В общем, мне доставалось со всех сторон, и всё же всякий раз приходилось заново соединять разлетевшееся моё лыжное барахло в единую кучу, как-то удерживать его на плече и догонять своих товарищей.
Между тем мои пальцы превратились в безжизненные крюки. Мышцы и сухожилия утратили способность работать! И даже нос, кажется, стал отмерзать. И снаружи, и особенно изнутри! Проверить точнее, что с ним происходило, не было возможности из-за занятых рук. В лёд превратились даже слёзы моих немыслимых мучений, склеив ресницы так, что я почти не видел, куда бреду. Перед собой я различал лишь бесформенные ореолы и шевеления серых шинелей, которые и становились последними моими ориентирами в этой ледяной истории!
Теперь-то вспоминать весело. Пожалуй, так же весело кому-то и читать, хотя мне вряд ли удалось убедительно рассказать о своих муках. Оно и понятно, образно представить и справедливо оценить мои страдания человеку, лично не пережившему их в полной мере, совершенно невозможно! Тут никакое кино не поможет! Никакой Амундсен не опишет! Чтобы понять моё состояние, его нужно испытать на собственной бесконечно замерзающей шкуре!
38
По принципу обратной аналогии в памяти нарисовался забавный случай.
Помню, как в один из жарких июльских дней на одесском пляже «Лонжерон», когда всё живое спасалось от перегрева в морской воде, по соседству со мной на корточках расположились три лиловых кубинских негра. Странно, но они не раздевались и не купались, как делали это все. Они задумчиво поглядывали на горизонт и, видимо, тосковали по далёкой родине, за горизонтом и находившейся.
«Но почему они не раздеваются? – удивлялся я. – Не хотят окружающих шокировать своим шоколадным загаром? Да! – утвердился я в своём предположении. – Пожалуй, они стесняются!»
Но такое объяснение оказалось слишком натянутым, ведь от сведущих людей я давно знал, что чернокожие – это народ совершенно бесцеремонный! Стесняться они от природы не способны. Потому и ведут себя обычно развязно, хамовато и нагловато.
Разговорившись с экстравагантными соседями о том, да о сём, я всё же поинтересовался, почему они не купаются:
– Жарко ведь! И вода прогрелась до двадцати! – подзадорил я их. – Ловите удачу! В Одессе не каждый день такое случается! Да и акулы у нас съедобные!
Они меня хорошо поняли, засмеялись и сознались, что сегодня прохладно, а вода вообще дьявольски холодная. У себя в Гаване они купаются, если ее температура выше тридцати!
Признаюсь, неграм я тогда не сочувствовал. На знойном одесском пляже они казались смешными, поскольку замерзали в жару! Но за горячей водой им следовало идти не на пляж, а в баню! Я же тогда не знал, что скоро буду тоже замерзать.
Моим товарищам по училищу смешным казался, как те негры, и я. Они никак не могли признать, что во мне действительно всё промерзало насквозь! Заодно они удивлялись и моей возне с «дровами». Подумаешь – диковинная проблема! Встал на лыжи, да и побежал! И зачем из этого делать науку? Зачем искать ответ, от чего следует отталкиваться? Само по ходу оттолкнётся! А вот крепления под сапоги подогнать следовало заранее, можно было и в тепле.
Я проклинал красивую русскую зиму и всех ее разрумяненных любителей! На мой взгляд, они же все, как один, полноценные лицемеры! Разве человеку в здравом уме может нравиться мороз?
То лишь разудалым купчишкам нравилось навеселе, да в медвежьих тулупах и в валенках изображать распахнутую настежь русскую душу! Но если бы они хоть разок промёрзли как я, поглядел бы я на их дешёвый оптимизм! Их следовало всего-то разок выдворить без шуб на настоящий мороз! Для пробы! На крепкий-крепкий мороз-морозище, заглянувший далеко за сорок! И тогда, я уверен, они бы очень хорошо меня поняли! И перестали бы петь басни про свою любовь к русскому морозу! Ещё и проклинали бы его, душегуба!
39
Вблизи от места старта нас перестроили в две шеренги. Командир взвода старший лейтенант Володин (классный мужик и образцовый офицер, он мне всегда нравился) велел снять и шинели, последний оплот моего спасения, и уложить их в линеечку.
Далее все готовились к забегу самостоятельно, закрепляли лыжи на сапогах, каким-то чутьём (по их же признаниям) старались попасть в неведомую мне мазь (я и не знал о ее назначении), разминались. Кто не успел сделать это заранее, запихивал в брюки припасённые в казарме газеты, чтобы на ходу не разморозить свою систему. Многократно испытанный курсантский приём.
Всё это время я лишь внешне оставался живым, я чего-то ждал, интуитивно надеялся на некое чудо, которое меня спасёт, а справиться с лыжной сбруей в таком состоянии всё равно никак не мог, хотя куда же без этого?
Негнущиеся брезентовые ремни следовало подогнать по длине сапога, пропуская их туда-сюда сквозь мелкие металлические пряжки с острыми краями. Непростая задача даже в тепличных условиях! Но пальцы не слушались, а глаза сквозь ледяные слезинки мало что различали! В общем, я сдался судьбе на милость и окончательно превратился в подобие битого француза!
Мои товарищи, закончив последние приготовления, возбужденно перетоптывались, будто застоявшиеся кони перед свадьбой, энергично стучали лыжами и елозили ими на месте. Все весело переговаривались, волновались, сетовали, что не «попали в мазь» и разъезжали ее, пританцовывая на снегу.
«И что это за мазь? – удивлялся я. – И как в неё можно не попасть? Вляпаться нужно, что ли?»
Все, кроме меня, были не только готовы к старту, но и радовались предстоящему испытанию! Все рвались в бой, надеясь оказаться победителями! Я же предчувствовал, что этот бой для меня станет последним.
Даже не пытаясь совладать с неподатливой сбруей, и понимая, что всё равно мне погибать, я воткнул в неё сапоги, словно босые ноги в домашние тапочки, никак не закрепляя. Пальцы ног давно скукожились. Да что говорить, я весь скукожился и согласился бы нырнуть в котёл с кипящей смолой, лишь бы согреться! Я представлял собой некий балласт в военной форме с лыжными номерами на груди и спине!
Старший лейтенант Володин, оценив взглядом общую готовность, перестроил нас в одну шеренгу и весёлым тоном, выдыхая клубы пара, напутствовал:
– Вот и наша очередь подошла! Не забудьте отметиться на развороте! Расправьте получше свои номера, чтобы их смогли разглядеть и записать! И вообще, кровь из носу, но чтобы у всех были первые разряды! Ну, что? Готовы? Тогда выдвигаемся на старт! Подъезжайте к нему ближе!
Кто смог, тот подкатил к самой черте, обозначенной по краям флажками. Остальные недолго потолкались, чтобы приблизиться к первому ряду, и замерли в ожидании команды. Я пристроился за всеми так, чтобы никому не мешать. Мои глаза мало что видели, выдавая через слипшиеся ресницы радужные круги.
Прозвучал протяжный вопль: «Внима-а-ание! Ма-а-арш!»
Через бессистемные вибрации грунта я ощутил остервенелый деревянный топот и отчаянное стремление каждого вырваться вперед из взбудораженной человеческой массы! Пинаясь палками и локтями, мои товарищи бросились с накатанной площадки к единственной колее, по которой и следовало бежать. Я им не мешал, оставаясь сзади.
С первых шагов обозначились «лоси». Теперь я различал, как они, наклоняясь почти до земли, энергично выпрямлялись в пояснице, отталкиваясь обеими палками, и оттого мощно разгонялись, оставляя остальных всё дальше за своей спиной. Отставшие часто сучили ногами, пыхтели, как могли, и тоже старались ускоряться.
Я всё ещё не понимал, что мне следует делать, дабы не отстать от взвода, потому всем телом дернулся вперёд. Однако лыжи не помогли задуманному манёвру, переплелись своими загибами, и я уткнулся носом в снег. Надо мной кто-то обидно ругнулся, проехал по моей спине и помчался дальше.
Я запомнил, как поцарапал нос какой-то льдиной, а затем совсем утратил пространственную ориентацию. Уже лёжа, я еще долго соображал, как же теперь подниматься, если длинные лыжи на ногах торчат в разные стороны, словно противотанковые ежи! Сначала следовало изучить теорию вопроса!
Скоро я на опыте познал, что с помощью палок подняться на ноги невозможно! Если бы удалось на них опереться, если бы уже стоял, но когда барахтаешься лёжа, палки сами становятся обузой. К тому же правая из них своим кольцом крепко ухватила левую лыжу.
Стало понятно, что я погиб! Но как же быстро это случилось! Из-за нахлынувшего отчаяния меня раздавила безысходность! Но обнаружилось и нечто приятное – погибшие вставать не обязаны!
Для проверки своих предсмертных возможностей я всё же затрепыхался. И даже приподнялся, и даже разглядел, как перед моим носом, устремляясь вдаль, поочерёдно заелозили две чужие лыжи. На одной белой краской была выведена корявая надпись: «Не уверен…». На другой: «Не обгоняй!»
Но я и не собирался! Я опять завалился на бок! Немного отдохнув, принялся бороться с непослушными лыжами, беспомощный, будто перевернутый на спину жук! Лёжа я мечтал хоть немного отползти от старта к финишу, лишь бы стать незаметным, лишь бы долго не позориться!
Но ведь нет худа без добра! Оказалось, что я неожиданно для себя согрелся. Правда, так и не понял, с чего такая милость? Но руки по-прежнему оставались чужими.
Наконец, и я поплёлся вперед. Туда, куда несколько минут назад устремились мои товарищи. Бесполезные палки волочились за мной по лыжне, привязанные ремешками к запястьям, зато освободившиеся от палок ладони я засунул в карманы брюк. В них оказалось слегка теплее, чем везде. Но скоро выяснилось, что столь выигрышное решение таит новые угрозы, ведь палки за моей спиной часто переплетались с концами лыж и я нырял носом в снег. Потом…
В общем, зачем подробно воспроизводить все мои муки? Итак, понятно, какого сорта я лыжник!
Кое-в-чём я всё же разобрался, когда удалился от старта едва ли не на полкилометра! И это мне показалось личным достижением!
[justify]Далеко впереди кто-то ещё мелькал белым номером, но догнать его мне не светило. По крайней мере, не сегодня. А обещанного разворота, то есть середины маршрута, где проверяющие смогли бы срисовать мой номер, мне вообще не видать. С такими темпами только через месяц доберусь, возможно, если в пути не погибну. Внутренне я уже приготовился к тому, что за сход с дистанции Володин меня покарает, но ничего иного я всё равно
