Впрочем, разве сегодня это кому-то интересно? Теперь в нашем небе летают чужие самолёты – американские, европейские и даже бразильские. И многие россиянские патриоты с восторгом отзываются о Боингах и Аэрбасах, ничего не зная о великом прошлом нагло уничтоженной советской гражданской авиации. Им и поверить в былые приоритеты советских машин трудно. Ведь им об этом не рассказывают! А как же могло быть иначе, если это тоже часть нашей истории, которая вытеснена из современной жизни и забыта под восторги тех, кто теперь на бэушных Боингах устремляется куда угодно!
Им нисколько не интересно, что первые авиационные достижения мирового уровня у СССР появились еще в двадцатые годы прошлого века. И ещё какие! И сколько их было потом, по мере развития советской авиации! Не счесть!
Например, после появления нашего транспортно-десантного самолёта Ил-76 (вроде бы и птичка не велика) американцы так и не смогли сделать для своих вооруженных сил нечто подобное. Очень хотели принять на вооружение такой же самолёт, познакомившись с ним в авиационных салонах и восхищаясь его характеристиками! Долго пытались отработать подобную конструкцию, но авария следовала за аварией. В итоге, конструкторы Боинга были вынуждены резко уменьшить разрешенную массу полезного груза уже созданной ими машины. Техническое задание на разработку самолета оказалось невыполненным. Провал! В чем американцы подтвердили свою неспособность сравняться с лучшими советскими самолетами.
В общем-то, много я знаю аналогичных примеров из прошлого советской авиации, но в них кому-то даже трудно поверить после лживой обработки нынешнего населения уже достаточно убогой в техническом отношении Эрэфии.
31
Мне казалось, будто авиация всегда жила своей непростой жизнью, а нас, курсантов Казанского высшего командно-инженерного училища, частенько развлекали кроссами на ее территории. Это мне тоже запомнилось, ведь бегали мы вдоль взлётной полосы уже известного читателю аэродрома. Бегали в той самой зоне отчуждения.
Равнинная местность аэродрома идеально подходила для организации наших массовых забегов. Но для них совершенно не подходил я! Так уж получилось! Не выпала мне удача родиться «лосем». Зато для наших курсовых лосей промчаться на отличную оценку что один, что три километра особого труда не составляло. Меня же такие мероприятия угнетали задолго до старта. Заранее мутило и трясло лишь от предчувствия самых неприятных последствий предельного перенапряжения организма. За много дней до кросса во мне медленно погибало всё – от пяток до макушки, – и оставшиеся чудом нервы взрывали меня как динамит, только тронь!
Но это откровение на всю глубину поймёт лишь тот, кому хоть раз пришлось прочувствовать все прелести армейского кросса. Да еще в военной робе! Ещё и в тяжёлых юфтевых сапогах, а это вовсе не легонькая кирза, ставшая широко известной после войны! В общем, кто сам подобное не пережил, тот ни за что того испытания не поймёт!
А ведь это было интересно, потому я расскажу о некоторых своих ощущениях.
Дистанция в тысячу метров всегда очень тяжела. Она требует почти такой же стремительности, как на стометровке, на которой выкладываешься сполна, но на километре финиш-то в десять раз дальше! Считай, с предельным напряжением приходится рвать десять стометровок без передыха! Сдаётся мне, что даже на галерах бывало легче!
И не то чтобы я себя жалел и берёг силы. Нет! Я старался изо всех своих возможностей, но мои ноги так быстро не шевелились, да и мои легкие не справлялись с резко возросшей потребностью в кислороде, потому мышцы наполнялись свинцом и отказывались работать в полную силу. Такая беда на кроссах случается со всеми, но каждый осиливает её в одиночку! Я же долго справиться с нею не мог!
Впрочем, болтать можно всякое, наблюдая за бегущими со стороны, но если ты не рождён спринтером, и всё же тебя как-то впутали в это тяжкое занятие, то пыхтеть придётся почти до погибели! И не успокаивай себя тем, будто до финиша всего-то четыре минуты. Примерно так оно и есть, но эти четыре минуты еще придется пережить! Пережить со всеми сопутствующими мучениями!
И не думай, пожалуйста, будто соберёшь свою волю в кулак и как-то всё преодолеешь. Не думай, будто откуда-то появятся силы, будто соберёшься, сконцентрируешься. Даже не надейся! Всё окажется иначе! Каждая секундочка до финиша станет сущим адом. Каждая! Дистанция тебя и взмылит, и выжмет, как тот лимон, но в норматив ты всё равно с первого раза (и со второго, и с третьего!) не уложишься!
И только потом, уже после финиша, ты станешь понимать, что же это такое, настоящий курсантский кросс! Ты поймёшь, чего стоит подлинная борьба за каждый метр из тысячи таких же! Поймешь, чего стоит борьба за ускользающие нормативные секундочки! Ты поймешь, что такое борьба за оценку!
Но даже с полным пониманием сути любого кросса ты не станешь бегать лучше и легче! Тебе придётся каждый раз убивать себя, придётся настраивать свою волю, чтобы она не подвела на дистанции. Настраивать ее на победу, когда ступни в подкованных сапогах с первого шага наливаются неподъемной тяжестью и отяжелевшее бедро не поднять, будто оно чугунное! И ты с первых шагов станешь тяжело задыхаться, наполняя воспаленные легкие холодным воздухом, которого твоим мышцам всё равно не хватит. И скоро острые вилы вонзятся в правое подреберье. И во рту ты ощутишь непривычный вкус металла, как результат нехватки в крови уже не кислорода, а совершенно необходимого организму углекислого газа. И густая слюна с каждым мощным вдохом, того и гляди, перекроет твою глотку и задушит насмерть. И сил не хватит, чтобы ее сплюнуть набегу! И даже налаженное дыхание в какой-то миг собьётся. И ты забеспокоишься, что сердце без привычки может не выдержать этой дикой нагрузки! Таковы перспективы любого кросса!
С подобным набором проблем в норматив, конечно, никак не уложиться. Значит, заработаешь двойку, презрение товарищей и новый кросс. И знакомые и страшащие тебя муки опять повторятся!
И когда всё это поймешь, то из-за отчаяния и безысходности тебе захочется выть: «Люди! Кому это нужно? Ведь не всем же дано быть лошадями! Пощадите, ради бога! Умираю!»
Но на трассе воплям не внемлют! А выполнять нормативы положено каждому! Потому для меня и многих моих товарищей спортивные кроссы превращались в нечеловеческое испытание!
С непривычки, конечно, поначалу! Потом я натренировался. И хотя всякий раз опять становилось очень тяжело, но уже терпимо!
Все предыдущие сетования посвящались километровой дистанции, а чтобы уложиться в войсковой норматив на три км, нужна не столько скорость, сколько лошадиная выносливость и бычиная воля, чтобы умирая не сойти с дистанции.
Разумеется, темп бега на трёшке чуть ниже, зато предельно нагружаются не только ноги и легкие, но и каждый волосок! Да и насилие над собой продолжается в три раза дольше! Хотя бы потому, что бежать придётся в три раза дальше! Но тебе наверняка покажется, будто дальше во сто крат!
На трёх км без лошадиной выносливости делать нечего, пусть ты как олень на короткой дистанции! Что говорить, если даже гепард (абсолютный рекордсмен в скорости бега) в подобном темпе не выдерживает и двухсот метров. А если в погоне за добычей ещё и увлечётся без меры, то запросто может погибнуть!
И только несчастному курсанту все дистанции должны быть нипочём! Что кросс на скорость, что кросс на выносливость! Курсанты – они же универсалы! Они и лошади и гепарды и олени!
Между прочим, всем контролёрам, тем, которые стоят с секундомерами, наплевать, что твой внутренний голос вопит на издохе, взывая к милосердию!
Надо же! Как приятно быть проверяющим, поджидая бегущих у финиша, засунув руки в карманы! Им приятно, и сомнения их не гложут в том, что они вершат важное для родины дело. И никто со стороны не наберется смелости предложить им продемонстрировать, на что они сами способны!
Я хорошо помню, как в самом начале дистанции приходилось глушить свой внутренний голос. А он вопил вовсю: «Остановись! Передохни! Не надрывай силы – финиш никуда не денется!»
Только верить ему никак нельзя! Я это хорошо знал! Внутренний голос – он голос слабости. Он ничуть не помогает, он только провоцирует, уговаривает сдаться, подталкивает к малодушию! Потому курсант не должен надеяться на внутренний голос! Он должен рвать свои жилы, должен задыхаться, перегреваться, но не поддаваться лживым соблазнам, обещанным таким помощником, как собственный внутренний голос!
Хлюпики всегда с длинной дистанции постепенно сходили. Сходили и униженно брели сбоку, сознавая, кто они теперь, раз уж уступили своей слабости, раз не смогли! Для самооправдания у всех на виду они хватались за правый бок и, кривясь, сплевывали в сторону, будто действительно испытали все трудности сполна.
Но когда-то и им придётся понять, что нет другого способа осилить дистанцию, кроме как силой своей воли многократно повторять отмеренные кроссом мучения. Придётся повторять их с возрастающим напряжением. Придется бегать, бегать и бегать. И постепенно тренировки обеспечат нужные результаты. В противном случае, придётся всегда носить обидное для самолюбия клеймо – хлюпик!
Но те, кто были упорны, кто не жалел себя, все трудности преодолевали, даже не родившись длинноногими и выносливыми лосями! Только так и достигались высокие цели! А иначе в армии нельзя! Иначе не стать мужчинами! Не живот мужчину украшает! И даже не усы!
До сих пор мне вспоминались только общие проблемы армейских кроссов, но с ними связаны и дополнительные трудности.
Например, нам всякий раз приходилось бежать в гору. Такой уж была местность! И если ускоряющийся самолёт, ревущий от дурной мощи своих двигателей, едва ли замечал небольшой уклон взлетной полосы, то нам тот уклон основательно усложнял бег! Нам и без уклона жизнь казалась пересыщенной всевозможными трудностями!
Разумеется, мы всякий раз старались схитрить! Мы всегда пытались склонить начальника курса капитана Титова Петра Пантелеевича к старту в противоположную сторону, то есть, под горку. Тогда жизнь для нас стала бы совсем другой! Но всё было бесполезно! Он лишь отшучивался:
– Вы и сами знаете присказку Суворова! Тяжело в ученье, привычнее в бою!
– Легко в бою! – неосторожно поправлял кто-то из нас.
– Вот видите! – посмеивался Петр Пантелеевич, отец наш родной. Всегда заботливый и понятливый, в таких случаях он становился неподатливым. – Вы и сами всё знаете! Потому – всем приготовиться! А теперь – на старт! Внимание! Марш…
По той команде наш взвод принимался ритмично колотить землю подкованными сапогами. Шесть десятков подков со звоном выбивали безрадостную мелодию наших страданий.
[justify]Постепенно взвод растягивался в длинную разреженную
