Однако ничего противозаконного с нами не творили! Суть истязаний составляли очень ранние подъемы, непривычные утренние зарядки во взводном строю, весьма придирчивые утренние осмотры, после которых мы понимали, какое мы неумелое и неаккуратное дерьмо. Составляли походы строем в столовую, где кормили не тем, что хотелось, да и то, что нам полагалось, доесть не всегда успевали до команды «Встать! Выходи строиться!». Всё это изматывало физически и морально.
Были безнадёжные очереди в туалет и в умывальник, когда все боялись опоздать в строй. Была спешка всюду. Была неумелая подшивка белых матерчатых подворотничков, которые приходилось перепришивать раз за разом до выполнения всех требований. Были не очень черные и слабо блестящие сапоги, которые мы не успевали почистить, ведь для этого приходилось бежать на улицу (смех смехом, но это же двести метров, если туда и обратно, а секунды до построения улетали стремительно). Была заправка коек «по-военному» с наведением граней с помощью табуретки (без граней курсантская койка выглядела очень неаккуратно). Были тренировки отбоя и подъема за сорок пять секунд. Были непосильные с непривычки занятия весь день-деньской, а после обеда снова занятия, но уже без преподавателей, самостоятельная подготовка к завтрашним занятиям.
Были вечерние поверки, до которых едва удавалось дотянуть, не заснув от усталости на ходу или свернувшись на табуретке калачиком, запрятавшись в неосвещенном казарменном классе (если бы обнаружил командир взвода, последовала бы пропердуция).
Было капание на мозги новоиспеченных командиров отделений, ещё вчера таких же, как и мы, но уже переполненных собственным достоинством от сделанной ими военной карьеры. Были и их крикливые команды «становись», «подтянись»…
Всякое было! Между прочим, меня с тех пор всегда веселила команда «Шире шаг!» По ней требовалось ускорять движение. Но раз шире, то куда же ускоряться? В сторону? В ширину? И как это понять, если следовать логике русского языка?
И почему в противоположной ситуации, если требовалось замедлить движение, подавалась команда не «Уже шаг!», по аналогии с предыдущим, а «Тише шаг!». Но почему не «Медленнее шаг!»
А еще меня забавлял требуемый по уставу ответ на вопрос начальника – «Никак нет!» Вот такая странность. Все военные команды якобы кратки и понятны, но разве недостаточно ответить одним словом «Нет!» И зачем вопреки краткости добавлять еще одно слово, совсем ненужное по смыслу. Может, еще и подпрыгнуть следовало? Кому пришло в голову закрепить подобную несуразность в уставе?
Крикливые команды следовали одна за другой, ибо новоиспечённые командиры именно их считали своей работой. Они ее и отрабатывали. Почти все. Правда, и среди них находились ребята, изначально понимавшие комичность ситуации и своё место в ней. Они в наших глазах себя не роняли. Надсмотрщиками они не становились. И постепенно особенно ретивые командиры, обычно слегка глуповатые, из нашей среды исчезли.
Но если оценить суммарное давление на нашу психику всей массы армейских нововведений, продавливавших нас поначалу ежеминутно и круглые сутки, то можно понять, что нам недоставало лишь одной команды – «утопись!»
Правда, всё это понять правильно сможет даже не всякий из тех, кто сам через такое прошёл. Всё ведь постепенно забывается. Всё сглаживается в нашей памяти, и даже явная горечь постепенно из нее испаряется. Дольше всего задерживается нечто смешное, приятное или значительное.
Хорошо запомнилось, как наш командир взвода старший лейтенант Володин, он же – курсовой офицер, проводил с нами занятие по строевой подготовке. Одно из первых занятий, и тема была самая обычная: «Строевые приёмы с оружием».
К слову, наш Володин был строевиком – хоть куда! Это все признавали, а мы таким признанием немножко гордились, будто восхищались собственными умениями.
Но сами мы были еще неумехами. Нам многое казалось в новинку и в диковинку, многое казалось непростым, многое становилось утомительным, тяжелым и физически и психологически!
Когда строевые приемы с оружием выполнял сам Володин, демонстрируя их перед строем, на него было приятно поглядеть. Он делал всё чётко, красиво, без сучка и задоринки! Но как только мы пытались повторить то же самое, обнаруживалась полная беспомощность и неуклюжесть. Мы ничего не умели. Мы быстро уставали. Мы путались. Мы нервничали, не успевали, злились друг на друга, срываясь в мелочах. Нам всё разом опостылевало. Хотелось бросить всё и уйти, но Володин держал в руках нас крепко, потому приходилось учиться, несмотря ни на что, приходилось успевать, приходилось овладевать!
И вдруг ко всем нашим неприятностям еще и дождь хлынул. Почти ливень. Под таким долго не выстоять – насквозь промочит. А наш Володин даже бровью не повёл, хотя находился перед нами под тем же дождём! Он по-прежнему образцово выполнял приемы с оружием. Не позволил шелохнуться и нам:
– Смирно, товарищи курсанты! Военнослужащему стыдно раскисать от какого-то дождика! Продолжаем занятие!
И следовала новая команда (голос у Володина был командирский, четкий, громкий, красивый), не позволявшая нам раскисать: «Ремень… Отпустить! Резче, товарищи курсанты, выполняйте каждое движение! Чётче фиксируйте крайние положения! Самостоятельно принимайте положение «смирно» после выполнения приема! И – не шевелись! Повторяем ещё раз… Ремень… Отпустить! Теперь получилось лучше, но вразнобой! Повторяем снова! Не чесаться в строю (кто-то из нас стёр с носа капли дождя)! Не делать лишних движений! Локти прижать! Подбородки поднять! Вот так! Взвод! Ремень…»
В ходе тех занятий мы не принадлежали себе. Нашей воли в нас и быть не могло – мы подчинялись командам командира взвода, подчинялись еще не закрепившемуся в нас долгу, подчинялись придуманной зачем-то дисциплине.
И как будто не было ничего удивительного в том, что и мы уже не обращали внимания на усиливающийся дождь! Ну, и что с того, что он поливал нас, ведь мы всё равно продолжали выполнять замысловатые приёмы с автоматами, изредка сдувая с носа зависшие на нём капли влаги, поскольку руками это делать не разрешалось.
«На ремень! На грудь! Оружие – положить! В ружьё! Ремень – отпустить, ремень – подтянуть! Оружие – за спину…»
А дождь, между тем, не переставал. Уже почернел весь асфальт на плацу, а потом покрылся лужицами, в которых от падающих капель мелкими волнами закипали кольца. По всему было видать, что дождь взялся за нас всерьёз! А мы уже основательно промокли. Сначала неприятно потекло за ворот с фуражек, с ушей, потом капли повисали на носу и срывались с него во время резких движений с автоматом. Но вытираться-то нельзя! Недопустимо совершать какие-то движения, не связанные с выполнением оружейных приёмов! И мы терпели.
Читатели, разумеется, помнят, как на парадах стоят военнослужащие, не шелохнувшись. Вот и мы стояли также! Из глазевших когда-то зевак мы превратились в тех самых военнослужащих!
Скоро к спине приклеилась гимнастёрка и майка под ней, хотя плечи под толстыми погонами ещё долго оставались островками сухости. Вода по руке, удерживавшей автомат в положении «На грудь», в избытке затекала в рукав. Мы не обращали внимания и на это, ведь и наш Володин, которого мы всё больше уважали, не обращал внимания на дождь! Он делал то, что был обязан делать – он проводил занятие по строевой подготовке.
Мы всё же дождались короткого перерыва, когда дождь почти выдохся.
Именно в тот момент старший лейтенант Володин, сам в кителе, потемневшем от впитанной влаги, взглянул на наручные часы и скомандовал: «Взвод! Перерыв пять минут. Разойдись!»
В подаренную паузу хотелось где-то присесть или хотя бы прислониться к чему-то уставшей спиной, но мебели на плацу не бывает! Строевой плац – он как поле! Он чист на все четыре стороны! Прислониться не к чему. Да и Володин, не дай-то бог, неожиданно надумает потренировать, как обычно он и поступал, поддерживая в нас внутреннее напряжение. Чуть расслабились, как раздавалась его команда: «Взвод! В две шеренги… Становись!»
И попробуй не успеть на своё место. Будет тренировать снова и снова, пока не станешь успевать. Но тренировать будет не тебя одного, а всех вместе, весь взвод! В таком случае товарищи хорошо понимают, из-за кого они испытывают дополнительные мучения. Понимают, кого должны благодарить!
Мы горохом, как нас и учили, раскатились в разные стороны, особо не удаляясь и пребывая в готовности занять своё место в строю. А когда оглянулись, то удивились. Всем вдруг стало весело.
Ведь там, посреди мокрого асфальта и множества луж, где только что стояли две наши шеренги, остались четкие сухие следы! Ровно тридцать шесть крохотных сухих площадок! След к следу! В две струнки!
А вокруг следов уже парил асфальт, мокрый, опять разогреваемый выглянувшим жарким солнцем.
Точно так же парили и мы своими гимнастёрками защитного цвета (в таких же когда-то воевали наши отцы и деды). А рядом с нами парил старший лейтенант Володин в мокром кителе, подпоясанном широким простроченным ремнем с портупеей. Он – как и мы! И мы чувствовали, что нас с командиром взвода начинает связывать нечто общее и очень важное.
Кто-то скажет, подумаешь! Пустячок же это! И с такой постановкой, в общем-то, трудно не согласиться!
Ну, действительно! Что за чудо?! Пустячок! Обычный летний дождь, обычные сухие следы! И насквозь промокшие гимнастёрки, и оружейные приёмы!
Конечно! Смешно, пожалуй, драматизировать подобные мелочи! Смешно придавать им особое значение!
Конечно же, смешно! Конечно! Но то маленькое событие врезалось в память как символ нашего первого преодоления себя. Ведь на гражданке от дождя мы со смехом бросились бы, куда придётся, спасаясь, а теперь мы стояли, стояли не шелохнувшись! Теперь мы делали своё дело – мы учились! И ничего – не размокли!
А на асфальте всё равно очень символично какое-то время оставались наши чёткие следы! Наши первые следы в большой истории страны, которую мы обязаны впредь защищать, даже погибая! А пока мы со смехом удивлялись тем следам, постепенно становясь другими, приспосабливая своё индивидуальное существо к новой роли в легендарной Советской Армии!
А следы на асфальте сохранились лишь в памяти! Через мгновения они намокли, почернели и слились с асфальтом, как и мы очень скоро слились с нашей армией, влившись в неё по праву. И гимнастерки скоро высохли прямо на нас, ибо снять их мы не имели права ни на том строевом занятии, ни на любом другом.
[justify]Просто мы учились не только видеть главное – мы учились делать то, что нам приказывали
