А рядом с отстававшими товарищами, но не сдающимися обычно пыхтел Генка Панкратов, наш заместитель командира взвода. Он никогда лосем не числился, но отстававших всегда подгонял и воодушевлял, что делать на бегу очень даже не просто. А как же иначе? Это же ему после кросса приходилось отдуваться перед начальством за каждого двоечника:
– Нажимай! Нажимай! Не сдавайся! Погода-то чудная! Давай руку, помогу!
А ведь ему было не легче, нежели остальным. Но он – наш командир, потому марку приходилось держать! Да и о погоде Генка обычно привирал. Нам чаще доставалась холодная либо ветреная, так что многие на кроссах простывали, потом тяжело хрипели бронхами, температурили из-за обожженных и воспаленных легких, но не жаловались. Да и кому?
Впрочем, погода случалась и очень жаркой, и без малейшего ветерка. Тогда на дистанции мы извергали огонь своим дыханием и телом, словно жерла доменных печей. А под дождиком, даже едва заметным, на бегу промокали насквозь! Такое тоже случалось! Потом наш пот высыхал вместе с каплями дождя, создавая сильный пелёночный или младенческий запах.
Запах запахом, но помыться удавалось лишь в казарменном умывальнике, где двадцать кранов на уровне поясницы и всегда ледяная вода. Суточному наряду зимой даже приходилось заботиться, как бы курильщики на ночь не оставили в умывальнике или в туалете открытой форточку. Бывало, что даже батареи отопления размораживались, не только краны с холодной водой! А с нею, с ледяной, всё равно моржом когда-нибудь станешь! Деваться-то некуда!
Но и без погодных сюрпризов неприятностей у нас хватало! Например, не случилось ни одного кросса, чтобы рядом с нами, бегущими, не разгонялся взлетающий самолёт. И, конечно же, он выдыхал в нашу сторону центнеры сожженного керосина! Черный дым сбивал нам дыхание, отравлял кровь, но мы глотали его с обреченной настойчивостью, считая более важным не растраченное здоровье, а выполнение норматива! Давай, давай, нажимай! Только нажимай! Такими мы были!
Зато мы мысленно посмеивались над пассажирами того самолета, краем глаза наблюдая, как к каждому иллюминатору припадали изумленные и обрадованные лица. Ещё бы им не радоваться, глядя на нас! Увидеть из окна столько сумасшедших – большая удача! И все они бегут, бегут, бегут, бог весть, куда и зачем! Спотыкаются, отплёвываются, надрываются, но бегут!
Отчаянно чадящий самолёт всегда нас обгонял и так поддавал напоследок керосиновым дымком, что мы надрывно кашляли, сбивались с темпа, ругались, почем зря, но были обречены бежать и напрягаться, несмотря ни на что.
Вот такими оказывались наши кроссы вдоль взлётной полосы!
Однако же, странное дело! После того как пролетели десятки лет, все тяжёлые подробности вспоминаются без желчи, лишь с улыбкой сожаления, когда думаешь, что те трудные, но счастливые годы нам не вернуть. И вспоминаются они с гордостью за себя, мол, как ни было тяжело, но я же не отступил! Я всё выдержал! Я не сдался!
Мы действительно за годы учебы много чего выдержали, закалившись на будущее. Мы выдержали главное! В непростое для страны время мы выдержали экзамен на соответствие тем задачам, которые нам доверила решать страна. Разве этого мало?
И зимой нам приходилось бегать вдоль той же взлётной полосы, будь она неладна, только на лыжах. За горизонт убегали! Не по своей воле, разумеется. Не прогулка всё-таки!
Лыжную дистанцию нам закольцовывали. Поначалу она поднималась в гору мимо взлётной полосы. Тянулась мимо решетчатых антенн радарных установок, без усталости вращающихся днём и ночью и кланяющихся кому ни попадя, а после половины пути, где наши номера фиксировал какой-нибудь преподаватель с кафедры физподготовки, устремлялась обратно, к финишу, на котором только и наступал хоть какой-то покой!
Когда забеги организовывали в масштабе всего училища, на старте-финише измотанных бегунов поджидал духовой оркестр. При виде любых финиширующих он даже в самый лютый мороз бодро дудел что-нибудь весёленькое, маршеподобное, хотя губы музыкантов часто примерзали к мундштукам. Но музыканты старались. Их нисколько не интересовало, что бравурная музыка только сбивала измотанных бегунов с налаженного ритма, нарушала дыхание, мешала преодолевать последние метры дистанции.
Зато потом, когда удавалось отдышаться и, извините, отплеваться, курсантам предлагали хлебать из армейского термоса полными кружками обжигающий полусладкий чай с лимонной кислотой. Сколько влезет! И такая мелочь воспринималась как крохотный кусочек честно заслуженной райской жизни!
32
Из задумчивости меня вывел звонкий детский голосок, переполненный восторгом:
– Ой, мамочка! Смотри скорее! Там настоящий человечек! Мальчик-спальчик! И маленькая машинка! Как настоящая! А, правда, что внизу всё настоящее?
33
Помню, как-то в образовавшемся безделье мы вспоминали дом, каждый свой, и моих товарищей очень уж удивлял вопрос, как это я отважился приехать в Казань из Туркменистана. Они на полном серьёзе представляли, будто Туркменистан, хотя он и являлся одной из пятнадцати советских социалистических республик, находился где-то в бескрайнем космосе. Дело доходило до смешного, кое-кто поначалу принимал меня за перелицевавшегося басмача и даже за ахалтекинца.
Меня это забавляло, поскольку выдавало вопиющую неосведомлённость моих сослуживцев, вчерашних школьников, в национальных вопросах их собственной страны. И это притом, что образование у нас было одинаковое, среднее, и на приличном уровне. Мы были не только нормально развиты для своих лет, но нас и при поступлении отбирали достаточно жёстко. И всё же о всемирно знаменитой ахалтекинской породе лошадей, которыми всегда гордился Туркменистан, а знатоки всего мира откровенно завидовали их владельцам, мои сокурсники даже не слыхивали! Странно, но бог с ними! Зато они были сильнее меня в других вопросах.
Я же никогда и не скрывал, что много лет прожил в географическом центре грозной пустыни, известной всем своим названием Каракумы. Так еще в СССР дорогие конфеты назывались, видимо, потому и про пустыню многие были осведомлены. Но я жил в пустыне совсем не по своему желанию. Там в мои юношеские годы служил мой отец и, разумеется, жила и вся наша семья в полном составе.
Было странно, но почти все мои товарищи имели превратное представление о пустынном климате. Им казалось, будто в Каракумах круглый год стоит изматывающая жара! Потому на меня смотрели с недоверием, если я объяснял, как ежегодно в феврале на недели две у нас устанавливается жуткий колотун. И хотя температура редко опускалась ниже минус пяти, но из-за пронизывающего ветра и эти градусы равнялись двадцати, если сравнивать со средней полосой. К тому же согреться, в общем-то, нам было негде, поскольку на юге Туркменистана системы отопления в домах, уж не знаю, встречались ли хоть где-то?
Снег в пустыне – это вообще немыслимая экзотика, зато мощные ветра вполне привычны. Вместе с крупинками песчаной пыли они устраивают такой пескоструй, будто он промышленный. Пыль сечёт открытую кожу столь остервенело, что и глаза не открыть, даже сильно щурясь! А если в начале урагана где-то капитально не укрыться, то кого угодно засыплет. Эта всепроникающая пыль забивает нос и рот настолько, что иногда люди задыхаются. Да и тёплой одежды местные жители из экономии обычно не имеют. «Две недели как-то переживём!» – надеются они.
И действительно, как-то переживали. Причём мелкие туркменята даже в самое холодное время бегали по улице босые, почесывая выпирающие из-под тонких рубашонок животики. А что у них творилось под носом, не хочется даже вспоминать. Но и они холодное время как-то переживали. Мы этому лишь удивлялись, поскольку сами переносили те невзгоды достаточно тяжело.
Но всё это я твержу об ужасах, а ведь в Каракумах мы познали и завидные плюсы этой своеобразной местности. Достаточно вспомнить изумительный виноград. На рынке можно было встретить кисти по пять кг, а сочность и сладость у них вообще непередаваемая! Даже не убеждайте меня, будто вы ели нечто подобное!
А знаменитые Чарджоуские дыни? Откусываешь ее, сладкую, ароматную, с тончайшей корочкой, и понимаешь, что такое настоящее счастье! А арбузы с сахарным хрусталём внутри! Даже астраханские им уступают без сомнений! А фантастические персики, а урюк, а гранаты? А метровые рыбины, попадавшиеся на наши крючки в Каракумском канале и в многочисленных озерах? Крупнее тех рыбин, которых я ловил в безводной пустыне Каракумы (парадокс!), нигде не встречал. Иногда попадались (не мне) двухметровые сомы с огромными усищами! Впрочем, рыбалка в Каракумах – это отдельная и весьма удивительная история!
Я горячился и приводил множество примеров, но мне не верили («Заливаешь!»). А уж то, что все новогодние праздники я с друзьями проводил, загорая на крыше своего дома, и подавно верить не хотели, хохотали надо мной как над бароном Мюнхгаузеном. Мы же и впрямь великолепно загорали, раздевшись до трусов! Солнышко грело ничуть не хуже, чем в купальный сезон на черноморском пляже. Ветра в такое время года не было. Воздух источал приятный для меня запах хлопчатника, сваленного высоченными ватными гуртами на городском хлопкоочистительном заводе в ожидании обработки. Мы беззаботно нежились, болтали обо всём, забыв на время о предстоящих экзаменах в школе, мечтали о самостоятельной жизни, о которой так мало тогда знали реального, а не вдавленного всевозможной пропагандой. Впрочем, должен признать, что та пропаганда не была навязчивой. Или мне так только казалось, поскольку в те годы критично к жизни я еще не относился.
В Казани теплу, о котором я рассказывал, ребята завидовали. Они мечтали о тепле, но мне всё равно едва ли верили, считая по простоте своей, будто такая прелесть в зимние месяцы возможна лишь в жаркой Африке, где-то в районе сказочной реки Лимпопо, в которой обитают ненасытные крокодилы.
«Ну, да! – возражал я. – Значит, вы и Африку плохо знаете! И там кое-где случаются страшные холода! Да и ЮАР в отношении климата вовсе не подарок, хотя по ее территории протекает упомянутая вами река Лимпопо!»
[justify]Зато остальное время года в Каракумах, когда не случалось пронзительного холода и пыльных бурь, оказывалось очень приятным! Всегда на всю глубину синело безоблачное небо и, если кому-то казалось не очень тепло, значит, было всего-то умеренно жарко. И так почти весь год! Правда, за исключением пяти-шести летних месяцев (да, да, я в этом количестве ничего не перепутал!). Во
