Много ли таких трудностей испытывали, как и мы, те люди с расшитыми золотом генеральскими погонами? И какая от них польза нашей стране, если они по факту давно служили не народу, а своим начальникам, оберегая тем самым только своё собственное и вполне безбедное существование?
В общем, мы для тогдашних командиров оказались лишь средством, способом, подразделением – чем угодно, но только не людьми, заслуживающими заботы!
К чему я опять это вспомнил? Да всё к тому же! Вспомнил к вопросу о роли личности на определенной военной должности! Наш Петр Пантелеевич, если бы он поднялся до больших должностных высот (чего с ним не случилось), вёл бы себя иначе. В этом я совершенно уверен и, думаю, что так же уверены были и все мои однокашники. Он в любой ситуации и с любыми погонами остался бы настоящим человеком, потому и о других людях бы не забыл! Но генералами всегда становились люди иного рода…
55
Вспомнил ещё одно маленькое происшествие, характеризующее Петра Пантелеевича.
Баня курсантам полагалась раз в неделю. За этим следил старшина. А чтобы ее не пропускали, если кто-то темнил, он каждую помывку пофамильно отмечал в специальном журнале. Всё как положено.
Вполне нормальная баня в нашем училище имелась собственная. Разумеется, имелся и график помывки всех подразделений училища. Курсанты (ведь в училище были и солдаты) всегда мылись во второй половине дня, после занятий и обеда. И лишь однажды, когда в нашей бане что-то вдруг сломалось, а по графику было положено мыться, Петр Пантелеевич повёл нас строем в городскую баню. Она располагалась неподалёку, на улице Красной Позиции. Менее получаса ходьбы от училища.
Вполне понятно, что городскую баню для нас тогда зарезервировали и оплатили, ведь одновременно в нее нахлынуло более ста человек. Чтобы штатский народ не сошёл с ума от внезапной огромной очереди, вызванной нашим нашествием, посещение бани штатскими было прекращено на два часа. На входе висело соответствующее объявление, и билеты штатским не продавались.
Но такой конфуз с баней случился всего раз. Обычно училищная баня сюрпризов нам не преподносила.
Но мне вспомнилось вот что. Как-то морозным вечером наш взвод, раскрасневшийся после плановой помывки, вернулся в казарму. В руках у каждого – обычная картина – мокрое полотенце (специально выданное только для бани), индивидуальная мочалка и завёрнутое в нее раскисшее наполовину мыло. Всё это, тоже нам выданное для бани, мы, как обычно, собирались разложить для просушки на батареи отопления, потом поменять постельное бельё, получив свежее в каптерке, и спокойно подшить свежие подворотнички к кителям. Всё, как водится. Всё давно отработано!
Но в коридоре, нетерпеливо выглядывая из дверей своей канцелярии в поиске первого встречного, нас поджидал Пётр Пантелеевич. Ему, как выяснилось позже, недавно звонили с одиннадцатой кафедры и просили, по возможности, прислать курсантов для отбрасывания снега от учебного корпуса. Мол, работы там минут на десять, но надо бы сделать прямо сейчас.
Первым под горячую руку попался я. Пётр Пантелеевич в двух словах поставил мне задачу («работы там минут на десять!»), но я, предчувствуя для себя большие неприятности, всё же не удержался от возражения в виде встречного предложения:
– Товарищ капитан! Разрешите, я всё там сделаю, но только через часок! Мы вспотевшие после бани, а мороз ниже двадцати! Заболею ведь ни за что…
– Ты задачу получил? – спросил Пётр Пантелеевич в такой форме, что возражать не имело смысла. И, действительно, после подобной фразы закономерно последовала предполагаемая ее концовка. – Вот и выполняй!
Делать было нечего. Я доложил командиру своего отделения, какую получил задачу, взял в известном мне месте фанерную лопату с жестяной окантовкой (у нее большой захват) и отправился отбрасывать снег. Работы оказалось много. Периметр здания – сто десять метров. Снег предстояло отбросить на метр. И хотя до меня его отбрасывали не однажды, но после последнего снегопада снова навалило глубиной с полметра, да ещё и прежний успел кое-где слежаться. Потому провозился я там не менее двух часов.
На следующий день меня всего ломало. Чувствовал, что тело запылало, все мышцы обессилили, клонит в сон. Отпросился у заместителя командира взвода в санчасть.
Вообще-то, следовало поступить иначе – еще во время утреннего осмотра заявить командиру отделения о плохом самочувствии, он сообщил бы по команде. Дежурный по курсу записал бы меня в специальную книгу больных на приём к врачу. Дежурный же после обеда отвёл бы всех записанных строем в санчасть, а там бы нас рассортировали, кого куда. Но мне повезло, всё получилось оперативнее, поскольку в тот период командование училища опасалось широкого распространения гриппа, потому для всех подразделений действовало указание: «При первых же признаках простуды – немедленно в лазарет!»
Оказалось, что моя температура поднялась выше тридцати девяти. Ангина. Определили в лазарет и стали усиленно лечить.
В общем-то – пустяк в том возрасте. Живые люди, случается, болеют, чем ни попадя! Потому сам факт болезни не должен был кого-то насторожить. Тем не менее, на следующий день в мою лазаретную палату явился Пётр Пантелеевич. Просто зашёл, как бы по пути. Просто поинтересовался: «Ну, как ты тут? – спросил он меня. – Ничего особенного, говоришь? Тогда хорошо! Выздоравливай поскорее и сразу начинай закаляться! В дальнейшей службе пригодится!»
Я-то знал, что начальнику курса ко мне было не по пути! Он приходил специально ко мне! Таким приемом он извинялся за мою болезнь, как я догадался. Не на колени же ему, в самом деле, передо мной падать! Я итак всё понял и был благодарен за понимание и заботу! Ведь сам и виноват, раз уж таким хлюпиком оказался!
В общем-то, если по-честному, то всё знать о подчиненных командир обязан. И заботиться об их здоровье обязан. Но в моём случае можно было бы ко мне и не заходить. Было бы достаточно позвонить в санчасть, чтобы всё узнать. Или, в конце концов, послать дежурного по курсу, чтобы выяснил все подробности.
Я и сам поступил бы так же в отношении своих солдат. Но с моей стороны это стало бы только признанием моей причастности к болезни, но не признанием вины и, тем более, не извинением, а Пётр Пантелеевич сделал иначе! И это мне было особенно дорого! Он людей не только понимал – он заботился о них по зову души. И не только потому, что это являлось его служебной обязанностью. Он как человек не мог поступать иначе!
Он и на аэродроме никого морозить бы тогда не стал. Петр Пантелеевич нашёл бы иной выход, приемлемый не только для него самого, но и для каждого из участников той встречи маршала.
Просто человеком он был таким – человечным!
56
И всё же, к чему я пришёл?
А пришёл всё к тому же, для многих совершенно непонятному, но для многих людей к очень важному выводу. Как говорится, ох, уж эти бравые генералы! Сколько на их счету погубленных запросто людей! А сколько раз их, таких великих полководцев, буквально играючи переигрывали немцы, множа наши потери от ран, от гибели в бою и от пленения сотен тысяч наших людей!
А сколько подленьких генералов оказалось изменниками? Явными изменниками или скрытыми, готовившимися предать родину, да только не дождавшимися благоприятного момента. Но ведь и у них потом (как же так?) вся грудь оказалась в орденах! Поди, разберись после драки, кто он на самом деле!
И кто же о генералах мог подумать плохо? Это при таком-то иконостасе, красноречиво за себя якобы говорящем! Кто мог усомниться в их генеральской порядочности? Ведь все они, в глазах народа, как на подбор, заслуженные-перезаслуженные и истинные герои! Нам так говорили, а мы верили и впитывали, совсем потеряв критичность!
А мне часто хочется воскликнуть: «Люди! Очнитесь! Неужели не видите, что битый небитого везёт! Разберитесь вы, наконец, кто на вас едет! Это они, все заслуженные, должны вас чествовать, а не вы их!»
Один лишь Сталин с высоты своего положения смог усомниться в преданности своему народу многих генералов Красной Армии! Правда, совсем не потому, что он изверг, никому не доверявший, как теперь злобно твердит подлая пятая колонна, стремящаяся отвратить людей от гениального вождя и человека, но потому что он детально проанализировал разгромное начало войны.
А когда проанализировал, то ему открылась потрясающая, прямо-таки невероятная причина. Оказалось, что сокрушительное поражение в начале войны Красной Армии, без сомнения мощной и достаточно хорошо подготовленной, стало возможно лишь в виду измены на уровне высшего командования. Иначе быть не могло! Сильная армия внезапно стала слабой лишь по их воле.
И изменили, прежде всего, именно самые главные генералы (это Тимошенко как нарком, Жуков как начальник генштаба, командующие Особых западных военных округов и многие их непосредственные подчиненные на уровне армий и дивизий, помогавшие в организации тайных диверсий). Только они все вместе перед самой войной смогли во многом подорвать нашу оборону, чтобы немецкие войска не встретили организованного и мощного сопротивления. А ведь только на это заранее организованное сопротивление народ и рассчитывал, на него надеялась вся страна. И оно бы непременно состоялось при верном народу руководстве войсками. И вермахт бы обязательно забуксовал в районе советских границ. По крайней мере, массового прорыва немецких войск на нашу территорию не случилось бы. Так рассчитывали в генеральном штабе до войны.
Состоявшееся массовое предательство генералов, то есть тайное содействие врагу, чтобы после победы в Германии учли услуги этих генералов, для Сталина стало очевидным. И он сделал то, что и должен был сделать для очистки Красной Армии от предателей. Сталин тайно возбудил расследование, которое поручил особо доверенным лицам, ибо выдать себя было недопустимо – предатели сразу взбунтовались бы, спасаясь от ареста, и наворочали бы еще больше бед.
Кроме того, арест наркома или начальника генерального штаба, пусть даже трижды обоснованный юридически, вызвал бы недоверие фронтовиков ко всему руководству Красной Армии, ко всему руководству государства, а это повлекло бы за собой еще больший развал обороны.
[justify]А в тот момент главной задачей Красной Армии оставалось непременное задержание врага теми силами, которые не только не потеряли боеспособность, а хотя бы оказались в наличии. В том числе, и с помощью тех генералов, которым не было
