Возмущение во мне забурлило настолько, что я даже о схеме забыл, а Абдразяков снова, разделавшись с очередным этапом объяснения работы проклятой схемы, всё тем же ироничным тоном поинтересовался:
– А теперь вам ясно, товарищ курсант? – он опять смотрел в мою сторону так, будто я своей тупостью мешал ему проводить занятие.
Бурление во мне нарастало, но курсанту выступать против подполковника, вдобавок чрезвычайно самоуверенного, да еще против того, который скоро станет принимать зачёт, это как на танк с игрушечным пистолетиком кидаться…
Я сдерживал себя из последних сил. В голове уже вертелась не та злополучная схема, а всякие бредовые идеи мести. Проскакивали даже отчаянные мысли, например, встать сейчас и при всех набить ему морду. Когда-то, еще до училища, мы в оскорбительных для себя ситуациях так и поступали! Любой позор смывала только кровь обидчика!
Да мало ли чего, вертелось тогда в моей голове! Она закипала от новых неопределённостей и возмущения!
Видимо, Абдразяков этого не понял. Но это был его минус, а не мой. Потому он, перейдя к новому участку схемы, снова выразительно поглядел на меня, приостановив объяснение:
– Ну, а теперь вам понятно, товарищ курсант? – произнёс он с обидной для меня и уже отработанной им ироничной интонацией.
Возможно, всё опять бы обошлось, но кое-кто из моих товарищей обернулся ко мне с насмешливой улыбкой, поддерживая тем самым явное издевательство надо мной. Стало быть, стараниями Абдразякова я для всех сделался частью потехи нашего самоуверенного шутника-подполковника.
И я не выдержал! Такое со мной бывает. Я терплю, терплю до какого-то непонятого мне самому момента, а потом что-то внутри срабатывает, и меня как пружину распрямляет! Я готов смести обидчика с лица земли. И уже не остановлюсь, пока этого не сделаю. В такой момент не бывает средств, способных меня остановить или, как говорят, охладить. В такой момент мне бывает всё равно, кто передо мной! Хоть самый-самый чемпион по какому угодно мордобою!
В общем, я поднялся с места. Поднялся, но продолжал молчать. Я держал паузу до тех пор, пока не увидел, что Абдразяков на моё несанкционированное действие остановился, словно вкопанный, и его удивление явственно нарисовалось на его лице. Только после этого я, чеканя каждое слово, под удивленные взгляды своих товарищей произнёс так, будто почувствовал себя разогнавшимся танком, который уже нельзя остановить:
– Товарищ подполковник! Я прошу вас в таком тоне больше мою фамилию не упоминать!
Аудиторию раздавила тишина. Это я хорошо помню. И частью той тишины и общего удивления в широко раскрытых глазах моих товарищей стало чрезвычайное замешательство Абдразякова. Это я тоже помню!
Он оторопел и не мог вымолвить ни слова. Он, всегда чрезвычайно самоуверенный, некоторое время представлял собой полное смятение чувств и замешательство. Он растерянно глядел на меня, не находя нужных слов. Ещё бы! Вдруг на него прилюдно попёр какой-то там курсант-недоумок! Невозможно ведь такое в действительности!
Я же, закончив фразу, самостоятельно сел на своё место и под столом крепко сжал в замок вспотевшие ладони. Они предательски тряслись от возбуждения. И хотя сделанного мне оказалось мало, но я сдержался.
Осталось ждать ответного удара от Абдразякова, а там посмотрю, как мне быть дальше.
У него, как преподавателя, были разные варианты действий. И все выигрышные. Если бы не его замешательство, то хозяином положения всё-таки оставался бы он. Он мог легко и методично меня размазать, хотя бы как курсанта, пренебрегающего воинской дисциплиной, непозволительным обращением к старшему по званию или же срывающего занятие. И мне казалось, что минутная растерянность должна была подтолкнуть его именно к такому самоутверждению, к собственной реабилитации. К этому он мог приступить немедленно или дождаться зачёта.
Видимо, преподаватель выбрал второй вариант. Оно и понятно, в ходе предстоящего зачёта он вполне сможет повернуть дело так, что я сам себя и выпорю! А ему останется лишь руками развести: «Ну, вот! К сожалению, так и не подготовился, потому придётся прийти еще раз! Может, даже два раза или три!»
Месяца через два пришло время опасного для меня зачета. По мере приближения он снился мне всё чаще! Да ещё в таких жутких тонах, что меня всякий раз бросало и в дрожь, и в жар!
Все мои товарищи, казалось мне перед зачетом, давно перестали вспоминать тот инцидент. Все, кроме меня и, думаю, кроме подполковника Абдразякова.
Зачёт в соответствии с учебным планом нам следовало сдавать до сессии. В таком случае отдельное время на подготовку к нему не выделялось. Мне же тогда, будто кем-то специально было подстроено, опять сильно не повезло. Все предшествующие дни, когда мои товарищи выкраивали время, чтобы готовиться к зачёту, кто, как мог, мне пришлось то в наряде стоять, то заниматься другими безотлагательными делами.
В общем, получилось так, что на зачёт я пошёл с плотным туманом в голове, хотя раньше такого со мной никогда не случалось. Я всегда всё знал. Может, не отлично, но знал!
О схеме даже думать не хотелось, поскольку ее я так и не освоил, другие дела задавили, но в каждом билете один вопрос обязательно был по той ненавистной электрической схеме. Отсюда и моё настроение! Я предчувствовал, что через Абдразякова мне не пройти. Я сам и помогу его торжеству, поскольку наверняка засыплюсь, доказав, что он был прав насчёт моей тупости!
Перед зачётом мои товарищи всё же припомнили мне тот случай и заранее смотрели на меня с сожалением, будто я уже тот зачёт завалил. Не сдать с первого раза что-то на четвёртом курсе – это было для всех чересчур. Такого, давно набравшись опыта, мы уже не допускали. Потому мне заранее было и обидно, и стыдно. Но я собирался смириться даже с таким позором, поскольку месть подполковника Абдразякова казалась мне неизбежной. Не стреляться же мне из-за этого зачёта, в самом деле?! Всё равно как-то и такую ерунду я решу!
Свой билет, из числа аккуратно разложенных на столе преподавателя, я выбрал с ощущением обреченности. И оно меня не обмануло. Вопрос по схеме оказался самым сложным из всех возможных и трудно запоминаемым. Мне что-то всё же припомнилось, но логичного и связанного ответа не получилось бы никак.
Было противно чувствовать себя недоумком, потому даже два других вопроса, которые я знал вполне нормально, я тоже скомкал. «Но Абдразякову засчитать их всё же придётся! Не сможет он утверждать, будто я совсем уж ничего не знаю!» – порадовался я хоть такому достижению.
Однако вопрос по схеме считался более важным, нежели все остальные. Не ответив прилично на него, не приходилось рассчитывать на получение «зачёта». Нас об этом предупреждали. Потому свою горькую схему я оставил на закуску.
«Вот и выпали Абдразякову все козыри! Теперь рассчитается со мной сполна! – подвёл я итоги. – Стало быть, настал конец моей трагикомедии!»
Когда мне осталось ответить только по схеме, я зачитал преподавателю, как и положено, очередной вопрос из билета и приблизился к ней, уже вызывавшей во мне дрожь.
С чего начинать, мне было известно. Абдразяков стал слушать меня с добродушным видом, глядя в сторону, словно всё это ему давно надоело. Но очень скоро я капитально поплыл, сбился, ушёл в сторону и запутался настолько, что вообще замолчал.
С тактической точки зрения остановка для меня была недопустимой. Следовало нести любую околесицу – пусть потом сам и поправляет, а я послушаю с умным видом, мол, я так и говорил – только не молчать! Это выстраданная поколениями курсантов азбука, помогавшая подчас сдавать всё и вся без достаточных знаний.
Однако молчать мне долго не пришлось, поскольку инициативу вдруг перехватил сам Абдразяков:
– Вы же до сих пор всё правильно докладывали! – подвёл он зачем-то промежуточные итоги, явно мне подыгрывая. – Вот уже и указку сами направили на нужное реле Р-72… Почему же не продолжаете? Я же вижу, вы знаете, что это реле замыкает свои контакты 21-41 и тем самым подает напряжение… – стал он со всей очевидностью тянуть меня из болота.
И я вспомнил! Да! Дальше мне всё было известно. Я обрёл привычную для себя уверенность и принялся вполне толково докладывать. И всё же переоценил себя. Снова запутался в каких-то контактах, ушёл в сторону от требуемой последовательности включения реле, и опять моя указка беспомощно опустилась. До логического конца было слишком далеко, но я уже выдохся и не знал, как продолжать. Моя схема, как выражаются ракетчики, зависла!
– Ну, что же вы? – заинтересованно глядя на меня, удивился мой мучитель. – Вам же осталось показать только цепь подачи напряжения на реле Р-117! А дальше и рассказывать-то нечего! Дальше итак всё известно! Верно? – спросил он меня, будто это я нащупал истину, а не он.
– Так точно, товарищ подполковник! – подавленно промямлил я.
– Вот и хорошо! Рад, что схему вы прекрасно освоили! Вполне можете собой гордиться! – сказал он мне, похоже, опять издеваясь. – А поскольку и по программному механизму, и по индикатору ускорений претензий к вашему ответу у меня нет, то вопрос решается однозначно – ставлю вам «зачёт»! Возьмите зачётку и пригласите очередного курсанта!
Из аудитории я выпал ошарашенным и вспотевшим. Мне не верилось, будто мои унижения закончились, но это подтвердилось вытянувшимися лицами моих товарищей. На них легко читался единственный вопрос:
– Что? Неужели ты сдал?! И он тебя так просто пропустил!? А мы-то рассчитывали на кровавую расправу! Силён мужик, однако же!
Я так и не понял, на чей же счет пришлась последняя реплика моих товарищей. Но подразумеваю, что всё же, не на мой! Ведь это подполковник Абдразяков не стал мне мстить. И когда я впоследствии освободился от известного всем синдрома студента, считающего, будто что-то знать следует только до сдачи экзамена, то догадался, что он и не собирался мстить, и уж меня своим врагом точно не рассматривал.
Просто он давно понял, что однажды сам поступил со мной не слишком благоразумно, потому сделал для себя наперед выводы. Всю вину за тот инцидент он возложил, конечно, на себя. Не на меня же! Вот и всё! А меня, по большому счёту, он даже зауважал. Я, по крайней мере, на его месте так бы и поступил. Всё-таки проявил мальчишка характер, не сломался!
[justify]Я не бахвалюсь – это взгляд и оценка ситуации со стороны. Для меня же теперь та история настолько далека, что я не уверен, а со мной ли она
