспечивает мгновенное вспоминание при продвижении вдоль схемы!
У меня же такой памяти никогда не было! Я даже некой среднестатистической памятью от рождения наделён не был. Моя оказалась хуже любой! В общем, я испытывал тогда, пожалуй, то же, что и самый несчастный смертник, которому пообещали свободу, если он взлетит в небо как птица. Понятно дело, взлететь ему было так же невозможно, как мне запомнить ту длиннющую галиматью!
Всё в моей голове безнадёжно перепутывалось даже под уверенное повествование преподавателя, который всё сам и показывал, и пояснял. Он выстраивал работу схемы последовательно и красиво. Он уверенно перемещался вдоль схемы, повернувшись к нам лицом, а к ней спиной, и даже не глядя очень точно тыкал указкой в нужные элементы, называя их обозначения. Я же совершенно запутался уже в самом начале, ну а чтобы самостоятельно это повторить, пусть не всё, но хоть что-то, – такого я себе даже представить не мог! Я безнадёжно забуксовал!
Нет! Я, конечно же, не сдался! Я напрягался, я пытался, я старался хоть что-то запомнить! Но всё перепутывалось, ничего не выходило! Не мог, и всё! Я сразу забывал эти многочисленные, почти одинаковые прямоугольнички реле, не мог отыскать их по обозначению на схеме, не мог перенастроиться на поиск контактных групп, одна из которых оказывалась перед носом, но я и ее не находил, а другая пряталась где-то в десяти шагах! А где именно?
Её приходилось искать как иголку в стоге сена. За это время я забывал, что и зачем я искал! И, конечно, уже не знал, с чего возобновлять свой слепой поиск. Я каждую секунду буксовал, погружаясь в полную беспомощность и растерянность!
Совсем не помню, мучились ли в той ситуации мои товарищи так же как и я? Мне было не до них. Мне было абсолютно ни до чего, кроме этой чудовищной электрической схемы, повергшей меня в замешательство.
Правда, я надеялся, что во всём разберусь самостоятельно. Потом. И ведь обязательно разберусь! Потрачу времени значительно больше, чем кто-либо другой, но разберусь и зазубрю! Обидно, конечно, что получится это весьма нерационально, но не страшно. Такая уж у меня память, если ее вообще допустимо называть памятью, а не эталоном забывчивости или дуршлагом дырявым!
Оказалось, что подполковник Абдразяков заметил мои проблемы. Не только заметил, но и стал подтрунивать, обращаясь, всякий раз, именно ко мне, как только заканчивал объяснять на схеме очередную цепочку:
– А вам это понятно, товарищ курсант? – уточнял он, называя мою фамилию так, будто только я всех и задерживал, будто я совсем тупой, будто из-за меня приходится замедляться, притормаживая остальных.
«В общем-то, так всё и было, но не означало же оно, что я должен терпеть его насмешки? Пусть я буду трижды тупым, но это не его забота! И, тем более, нечего выставлять меня на посмешище! Его дело научить меня, а потом проверить качество усвоения! Пусть этим и занимается! Никто еще тупым меня не считал! Пусть память у меня слабая, зато логика – всем на зависть! Я научился почти во всех ситуациях обходиться без памяти».
Возмущение во мне забурлило настолько, что я даже о схеме забыл, а Абдразяков снова, разделавшись с очередным этапом объяснения работы проклятой схемы, всё тем же ироничным тоном поинтересовался:
[justify]– А теперь вам ясно, товарищ курсант? – он опять смотрел в мою
