Мой личный рекорд, изведанный в Туркмении, – плюс сорок четыре, а на сорок градусов вообще мало кто из моих сверстников реагировал. Людям в зрелом возрасте и, тем более, пожилым, было, конечно, тяжелее. Особенно, с непривычки.
Но теперь-то, я думаю, всем должно быть ясно, почему мой организм хорошо приспособился только к жарким условиям. И почему лыж в наших краях никто толком не знал. Зачем они там, где о снеге мечтали лишь дети, видя его на картинках школьных учебников.
И всё же, сколько я не убеждал, но моя неприспособленность к морозам воспринималась моими товарищами как личное упущение, как изнеженность! Никто не мог, да и не хотел понять, что для моего организма казанские морозы оказались чрезмерными! Они были ужасны и мучительны! Но это никого не волновало! Никто не собирался облегчать мою участь, и командиры не делали скидку на необходимость хоть какой-то акклиматизации, которая ни в чьём организме мгновенно произойти не может. Меня без малейшей подготовки, даже без моральной поддержки, просто бросили в сражение с морозом, и всё! Один на один!
Только силы у нас с морозом были разными! И он каждый день меня побеждал! Правда, не убивал до конца, хотя вполне мог это сделать!
Наиболее трагично для меня действие мороза проявилось в один из самых чёрных дней моей молодой жизни. Тогда со всеми на равных мне пришлось взвалить на плечо военные лыжи (с непривычки казалось, будто это два плохо отесанных брёвна с заостренными носами) и в строю взвода следовать к лыжной трассе. К той самой трассе, о которой я уже не раз вспоминал.
Помню и теперь отчетливо, как мою душу и тело сковывали действовавшие заодно мороз и страх, совместно парализующие меня предчувствиями самых ужасных последствий! Но вырваться из объятий убийственных для меня обстоятельств не было возможности. Я погибал, не сопротивляясь!
34
Накануне того кросса я сильно перенервничал из-за непонимания принципа действия этих проклятых лыж. Я плохо спал, поскольку и во сне пытался понять, за счёт чего же, в конце концов, движется лыжник? Каким образом можно отталкиваться и двигаться вперёд, если лыжи всегда параллельны? Они и упереться ни во что не могут! Без практического опыта понять это у меня не получалось.
О, боже! Я никогда не стоял на дровах! Правда, мальчишкой немного катался на чужих роликовых коньках! Но то же было летом, когда тепло! И с коньками, в общем-то, всё было ясно. Поставил ногу под углом – оттолкнулся, поехал вперёд. Потом под углом поставил другую ногу, опять оттолкнулся, уже ею, ещё проехал вперёд. И так – до бесконечности, только ноги менять не забывай, пока не придёт автоматизм движений! А от чего отталкиваться на этих диковинных дровах? Шутники утверждали, будто их стоит лишь в лыжню поставить, а уж куда ехать, они сами знают!
Врали, конечно, весельчаки! Понятно, что как-то и от чего-то отталкиваться всё же придётся, но как это сделать, если лыжам упереться не во что? Именно физику процесса я постичь не мог, а это угнетало еще сильнее.
Мне-то представлялось, будто в физике, по крайней мере, в объеме средней школы я неплохо разбираюсь. Даже второе место на городской олимпиаде занял, но почему же теперь испытываю полный позор! Выяснилось, что не могу сообразить, как и от чего отталкиваться!
Поначалу я думал, будто для этого нужны палки, однако в кино увидел мастеров-лыжников вообще без них. Стало быть, секрет не в палках.
К утру я так и не разобрался, а спрашивать никого не стал, чтобы не засмеяли! Никто и не стал бы объяснять всерьёз. Я еще надеялся, будто на старте всё разрешится само собой. Ведь побегут же все куда-то, а с ними как-то побегу и я! Тоже куда-то! Вот тогда и пойму на практике, как это делается!
Но природа против меня встала на дыбы. Ее дополнительным противодействием оказался крепкий мороз.
35
Прожив в Казани пять долгих зим, я крепко усвоил, что климат в ней не обеспечен сезонной справедливостью. А как ещё можно расценить совершенно ужасную закономерность – в каждом календарном году в Казани умещалось всего одно лето, зато втискивались целых две зимы?!
Это противоречило здравому смыслу! Времён года должно быть поровну! Казань же, видимо, являлась странным исключением, не подчинявшимся общему правилу! Я это знаю по себе, поскольку вполне прочувствовал все прелести местного климатического парадокса.
Судите сами. Каждый Новый год, хотя это, на мой взгляд, и несправедливо, но так уж заведено с недавних псевдоисторических пор, наступал в первые минуты первого января. А январь – это ведь зима! И не просто зима, а ежедневный отчаянный зимний холод!
Вслед за январём накатывал еще более лютый февраль. Хорошо, хоть был он самым коротким месяцем, тем не менее, он вполне успевал испортить мне жизнь! В конце концов, суета, предшествовавшая международному женскому дню, напоминала о таком природном явлении, как весенний месяц март. Он возбуждал мои несбыточные надежды на скорое потепление – ведь всё-таки март! Но чтобы мне ни твердили о наступлении весны в марте, а в Казани он лишь по календарю считался весенним месяцем, на самом же деле был под завязку наполнен прежними зимними морозами. Зима и в марте никуда не девалась! Она по-прежнему занималась нами по собственному плану!
И только в апреле в Казани появлялись некоторые признаки весны, да и то лишь дневные, а каждой ночью весна капитулировала перед устойчивыми зимними морозами. И хотя в самом конце апреля природа всё чаще предпринимала попытки закрепить весну во всей ее красе, но не всегда это удавалось.
Наконец, месяц май ставил на зиме точку, всё сильнее прогревая оживающую Казань. И всё же в последние майские деньки на склонах оврагов ещё сохранялось немало слежавшегося снега. Для того и сохранялось, как я понимал, чтобы люди всегда помнили о зиме прошедшей и не расслаблялись перед зимой грядущей.
А я ее и не забывал, и не расслаблялся! Я забыть ее попросту не мог! Более того, мне всегда казалось, будто та коварная зима вообще не кончалась, а лишь где-то хитро затаилась до поры.
Но когда-то всё же наступало классическое жаркое лето – с ежедневными ливнями в полдень, с приятно шумящей листвой пышных деревьев и с прекрасными запахами окончательно поддавшейся теплу природы.
Однако настоящее лето надолго в Казани не задерживалось. Сначала робкими похолоданиями по ночам, а потом и днём его вытесняла короткая осень. Осень, безусловно, красивая пора, возражать не стану, и всё же она не способна долго противостоять напору зимы, стремящейся овладеть Казанью.
Так или иначе, но в учебных заботах курсантов быстро пролетал сентябрь, скоро заканчивался и октябрь, и тогда о тепле можно было забыть надолго.
Если в начале ноября зима ещё давила не столь уж уверенно, будто разминалась, берегла и холода свои, и снега, то к концу месяца она уже не оставляла сомнений в том, что действовать будет по-хозяйски. И все уже сознавали, что в этом году зима пришла к ним во второй раз, и сдержать ее воинственный напор невозможно.
Так всегда и выходило. Быстро пролетал холодный ноябрь с его праздничными днями седьмого и девятнадцатого числа и сменялся совсем уж морозным и снежным декабрём.
В общем-то, уже с конца ноября зима в этих краях утверждалась повторно! И каждый житель Казани вполне сознавал, что себя она ещё покажет!
Прежний опыт подсказывал, что для сомнений не было оснований. Всё происходило вполне закономерно!
И всё же две зимы ежегодно – это уже чересчур для человека, который ненавидит ее всеми фибрами души! Это уже тяжёлое испытание на прочность и для души, и для тела.
В общем, с тех пор, как на это ни глянь, Казань в моей памяти навсегда переплелась с ненавистной зимой, с бесконечными холодами и трескучими морозами! Случались, конечно, редкие счастливые моменты и зимой, но ведь то были лишь моменты, а остальное время надо мною властвовала она – невыносимая морозная и, казалось мне, бесконечная всепобеждающая зима!
И скажите мне после того, как можно всю жизнь промучиться, живя в Казани?! Жить так, будто никогда не слезаешь с верхней полки холодильника!
Этого я понять так и не смог, однако допускал подобную возможность, поскольку лично знал вполне весёлых чудаков, которые всю жизнь прожили в Казани, но от ее вечной зимы так и не окоченели. В общем-то, думаю, то были лишь странные исключения местного значения! Они подтверждали, будто иногда в жизни происходит даже то, что в принципе невозможно! Но оно ведь всё равно остается невозможным!
В то морозное утро мы выстроились перед казармой для проверки нашей готовности к кроссу. Как водится, долго простояли в нещадно продуваемых шинельках, в которых только жарким летом бывает достаточно тепло. Разумеется, стояли мы с лыжами и с их замысловатыми креплениями для сапог, похожими на грубую лошадиную сбрую.
К тому времени пальцы моих рук, удерживавшие диковинное для меня снаряжение, окоченели до полной недееспособности. При этом они зверски болели, очевидно, предчувствуя скорую погибель! И это вовсе не шутка.
Мне совершенно не хотелось ставить хоть какие-либо рекорды, к которым нас призывали командиры. Мне вообще никогда не хотелось становиться лыжником! Но меня заставили им быть без уговоров! В армии умеют заставлять людей делать то, что делается против их воли!
С крупными слезинками, замерзавшими на ресницах, я в тот момент более всего переживал о том, что все штатские лыжники почему-то самостоятельны в подборе рукавиц на свой вкус, и только курсанты военного училища обделены даже в этом. Не скрою, о нас всё же позаботились. Ещё осенью выдали вязаные машинным способом двухслойные пятипалые перчатки коричневого цвета – в них-то нам и следовало тянуть свою лямку до далекой весны. Если, конечно, те перчатки сами могли дотянуть до нее, не превратившись в сплошные дыры! Для начала они не должны были хотя бы потеряться, что проблематично, не должны были изорваться в клочья черенками лопат, что еще более проблематично, и не должны были оказаться в чужом пользовании, что происходило нередко в результате тайной экспроприации. И редко у кого казенные перчатки доживали до тепла в полном порядке!
[justify]Любой южанин в тех толстых, но слабо согревающих перчатках чувствовал себя ничуть не лучше, нежели и вовсе без них. Пальцы, начиная с кончиков, уже в самые первые минутки пребывания на холоде отмерзали до пугающей белизны. Их бы
