Когда заснеженный пригорок заслонил меня от старта, я расслабился, хотя чуть не лишился спины из-за ее перенапряжения, и принял мудрое решение. Если мне не суждено дотянуть до разворота, так подожду-ка я своих ребят здесь. А потом решу, как буду жить дальше! Не расстреляют же меня, в самом деле, после первой неудачи!
Сформулировав эту мысль, я успокоился и огляделся. На холмике вдали беспокойно вертелась параболическая антенна с надписью «Тесла». Её будку причудливо разукрасили бело-красными полосами. Неужели затем, чтобы лыжники не наскочили? В той будке, конечно, сейчас тепло, но там другая напасть – там коварное излучение. Не стоит к ней приближаться.
Неподалеку от меня безмятежно отдыхали трое однокурсников из чужого взвода. Они призывно помахали мне лыжными палками, приглашая к себе, но наши настроения оказались не совместимы – я ощущал себя битым французом, а они – победившими курортниками. Я чувствовал себя сдавшимся слабаком, а они радовались жизни, будто перехитрили неудачную судьбу.
Сзади внезапно накатил могучий рокот, и совсем близко проревел серебристый Ту-124. Он ускорялся на взлётной полосе, разгоняя в стороны волны искрящихся снежинок, а его ревущие двигатели покрыли снег новым слоем керосиновой сажи.
Пассажиры, полные счастья, припали к окошкам, радостно указывая на нас пальцами. Я понимал, что и им, как и мне, очень хотелось домой, но их-то желания скоро сбудутся, я же замёрзну здесь с прикрученными к ногам дровами.
Тоска до слёз резанула душу! Знала бы мама в тот миг, что творят с ее любимым сыном! Хотя бы она меня пожалела!
Понятное дело, она ничего не почувствовала. Она, как обычно пекла на двух сковородках мои любимые блины. Но не для меня! И как несчастному курсанту не тосковать по нормальной человеческой жизни после осознания того, что ни блинов, ни помощи ему ниоткуда не дождаться?
40
А на меня вдруг накатили совсем уж давние воспоминания.
Помню, как листок отрывного календаря зафиксировал 13 июля 67-го года. Крохотный вокзальчик пропеченного южным солнцем городка Байрам-Али. Он тогда многим был известен по единственному в стране почечному санаторию.
Я молча стоял на перроне, потом нервно вырвался из рук почти рыдающей матери, стараясь не зареветь, и скрылся в раскалённом плацкартном вагоне поезда, увозившего меня в Казань с пересадкой в холмистой Сызрани, имеющей целых два железнодорожных вокзала.
Мама уже тогда знала сердцем, что уезжал я навсегда. Страшное слово! Но так и вышло! Я уезжал, чтобы встроиться в самостоятельную жизнь. Обалдевший от давящих неизвестностью перспектив, я в тот момент ровным счётом ничего не понимал, но не хотел ее горьких слёз. «Телячьи нежности. Ещё что-нибудь подумают!»
В голове варилась несъедобная каша. Я ещё питал надежду, что всё происходившее со мной – это просто так… Как случается иногда во сне, а глаза раскроешь, и всё окажется по-прежнему, всё знакомо и на своих местах. Всё любимо и вечно!
Мне было семнадцать лет и полтора месяца сверху. Столько же в 43-м набрал мой отец, когда его призвали на фронт. Война без особых усилий перемолола почти весь его призыв. Да и предыдущие призывы она перемолола почти так же легко. На фронт отец тоже уходил от плачущей матери, моей бабушки. И она тоже знала, что сын уходил навсегда.
Но он вернулся! Среди его сверстников в пехоте это считалось фантастической удачей.
Вернуться-то с фронта отец вернулся, но домой его всё равно не отпустили, не демобилизовали, поскольку оказался чуть ли не единственным из своего молодого призыва. И хотя было очень обидно, что не демобилизовали, но и справедливо! Армию после войны сильно сокращали, но не распускали же полностью. А кого оставлять, как не самых молодых да неженатых! Еще повезло, что сразу же не попал на короткую, но кровопролитную войну с Японией!
В казарме прошли ещё пять солдатских лет моего будущего отца, но домой его по-прежнему не отпускали. Более того, в пятидесятом году (через пять лет после победы) поставили в известность, что в соответствии с постановлением правительства продержат ещё два-три года, поскольку призывать пока некого. Уже родился я. Тогда отец решил не грести против столь мощного течения, а воспользоваться его потоком и самому поступить в военное артиллерийское училище.
И поступил. Вроде бы всё для него оставалось по-прежнему – та же военная служба, да только в более высоком качестве. Заодно и профессию по выпуску получил!
Большой удачей отец считал, что срок обучения в одесском артучилище в том году сократили до двух лет. Все вступительные экзамены он завалил, что никого не удивило – шесть лет после окончания средней школы сделали своё дело. Однако не экзамены стали проблемой – подвело зрение, один глаз почти не видел (старая военная история). Тогда отец обратился с просьбой зачислить его к начальнику училища. Тот фронтовику не отказал.
В общем, военная служба отца продолжилась, но уже в качестве курсанта, а через два года и в качестве офицера. Началась другая жизнь. Появились доходы, на которые удавалось содержать семью.
При первой же возможности, уже став офицером, отец ездил домой. И меня с мамой брал. Далеко ездил, в Кзыл-Орду, к матери и к живому тогда отцу, но многие годы и события сделали своё – отдалили его от родного дома, который вообще опустел и воспринимался чужим, когда не стало родителей. Да и офицерская служба всю судьбу моего отца повернула на свой лад, резко ограничив свободу его действий.
Я тоже каждые каникулы посещал родительский дом, хотя для матери это всякий раз становилось всего-то радостным эпизодом в ее жизни. Всего-то эпизодом, ведь я прилетал уже не членом семьи, а гостем, а она продолжала ждать сына насовсем, хотя птенец-то давно вырвался из-под ее опеки.
Очень уж неожиданно это случилось, казалось ей. Очень уж рано сын оперился и вылетел из-под её крыла! Она давно утратила на него прежнее влияние, да и он смотрел на нее уже как на мать, а не как на маму, от которой когда-то полностью зависел, и которая в детстве составляла весь его мир.
41
Пока мы сдавали в КВКИУ четыре вступительных экзамена с одним днём подготовки перед каждым из них, нас усиленно эксплуатировали (это происходило по-хорошему), но время для подготовки предоставляли честно, как и полагалось.
Никто и не возражал поработать физически. Некоторое разнообразие воспринималось с интересом. Сдал экзамен – и вперёд! Поработай до ужина на общее благо, да кое-что узнай о городе, в котором придётся жить пять лет.
Помню, как после первого экзамена нас построили, отсчитали человек сто и повезли на комбинат «Оргсинтез». А он тогда был самым крупным не только в нашей стране, но и в Европе. Его только готовили к пуску, потому нам доверили, разумеется, самое важное – подметать плоскую крышу одного из цехов. И мы, поднявшись наверх, обомлели от его размеров. Лишь ввиду выдающейся расточительности, как нам казалось, на той крыше не устроили аэродром или хотя бы несколько футбольных полей, таковы были ее размеры.
Но поставленную задачу мы решили на совесть. Строительный мусор, который с нашей помощью слетел вниз по специальному жёлобу, многими рейсами вывозили четыре больших самосвала!
Но и не это главное! Не мусор и не крыша врезались в память после посещения химкомбината, а дорога к нему!
На работу нас повезли организованно, по-военному! На открытых грузовиках по окружной дороге вокруг Казани. Мы жадно регистрировали в памяти ускользающие впечатления. Их немало падало нам в душу, оторванную от родных мест.
И вдруг! О, чудо! Чудо действительно явилось неожиданно!
Я вспоминаю свои ощущения и едва верю себе, но ведь так и было! Внезапно вся доступная нам атмосфера заполнилась насыщенным яблочным ароматом. Будто нас утрамбовали в кузове вперемешку с пахучими яблоками!
Это показалось крайне необычным, почти фантастическим, но внешне всё выдавалось нами как обыденное и малозначащее. Подумаешь – какие-то запахи! Потому никто и бровью не повёл, тайно устыдившись собственных восторгов по никчемному якобы поводу!
Настигнутые яблочным ударом мы продолжали мчаться по шоссе, молча разбираясь в себе и внешне не выдавая своего потрясения, а запах всё преследовал нас, не отставая ни на секунду.
Насколько же он был силён, если бил нас буквально по головам!
Знаю, что сегодня кто угодно лишь ухмыльнётся, мол, и что же в том необычного? «Ну, яблоки! Пусть даже очень много яблок! И очень ароматных! И что с того? Может, вы раньше яблок не видели? Или не знаете, как чудесно пахнут иные сорта? Ну, опять же, пусть даже самый отличный запах – и что с того, ребята? Расчувствовались вы не в меру, словно красны девицы!»
Многие люди, конечно же, меня не поймут! Не расценят мои восторги, как нечто достойное внимания. Или я не умею объяснить? Дело-то было не в запахе, если по большому счёту! Дело было в необычности ощущений и, одновременно, в вынужденной пассивности, в новом качестве нашей несвободы, к которой мы не только не привыкли, но и не были готовы к ее осознанию! Наша жизнь уже незаметно для нас менялась, а мы неслись в грузовиках точно так, будто бараны или мешки с цементом. Чем мы от них отличались? Только тем, что различали эти ароматы?
Понимая столь обидное противоречие, все подавленно молчали, глубоко погрузившись в себя.
И всё же – опять я о запахе! Он оказался столь силён, что в него трудно было поверить – уж не мерещится ли всё это? Но ни в каком сне я не мог наткнуться на подобный аромат! Он преследовал нас с фантастическим размахом! Мощнейший аромат! На всю округу! Четверть часа он мчался за нами и не исчезал! Он действовал на нас словно наркоз, не давая возможности думать о чём-то другом!
В общем-то, я согласен с кем угодно, что с точки зрения читателя ничего сверхъестественного не случилось! И кому-то покажется, будто тот случай и вспоминать не стоило. Подумаешь! Ведь и мне когда-то приходилось собирать яблоки в колхозном саду. Это я помню! Но не помню такого, чтобы запах бил в нос…
И то феноменальное чудо мы встретили только на окраине Казани. Встретили там, где вдоль шоссе протянулись неказистые дачки, прячущиеся за почерневшими от времени дощатыми заборами! А мы всё мчались.
Заборы, заборчики, заборы! Дачки, дачки, дачки! И более ничего! Мы так и не встретили огромных колхозных садов, в которых тех яблок, пожалуй, могло быть столько, что никаким дачкам не угнаться! Но их не было. А мимо нас летели скромные участки, садики, деревца…
Так откуда же взялся тот почти бесконечный и плотный аромат? Будто за заборами ничего, кроме того аромата больше и не существовало.
[justify]Знаете ли, может, в Индии или в Никарагуа, где тамошних жителей не удивишь ни бананами, ни обезьянами, он был
