Первопричиной всему стало желание посетить наш Казанский гарнизон большим-пребольшим начальником – первым заместителем Министра обороны СССР, Главнокомандующим Объединёнными вооружёнными силами государств-участников Варшавского договора, дважды Героем Советского Союза, членом ЦК КПСС, Маршалом Советского Союза Якубовским Иваном Игнатьевичем.
Иначе говоря, к нам направлялся всесильный ревизор! С любыми возможными последствиями! Прежде всего, конечно, для самых больших начальников гарнизона. С перепуга все они, а далее по цепочке до самого низа, стояли на ушах. Иначе говоря, заранее готовились к самому худшему, не зная, к чему именно, но понимали, что непременно нужно угодить, иначе кирдык!
Одной из первых практических задач для гарнизонного начальства являлась торжественная встреча маршала на аэродроме с почётным караулом. Целоваться с подчиненными в соответствии со странными привычками Леонида Ильича маршал, конечно же, не станет, но не дай-то кому-то бог уже с первых шагов вызвать его недовольство!
Разумеется, очень важным для больших начальников стал поиск образцового начальника почётного караула (это же первое лицо из Казанского гарнизона, которое попадет на глаза маршала!), а также подразделения для формирования состава караула, разумеется, также лучшего в строевом отношении. От безупречности выбора и от первого впечатления, произведенного на Якубовского, зависели судьбы многих местных начальников.
Понятное дело, в качестве начальника почетного караула безоговорочно назначили нашего Петра Пантелеевича Титова. Кого же ещё?! Лучшего строевика в гарнизоне можно было и не искать! А за ним в качестве почетного караула потянули и весь наш курс, справедливо полагая, будто Титов сам доведёт его до требуемого уровня.
Мы-то всех тех перипетий не знали, когда нас внезапно сорвали с занятий, что считалось совершенно неординарным событием. Потом нас поспешно одели в то, что всегда было под рукой, и дабы подчеркнуть особую торжественность момента, дополнительно выдали тоненькие белые перчатки. Наверно, капроновые, поскольку они блестели как шелковые.
Времени для выравнивания курса по ранжиру, а не по взводам, что было для нас привычнее, и для слаживания подразделения в новом составе почти не оставалось. И хотя точных сведений о времени прилёта маршала мы не имели, но капитану Титову периодически сообщали, а он нам, чтобы не расслаблялись, будто «Маршал из Москвы почти вылетел!»
«Почти» означало только то, что никто точно ничего не знает, но все напряжены и ждут чего-то ужасного.
Нам же некогда было рассуждать на тему, что означает фраза «почти вылетел». Мы напряженно тренировали встречу возле своей казармы, не теряя ни минуты. В конце концов, капитану Титову сообщили, что настала пора выдвигаться на аэродром! И Пётр Пантелеевич повёл свой курс в аэропорт, чтобы к сроку занять указанное место.
Погода делала всё возможное, чтобы мы познали самые отвратительные ее возможности. Было всего градусов пятнадцать мороза, но по лётному полю струилась непрерывная колючая позёмка. Временами ветер, не встречая препятствий, разгуливался до сильного, играя полами наших легко продуваемых шинелей. К тому же он закидывал нас миллионами ледяных зарядов. Все снежинки, подчиняясь разгулявшемуся ветру, превращались в больно ранящие пульки. Они вонзались в наши беззащитные лица, в уши, атаковали шею. Они заставляли щуриться, болезненно заливая глаза пеленой, которая мгновенно замерзала.
Ветер отмораживал нам щёки, вдавливал холод в легкие, сбивая дыхание. И всё же мы, несмотря на непогоду, в которую, как говорят, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, изображали собой две шеренги, вытянувшиеся вдоль аэродрома как струнки. И перед нами, конечно же, как и мы по стойке «смирно» стоял наш командир – начальник курса капитан Титов. Он же – начальник почётного караула.
Уже на аэродроме, не делая скидок на погоду, мы продолжали тренироваться с автоматами в положении «На грудь». Кто бы знал, как сильно эта стальная штуковина через свой ремень напрягает шею. Всё же три с половиной килограмма! Хорошо, хоть не легендарный ППШ времён войны! Тот вообще весил пять с половиной килограммов! Впрочем, обнажённая кожа одинаково хорошо прилипает на морозе к любому металлу, и это не зависит от веса автомата.
Белые перчатки оказались декоративными. Мы сразу это поняли, но взять с собой свои штатные рукавицы нам не позволили, чтобы они, припрятанные потом в карманах, не делали из нас выпуклых матрёшек. Натянуть же белый капрон поверх наших рукавиц оказалось невозможно – тесноват. Посему скоро наши руки превратились… Всем, пожалуй, понятно! Но на лицах надлежало сохранять уверенность и невозмутимость.
На равных с нами все трудности переносил и Петр Пантелеевич. Более того, мы из-за мощного озноба совсем скоро не могли и слова вымолвить, а ему предстояло при встрече маршала без запинки перечислять его многочисленные титулы и потом безукоризненно вышагивать рядом с ним вдоль строя! В окоченевшем-то состоянии! Это – тяжелейшее испытание, которое по силам не каждому! Но Петр Пантелеевич нам и виду не показывал, насколько ему тяжело.
И мы тоже старались изо всех сил, стремясь довести ритуал до совершенства. Мы старались для того, чтобы не уронить себя и не подвести любимого командира. Но холод брал своё, истязая нас до появления пугающего безразличия, – явного признака сильного переохлаждения всего организма.
Прошёл час наших тренировок на аэродроме, однако в назначенный час маршал не прилетел. Пётр Пантелеевич разрешил всем греть руки в карманах и завязать ушанки под подбородком. Это помогло лишь отчасти. Потому начальник курса принял решение разогреть нас иначе. Только бег! Тяжелый, долгий и напряженный бег! Он мог разогреть наши тела и вернуть их к жизни.
– Напра-во! За мно-о-й! Бего-о-ом, марш! – скомандовал капитан Титов и с нарастающим темпом побежал вдоль взлётной полосы впереди колонны. Мы качающимся строем последовали за ним.
Но разве то был бег? Жалкое перемещение в одном направлении скорчившихся от холода людей. Бежать по-настоящему было тяжело и больно. Полы длинных шинелей парусили под напором ветра и нагружали бёдра так, что поднимать ноги становилось крайне тяжело. Сил хватало всего на несколько шагов, а потом приходилось расправлять полы шинели. Пальцы в сапогах и руки давно потеряли чувствительность и мучительно болели. Кожа на лице от ветра, льдинок и мороза одеревенела настолько, что ни сморщиться, ни улыбнуться не получалось. Из носа постоянно что-то текло и превращалось в сосульки. От горячего выдоха опущенные клапана шапок в районе рта покрылись инеем. Заиндевели даже ресницы и брови. Вдыхая холодный воздух на бегу, мы разжигали болезненный костёр в лёгких. Автомат в положении «На грудь» через натянутый ремень с каждым шагом больно бил по шейным позвонкам, отдаваясь в мозгах.
Мы очень устали от того, что уже успели пережить, еще не выполнив свою задачу. Очень устали от бега, но приходилось пересиливать себя.
Постепенно курс растянулся длинной кишкой, не соблюдая ни дистанцию, ни интервалы. Кое-кто не выдержал даже нашего низкого темпа и плёлся сзади с жалким видом крепко побитого француза…
Я тогда, как и все мы, из-за сплошного промерзания на всю глубину своего организма плохо понимал действительность, но, помнится мне, Пётр Пантелеевич прогнал нас километра два вдоль взлётной полосы. Не меньше. Когда же все развернулись обратно, ветер перестал бить в лицо, даже помогал бежать. Да и полоса слегка наклонилась в нашу пользу. И стало значительно веселее на душе – ведь возвращались! И вдруг мы все обнаружили, что как-то отогрелись. Сбылось!
Постепенно стали отходить даже пальцы рук в этих странных декоративных и совсем негреющих перчаточках. Мы повеселели. Посыпались проклятия в адрес нашей безжалостной военной судьбы и другие шуточки. Жизнь в нас возвращалась. Это отец нашего курса, Пётр Пантелеевич, опять всех спас от неминуемой гибели!
А потом мы снова ждали маршала, так и дежуря полным составом у взлетной полосы. И разные типы самолетов в ту нелётную погоду редко, но всё же взлетали и садились, дополнительно обдувая нас потоками искрящихся льдинок. Но…
Но и через два часа маршал не прилетел, а мы продолжали стоять на ветру. Редкие самолеты по-прежнему садились и взлетали, видимо, в нарушение своих авиационных правил. В промежутках между самолётами ЗИЛы-снегоуборщики лениво, как казалось нам со стороны, скребли от снега длинную и очень широкую полосу, на которой даже большие самолёты смотрелись мелкими букашками. Всем – и нам, и самолетам, и ЗИЛам было непомерно тяжело.
Маршал не прилетел и через три часа. А мы всё ждали, частично превратившись в лёд, и давно были не в силах на что-то реагировать. Некоторые самолеты по-прежнему иногда взлетали и садились, но только не тот маршальский борт, которого мы ждали с упорством самоубийц, проклиная всё на свете.
Казалось, мы не только безжалостно, но даже умышленно кем-то брошены на погибель. Из-за общего переохлаждения иных мыслей у нас давно не осталось. Они попросту замёрзли в заледеневшем мозгу! Но даже потом, через годы, я часто вспоминал тот случай и снова зло чертыхался от бесполезного возмущения. Неужели высокие командиры и начальники не догадывались, что мы тоже люди?! Пока еще живые люди! Как трудно они принимают самые элементарные решения! И чего же от них можно ждать в действительно сложных ситуациях, несущих с собой серьёзную ответственность для этих генералов?
Как же такое могло случиться? Никто о нас, замороженных военных людях, совсем не думал! Выходит, наши большие начальники только приказывать и научились, не отвечая за последствия своих приказов, за свою нерешительность или недомыслие! Как бы мы воевали с ними, не способными даже на это, промёрзшие насквозь, если бы в тот день от них реально понадобилось бы что-то значительное? Мы бы, возможно, и рады были бы воевать, но бездействием тех больших начальников оказались не в состоянии этого делать. Они довели нас до невозможности даже спасаться. На что же они способны, если не считать заботы о собственных задницах?
Ни одна сволочь (не могу называть их иначе) не считала себя обязанной хоть немного подумать о своих подчиненных, которые бессмысленно погибали по их вине!
Никто из высоких начальников, прикрывавших почётным караулом свои высокоприподнятые задницы, не позаботился, пребывая в тепле, о брошенном на морозе личном составе.
[justify]Неужели столь сложно было дать команду, чтобы мы ждали вылета из Москвы, а ещё лучше, даже прилёта маршала Якубовского уже в Казань, в
