От нее, конечно, можно спрятаться подмышку, обманывая себя некоторое время, но она не растворится по вашему желанию в небытии.
Только и остаётся констатировать: «Наивность непоколебима! Можно даже не пытаться!»
52
Совсем уж не время мне в этом копаться, но в памяти снова всплыло то возмутительно навязчивое… Всплыло преступное разрушение глобалистами института семьи.
В нём, сколько ни разбирайся, сколько ни возмущайся, а глобалистам всё равно ничего не противопоставишь! У них в руках огромная сила против нас! Но в любом случае, это самое настоящее их преступление! Очевидные действия против человечности! И сущая катастрофа для большой части населения планеты (мусульман пока не трогают)!
А каким образом же можно приостановить эту катастрофу? Семья, род – это ведь самая крепкая опора в жизни любого человека… Как без этого прожить?
Но благополучной некогда Европе уже навязано нововведение глобалистов – «родитель №1 и родитель №2»! А ведь такое могли придумать только зверствующие иезуиты! И они «работают»!
По всему видать, что затеян управляемый геноцид. Геноцид детей! И уже потому, как казалось мне, не могут нормальные люди не понимать столь очевидной истины! И всё же события развиваются так, будто многие всё же не понимают. Более того, находятся даже те, кто с восторгом встречает внедрение в нашу жизнь сатанизма.
Я пока не знаю, как с этим быть. Мне-то намерения глобалистов в целом понятны, но почему не просыпаются простые люди? Ведь это сатанизм против них и направлен!
Для меня общая пассивность – тоже загадка! А что если людишки всё поймут на моём примере? По крайней мере, я попробую объяснить. Но опять же вопрос, как это сделать?
Для начала, я очень надеюсь, что меня пока еще не осудят, если я глобалистам в пику признаюсь в любви к своей семье. Если признаюсь, что дорожу ею очень. И своё огромное, разноликое и противоречивое семейство родственников я тоже по-своему люблю.
Да! Я люблю наше большое семейство, образовавшееся за последние две-три сотни лет. Это я уяснил, копаясь в архивах и составляя семейное генеалогическое дерево. И прямо-таки горжусь тем, что вытянул из небытия (никто не знал и не помнил!) нашего древнего пращура, нашего семейного родоначальника по линии моего отца. Пращур оказался выходцем из днепровских казаков и числился у них небольшим воинским начальником сотником.
Однако вопрос не в нём, и для него я не стану возвращаться в конец семнадцатого века, хотя тот сотник, по всему видать, был очень лихим человеком и весьма выдающейся личностью. О нем можно рассказать многое из того, что я, так или иначе, вычислил по некоторым вехам его жизни. Всё это я описал в семейной книге нашего рода.
Кто ознакомится, тот вполне уверится, что из нашего рода и кроме сотника вышло много незаурядных людей. Только о них потребуется отдельный разговор, а для моего рассказа важно вспомнить лишь об отношении моего отца к семье. Важно вспомнить, чтобы понять, чем для него и для его современников считалась семья, и почему сегодня глобалисты пытаются с ней покончить.
Вроде бы рассказать о своём отце совсем не трудно. Должно быть, кому-то кажется, что не трудно. Ведь его отношение к семье, частью которой я и являлся, я помню по себе. Я постоянно ощущал его, и всё же некоторые отцовские воспитательные принципы не могу объяснить даже сегодня.
Например, однажды я обнаружил в тревожном чемодане, укомплектованность которого отец как раз проверял, великолепный перочинный нож. Он был в перламутровом обрамлении и, самое главное, имел множество различных лезвий, даже ножнички, даже отвёртку и даже пилочку. То было настоящее чудо, а не обычный перочинный нож!
Мне тогда еще не исполнилось и пяти лет. Мои глаза загорелись, воображение разыгралось! Опасаясь нарваться на отказ, я всё же рискнул попросить у отца тот нож, предвкушая, как обомлеют на улице все мои друзья от его вида.
Отец вручил мне нож сразу и молча.
– А можно с ним погулять?
Отец и это разрешил легко. Просто кивнул мне с улыбкой и без каких-либо наставлений, мол, пожалуйста.
Дело было зимой. На улице никого из друзей не оказалось, потому я на огромной луже сам стал ковырять лед ножом, испытывая каждое его лезвие на прочность. Это было утомительно, но очень интересно. Правда, в какой-то момент, я даже не среагировал вовремя, нож оказался подо льдом. И хотя глубина-то никакая, всего несколько сантиметров, и весь нож на виду, да только в руки он не давался.
Я и прыгал и скакал на льду, стараясь его проломить, но лед не сдавался и работал как большая мембрана, отгоняя и нож вместе с водой всё дальше от моей лунки. Я пришёл в отчаяние, продолжил подпрыгивать на льду, но своими действиями лишь ухудшил ситуацию. Нож по-прежнему сверкал подо льдом, но был совершенно недоступен!
Мои безуспешные попытки спасти нож продолжались очень долго. Ровно до той поры, пока мама настойчиво не позвала меня домой. Пришлось подчиниться, рассчитывая потом принести сюда большие камни и с помощью их решить эту задачу. Увы, скоро стемнело и на улицу меня больше не отпустили. Засыпал я, страдая и придумывая самые различные планы спасения ножа и своей репутации.
Ночью выпал новый снег, а утром я не смог обнаружить не только нож, но и проковырянную вчера лунку. Я отчаянно ее искал, но нужного результата так и не достиг.
Помню, как паршиво я чувствовал себя много дней подряд. Я постоянно помнил о своём позоре и глубоко его переживал. Ещё бы! Нож-то у меня никто не отнял! Я его даже не потерял! И всё же я сам загнал такой прекрасный отцовский нож под лёд! Загнал по собственной глупости. Он прямо-таки уплыл от меня! Но как признаться в этом отцу? Он-то не накажет, я точно знаю, но что подумает обо мне? И никогда мне ничего больше не доверит. Мне же теперь нельзя доверять! Я и сам это знаю!
Ох, и тяжело же мне было! Хотелось сквозь землю провалиться от обиды, от позора и от чувства не только собственной вины, но и полной беспомощности. Подумать только – прекрасный перламутровый нож сам от меня уплыл! Разве отец в это поверит, если я расскажу? Такой дорогой нож! Такой красивый и острый!
Все последующие вечера, когда отец возвращался со службы, я старался не попадаться ему на глаза, что в нашей единственной комнатушке сделать было сложно, разве что спрятаться под кроватью. Но там мои волосы постоянно брали в плен пружины железной кроватной сетки. Потому я в углу, отвернувшись, старательно занимался своими игрушками, или делал вид, будто что-то рисую в альбоме, и только для того, чтобы отец, затеяв со мной разговор, не попросил бы свой нож обратно. Мне за себя было стыдно вдвойне, ведь я ничего про нож отцу так и не рассказал.
Со временем я эту историю почти забыл. Вернее, она перестала меня постоянно давить. Но главное-то оказалось в том, что я так и не дождался не только ни одного упрека от отца, но он никогда о своём ноже со мной даже не вспомнил! Но ведь и забыть он не мог! Выходит, не хотел ставить меня в трудное положение, берег моё самолюбие!
Каково? Я бы так со своими детьми, кажется, не смог! Непременно бы потянуло на воспитательные беседы. Вот и сейчас не соображу, как же всё-таки было лучше поступать.
По незнанию кем-то моего отца можно подумать, будто случай с ножом стал нехарактерным.
Может быть. Тогда что же мне думать о случае с биноклем? Это, когда отец запросто дал мне свой служебный бинокль, и я, и весь двор бегал с ним всюду до вечера. Как у меня тогда большие мальчишки не отняли привлекавший всех бинокль – сам не пойму! Но разве отец заранее не понимал такой возможности, доверяя мне подотчетный инвентарь? И всё же доверил!
А случай с пистолетом вообще в моей голове не укладывается. Я и сегодня, вспоминая его, начинаю переживать.
В то время наши офицерские дома стояли на окраине среднеазиатского города рядом с воинской частью, потому по ночам дикие пустынные собаки посещали нас в первую очередь. Спасаясь от сильной жары, я обычно спал на улице, запасаясь кучей камней. Но дикие собаки не глупили, они, будто знали мои возможности и всегда выбирали безопасную дистанцию. Собираясь в большие стаи, лаяли они мощно, очень громко, подчас все разом, но подвывала каждая на свой индивидуальный лад. Какофония становилась невыносимой.
Как-то вечером отец принес со службы малокалиберный пистолет Марголина и мне пояснил: «Дикие собаки умны. Их и убивать не надо. Достаточно ночью припугнуть, тогда они рисковать не станут и уйдут! Может, даже навсегда! Попробуем?»
И дал мне в руки, шестнадцатилетнему, пистолет и магазин к нему, снаряженный сверкающими желтыми патрончиками.
Этим же вечером ко мне, как обычно, заскочил Олег, мой хороший товарищ, а увидев пистолет, затрясся от восторга и буквально повис на мне: «Дай хоть на часок – я только Галке покажу и сразу верну!»
Я держался долго, буквально вдалбливая Олегу, что не пойду на такое безумие! Он со своими вечными залетонами запросто засадит моего отца в тюрьму и разрушит всю нашу семейную жизнь. Не дам! Но Олег не отставал, и я, уж сам не знаю, как это произошло при моем полном умственном здравии, всё же уступил!
Через час Олег, конечно же, не вернулся! Не вернулся он и через два часа, когда у меня от волнения уже всё нутро перевернулось. Я живо представлял, как Олег с кем-то уже сцепился, а остановить его в таком случае почти невозможно – он же холерик! Или, еще лучше, он сдуру похвастался местным бандитам, они всегда вертелись где-то по близости с нами, возвышая себя в их глазах, мол: «Теперь знайте, с кем имеете дело!» Но они запросто могут отнять пистолет, и концы в воду, а вместе с ними и наша семейная жизнь! Ужас!
Крайне возбужденный Олег вернулся только ночью. Под рубашкой за поясом легко просматривался пистолет. У меня отлегло от сердца, но всё ли я знаю:
– Ты где пропал? Конечно, уже где-то влип? – со страхом, но и с радостью, что Олег вернулся, набросился я на него, сразу же отобрал пистолет и проверил наличие патронов в магазине – «не стрелял, ума хватило!».
– Порядок! – только и ответил Олег, хотя я видел, что его переполняют эмоции.
– Всему городу уже похвастался? – уточнил я с сарказмом. – А обо мне ты не думал? А о моём отце?
– Да ты всегда по пустякам вибрируешь! – встал он на дыбы. – Ничего же не случилось!
– Ох, Олег! С тобой просто опасно иметь какие-либо дела! Ты всегда держишь всех на грани! Лучше иди-ка ты с глаз моих долой! Иди спать, герой!
[justify]Похоже, он действительно не понимал, что из-за его мальчишества вся наша семья стояла на самом краю бездонной пропасти. Бог с ним, но неужели и отец, вручая мне тот злополучный пистолет, не предвидел подобного исхода? Не пойму, как он мог так легко мне довериться, закрывая глаза на
