Но именно в период хрущевского сокращения армии на базе освободившихся красных казарм основали новое военное училище. Оно предназначалось для подготовки офицеров ракетных войск стратегического назначения.
Стратегов, как своё детище, Хрущёв любил. Они позволяли ему чувствовать себя способным противостоять США, самой сильной стране на планете. Бюджетных денег для стратегов не жалели, потому и новое по своей сути казанское училище получилось почти идеальным, если судить по его преподавательскому составу, по учебно-материальной базе и объемным инженерным программам обучения.
К слову, такие же училища, поначалу приравненные к военным академиям, тогда создавались в Ростове, Перми, Серпухове и в Саратове. Но скоро стратеги передали казанское и саратовское училища в состав Сухопутных войск, в которых к тому времени также появились современные ракеты, только они предназначались для решения задач не стратегических, а менее масштабных, фронтовых и армейских. Потому их ракеты были поменьше, стреляли поближе и не являлись столь разрушительными, как у стратегов, но сухопутчикам и таких тогда хватало.
В Казани ракетчиков учили пять лет, хотя в средних училищах, коих было большинство, обучение продолжалось всего три, а в высших, четыре года.
Пятигодичные училища обеспечивали выпускникам полное инженерное образование. Инженерная и общеобразовательная программа этих училищ повторяла программы лучших технических вузов страны, потому выпускникам на вполне законном основании стали выдавать дипломы инженера общесоюзного образца.
Замысел министерства обороны оказался верным: очень скоро новые выпускники проявили себя в войсках завидной инженерной хваткой и умением разбираться в премудростях действительно очень сложной ракетной техники, насыщенной электроникой, электротехникой, гидравликой, гироскопами и другими непростыми устройствами.
За пять лет Казанское училище из выпускников средних школ создавало не только инженеров механиков и электриков, но и офицеров. Офицеров с первичным воинским званием лейтенант. И они разъезжались по местам дислокации советских сухопутных войск, в том числе, и в группы войск за рубежом нашей страны. Особенно важным это обстоятельство признавалось местными красавицами, рассматривавшими как большую удачу бракосочетание с офицером-выпускником.
Зато аэродром ракетному училищу перестал быть нужным. И в столице Татарской автономной республики его благоразумно превратили в пассажирский аэропорт города Казани. В тот самый, что с колоннами.
Днём и ночью в нем кипела своя напряженная авиационная жизнь. Постепенно множились, взлетали и садились большие Ил-18, Ан-10, Ан-24, Ту-124. А на прежней крохотной взлётно-посадочной полосе, расположенной в стороне от главной полосы, жила своей жизнью местная малая авиация. Там то и дело взлетали и садились неприхотливые Ан-2, Як-12, вертолеты Ми-8, Ми-4 и чешские самолётики Л-410.
На меня и теперь, случается, накатывают сладкие воспоминания, связанные с близким расположением к моему училищу аэропорта. Днём его почти не было слышно, зато ночью…
Особенно в июле, когда ночь всё обволакивала летним теплом, когда ни ветерка, когда пронзительная тишина. И только я, если дежурил по курсу, закончив уборку казармы, полив из шланга огромную асфальтовую площадку перед нею и все цветники, убрав в подсобку тяжёлый длинный шланг, с чистой совестью вытягивал уставшие ноги в курилке по соседству с входом в казарму. Дверь я обязательно распахивал настежь, чтобы не прозевать телефонный звонок (дежурный по училищу мог проверить бдительность).
Днём я в курилке обычно не присаживался, в ней и для курильщиков места не всегда хватало. Зато ночью там удавалось посидеть, широко раскинув руки на спинке из деревянных реек, и вдыхать уже не удушливый дым от сигарет, а аромат петуний, нами же посаженных перед казармой. Удавалось ощущать влажные испарения от разогретого за день асфальта, щедро залитого мною же водой, и внимать звукам невидимого, но явно не дремлющего аэропорта. Когда самолеты замолкали, в дело сразу вступали сверчки…
Всё это в совокупности порождало в душе божественные ощущения, которых в нынешней жизни мне иной раз очень не хватает. Прямо-таки блаженство!
Хорошо помню, как ночь была в полной своей силе, но ее темнота казалась прозрачной настолько, что даже мелкие предметы различались вдали. В Казани вообще летом ночи очень коротки. Сказывается сравнительно высокая географическая широта. Даже удивительно, что после двадцати двух часов ещё, в общем-то, светло, а в три часа – уже светло почти как днём. В некоторой степени, то были те же самые белые ночи. Те самые, которыми так легкомысленно гордятся ленинградцы, считая их своей уникальной собственностью.
Вот так посидишь в одиночестве и в безмятежности, вытянув уставшие в неизменных сапогах ноги, и душа расслаблялась, чего не случалось в обычные дни, пожалуй, целыми неделями. И хорошо, что особая бдительность в такое время не требовалась, ведь главная аллея, по которой мог нагрянуть дежурный по училищу, хорошо просматривалась. Других подходов у него не было!
Вот я и сидел, расслабившись душой и телом, прямо, как в раю (днём нам покоя не давали!), и пытался представить, что за жизнь ждёт меня в войсках. Сумею ли с нею справиться? И о доме, конечно, вспоминал! И тогда тоска изрядно щипала душу. Очень уж домой хотелось! Прямо-таки, невмоготу! И о встрече с тобой мечтал. О встрече с самым милым мне человеком, ставшим таковым еще за два года до поступления! И от своих воспоминаний, от утраченной добровольно прежней жизни в душе разрасталась чёрная безнадёга, а уж она умела выворачивать душу наизнанку.
В общем-то, тяжела жизнь курсантская. Он ведь, несчастный, за всё вокруг себя в ответе, тем не менее, ни прав каких-то, ни свободного времени, ни денег за эту ответственность не получает! И командиры и преподаватели, желавшие добавить ему проблем, с усердием все дни подряд накачивали его мозги и мышцы.
А летом еще и экзаменационная сессия была «на носу». Это серьёзное испытание. Опять станут почём зря рваться нервные клетки.
И только после последнего экзамена, да если всё сдашь в срок, предоставят месячный отпуск, как кусочек воли и никем не ограничиваемого счастья, от которого заранее сердце выскакивает из груди.
Поскорее бы! Сил почти не осталось! Но тогда уж сразу, без промедления, стремглав в аэропорт! Может, даже через училищный забор! А в кассах, конечно, всем нужно позарез и сразу! Вот так впустую таяли первые драгоценные минутки нашей свободы! Они таяли в напряженных потных очередях за билетами! Ведь улететь хоть куда, притом, что каникулы во всех вузах Казани начинались одновременно, было очень сложно! Такая уж тогда водилась практика – везде подтягивать начало учебного года к первому сентября, как и в школах.
Но ведь мы всё равно, даже намучившись, как-то улетали, преодолевая все преграды!
Так в мечтах полночи и просидишь. До подъёма ещё далеко. Мозги, не занятые определенной задачей, отдыхают – даже спать им не хочется, что совсем уж для курсанта странно.
И вдруг ночную тишину взрывает богатырски громкий женский голос со знакомой до боли интонацией: «Внимание! Произвёл посадку самолёт Як-12, прибывший рейсом таким-то из Зеленодольска! Внимание! Произвел посадку…»
И почти следом новое объявление: «Внимание! Закончилась регистрация билетов на самолёт Ан-2, следующий таким-то рейсом по маршруту Казань-Чистополь-Набережные Челны-Альметьевск-Бугульма! Внимание! Закончилась регистрация…»
Ох, как приятен был тот голос! Он излучал нечто родное, сказочно приятное, которое словами и описать-то трудно, да и ни к чему. Душа от него просто таяла, ведь скоро он должен объявить и мой рейс. Не так уж долго мне до того счастливого момента осталось ждать.
Но голос, сделав свои объявления, замолкал, и над миром опять нависала прозрачная тишина. И всё в округе беспечно расслаблялось.
Только так продолжалось недолго. Скоро воздух опять начинал гудеть и выть, а земля даже в курилке сотрясалась мелкой дрожью. И слегка страшновато становилось от тех ревущих ноток. Но я уже знал: то по глиссаде спустился очередной Ан-24. Он едва коснулся бетонной полосы, как завыл своим воздушным тормозом, называемым реверсом. Реверс работал винтами, как сошедший с ума вентилятор. Ревел всего несколько секунд, но получалось у него это столь мощно, что меня всякий раз удивляло, почему в ужасе не просыпалась если уж не вся Казань, то хотя бы ее ближайший район? Привычка, пожалуй!
А приземлившийся двухмоторный самолёт еще долго, но уже значительно тише жужжал, двигаясь по посадочной полосе, словно тяжелый майский жук, и только докатившись до стоянки, он, наконец, угомонялся.
Только следом всё равно тишину рвали очередные объявления и о его прибытии, и о камерах хранения для транзитных пассажиров, и о стоянке такси на площади перед аэровокзалом…
Я необъяснимо любил те аэропортовские ночные звуки!
Вот уж чересчур надрывно загудел необычный огромный самолёт, посвистывая многочисленными лопастями четырёх воздушных винтов. По лающим звукам его моторов я угадывал, что в небо стал карабкаться толстый и солидный Ан-10 с названием «Украина» на борту.
В 71-м году такой же пассажирский самолёт развалился в воздухе. Разумеется, случилась большая беда. Уже потом я где-то читал, что Генеральный конструктор этого широкофюзеляжного среднемагистрального самолёта Олег Константинович Антонов был настолько потрясён человеческим горем, виновником которого он косвенно оказался, что больше никогда не проектировал пассажирские самолёты – только транспортно-грузовые или военные. А ведь под его руководством уже было создано тридцать пять типов великолепных машин. А такие гиганты как Ан-22, Ан-124 «Руслан», Ан-225 «Мрия», то есть «Мечта» по-украински, так и остались в авиационном мире непревзойденными по грузоподъемности и габаритам перевозимого груза.
После той катастрофы Аэрофлот поставил все машины Ан-10 на прикол. Поставил до полной проверки технического состояния каждой из них. Всё было сделано правильно. Проверка выявила у многих самолётов Ан-10, пионеров в семействе широкофюзеляжных машин, усталостные трещинки в силовых кронштейнах крыла. Из-за этих трещинок и случилась катастрофа.
[justify]Кронштейны являлись основанием для огромной цельнометаллической конструкции единого крыла. Конструктивно они оказались очень сложными. Потому на летавших самолётах их решили не ремонтировать ввиду больших технологических проблем. А кронштейны для самолётов, еще находившихся в производстве и всех последующих,