История китайского летчика. Часть 2

и неустройства, пресловутых сибирских лагерей для заключенных. Джао Да был недостаточно наивен, чтобы поверить, что в Советском Союзе не имеется того, другого и третьего.
В противовес «рафинированной» картине внизу, большое удовольствие доставляли китайскому летчику встречи с людьми, особенно с молодыми ребятами, постигавшими летное искусство в ДОСААФ и летных училищах. Джао Да с радостью видел в этих мальчишках такое же страстное и смелое стремление к небу, тот же азарт к преодолению пределов, которые в юности отличали его самого. «Пока в молодости не остыла искренняя любовь к небу, профессия летчика никогда не превратится в просто ремесло, - думал Джао Да. – Она останется искусством, как ей и должно!»
Советская публика очень живо интересовалась революцией на Кубе. Почти на каждой встрече Джао Да просили рассказать о Фиделе Кастро. Предводитель кубинских «барбудос» был для советских граждан чем-то вроде «поп-звезды» для американцев, или сказочного персонажа. Нередко звучал вопрос: «А вторая часть его фамилии, «Рус», не значит ли, что предок Фиделя был из наших моряков?»
- Вынужден огорчить вас, товарищи, - отвечал Джао Да. – Фамилия моего друга Фиделя, это просто фамилия. Что же до русского предка, то сам он никогда не рассказывал. Но, судя по некоторым чертам характера… Не исключено!
Ответом всякий раз были бурные аплодисменты. Аплодировать в СССР вообще любили, и залпы энергичных хлопков в ладоши раздавались по любому официальному поводу.
А вот про войну в Корее, казалось бы, совсем недавнюю и куда теснее прикоснувшуюся к судьбам советских людей (тысячи сражались там, сотни погибли!), в СССР почти не знали. Внимательные мужчины в штатских пиджаках, которые повсеместно сопровождали Джао Да от имени самого секретного из советских секретов, самого страшного из советских страхов, именовавшегося «ка-гэ-бэ», вежливо предупредили:
- Тема войны на Корейском полуострове не приветствуется, товарищ Джао. По некоторым событиям там действует государственная тайна.
Однако потом, во время одного из банкетов у «местного партийного и советского руководства», которые тоже нередко случались по пути следования Джао Да, один из этих «пиджаков», подвыпив, сам стал рассказывать анекдоты о «корейском летчики Ли Си Цине». Слушатели от души смеялись с явным знанием дела. Из этого эпизода Джао Да вынес два заключения о советской жизни. Первое: «государственная тайна» здесь не такая уж тайна, если говорить вполголоса и среди «своих». И второе: его русский друг Николай Лисицын уже превратился в легендарную фигуру. В СССР вообще было очень много «легендарного»: крейсер «Аврора», герои Октябрьской революции, Первая Конная, летчик Валерий Чкалов, летчица Марина Раскова, танк Т-34, Днепрогэс, Сталинградский тракторный… Теперь, похоже, скромному китайскому воздушному путешественнику тоже выпадал шанс отнестись к этому «пантеону».
Репортеры областных многотиражек активно способствовали тому, что серебристые крылья «Крылатого кота» приобретали с каждым перелетом бронзовую монументальность. В отличие от своих коллег из Азии и Америки, журналисты в СССР были лучше воспитаны, никогда не лезли с вопросами, отталкивая друг друга, а задавали все строго по протоколу, с заискивающей оглядкой на «пиджаков». Чтобы сделать фотографию Джао Да, его самолета, или их обоих, они всегда спрашивали двойного позволения – сначала у «сопровождающих товарищей», затем у самого летчика. Имелось только одно досадное обстоятельство: писали они потом совершенно не то, что говорил им Джао Да.
***
Опыт Джао Да в международных политических играх до сей поры сводился к тому, что он со своим самолетом занимал на их шахматной доске положение где-то между «слоном» (он же «офицер», что символично!) и «конем». Подчиняясь воле одного из сошедшихся в матче за мировое господство гроссмейстеров, он маневрировал и наносил удары по таким же фигурам неприятельского цвета. С момента прилета в СССР Джао Да оценивал свой статус примерно на уровне «ладьи», или «туры». Здесь он выполнял прямолинейные проходы из конца в конец поля, расчерченного клетками меридианов, и опять по чужой воле. Китайский летчик хорошо понимал заинтересованность советской стороны в его крылатой фигуре. Международный воздушный путешественник, летающий по стране, повышал престиж СССР в «джентльменском клубе» великих держав. Советский Союз относился к этой условной категории с серьезностью, присущей только новичкам; завсегдатаи, типа США или Великобритании, легко позволяли себе «неджентльменское» поведение.
Однако, как истинная страна-джентльмен, СССР не только требовал, но и давал взамен. Под предлогом посещения союзных республик, здешние вершители судеб милостиво позволили Джао Да направить воздушный бег «Крылатого кота» из необъятной Сибири в столицу советской Киргизии город Фрунзе и навестить сестренку Хун, самого близкого ему по крови и родству человека во вселенной. Хотя с замужеством сестры и рождением ее ребенка количество родных у летчика резко пошло на взлет.
Республики советской Средней Азии, Казахстан и Киргизия, очень напомнили Джао Да край его юности – Уйгуристан. Не столько безбрежием степей, сменявшимся серыми крепями горных цепей, и не только понятным для него с юности языком жителей (в китайском Синьцзяне издревле проживали этнические казахи и киргизы). Скорее самобытным смешением приобретенной цивилизации и вольной дикости, встречавшимся здесь на каждом шагу. Но здешние большие города, почти все из которых выросли на этих просторах в советское время, совместными усилиями вольнонаемных, ссыльных и осужденных переселенцев из России, производили впечатление гораздо более развитых и благоустроенных, чем в китайском Синьцзяне. Сравнение с родиной Джао Да было явно в пользу Советского Союза. Как и в отношении сети аэродромов, содержавшихся в советской Средней Азии в хорошем состоянии, особенно по сравнению с полузаброшенными площадками по ту сторону границы.
Конечно, увидеться с сестрой и ее семьей наедине Джао Да никто не позволил. С аэродрома его помчал по улицам города Фрунзе кортеж из четырех ведомственных легковых автомобилей. В их пропахшие бензином и кожзаменителем солоны плотно поместились четверо мордатых водителей, несколько человек местного «партийного и советского руководства» (про себя Джао Де величал их: «советские чиновники»), примерно столько же «пиджаков», корреспондент и фотограф городской газеты, немаленький по объему чин из здешнего ДОСААФ (по весу и габаритам, под него лучше было сразу подавать биплан Ан-2 или вертолет Ми-4), а еще зачем-то делегация «активистов» с какого-то завода. Когда кортеж был готов тронуться в путь без Джао Да, летчик тщетно понадеялся, что про него наконец забыли. Он был достаточно уверен в своих знаниях русского языка и общетюркских слов, чтобы рассчитывать самому найти дорогу к дому сестры по обратному адресу на конверте. Однако задняя машина в последний момент затормозила, из нее выпрыгнул перепуганный «пиджак»: «Китайского товарища летчика, его самого оставили!!». После этого толстого ДОСААФовца, невзирая на его протесты, высадили, а Джао Да запихнули на его место.
Местом жительства сестры с семьей оказалось новое кирпичное семейное общежитие какого-то завода. Там они занимали опрятную, но очень небольшую комнатку на этаже, где, как соты в пчелином улье, помещались десятка два точно таких же «ячеек советского общества». Кухня и туалетные помещения полагались общие на всех. С таким социализмом в быту приходилось мириться, в Советском Союзе существовали серьезные проблемы с жильем. Это была, конечно, не Америка, где даже очень бедная семья могла рассчитывать на собственный домишко, но все же лучше, чем кубинские «бохио» с удобствами на улице.
Хун, которую Джао Да запомнил миниатюрной стройной девушкой, танцовщицей агитбригады Народно-освободительной армии и без пяти минут звездой сцены, за прошедшие годы превратилась в коренастую женщину с привыкшими к работе крепкими руками и подернутыми ранней сединой волосами. Только знакомые милые черты лица и хромота от боевого ранения роднили ее с прежней повзрослевшей маленькой сестренкой. Еще ее светлая улыбка и искрящиеся радостью глаза показались Джао Да совершенно такими же, как когда она со стайкой учениц встречал его на вокзале в Урумчи с «большой войны». Сестра протянула Джао Да маленького, словно живая куколка, ребенка, одетого не только добротно, но и на удивление нарядно – в СССР вообще были очень хорошие вещи для детей.
- Дорогой братишка, вот мой сын! – были ее первые слова. – Дэ-Чун, Рожденный Весною!
Бережно взяв на руки крошечного племянника, Джао Да внезапно почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Точно так же их отец, мудрый Джао Сэ, пусть пребудет он в мире, когда-то передал ему маленькую, спеленатую в кокон сестричку: «Это твоя сестра, имя ей – Хун». Род Джао продолжится в мире! Целуя румяные щечки младенца, Джао Да незаметно вытер об его мягкую шапочку сначала один глаз, а затем второй. Нечего советским товарищам смотреть на его слезы.
- Какая ты стала взрослая, моя маленькая сестренка! И все такая же красивая…
- Товарищ Джао Хун - передовица производства на Фрунзенском машиностроительном заводе, одна из лучших заготовщиц предприятия, - с важным видом рассказывал, между тем, советский руководящий товарищ; он явно чувствовал главным действующим лицом себя. – Фрунзенский горком КПСС рекомендовал ее руководству предприятия как нашего иностранного товарища, верного идеалам марксизма-ленинизма. Теперь она висит на доске почета рядом со своим мужем, он знатный фрезеровщик предприятия, и тоже там висит…
«Ну и фразеологические обороты у советских чиновников, - усмехнулся про себя Джао Да. – И понятно, почему с нами поехала делегация от завода».
Муж Хун, которому, если верить партийному чину, следовало сейчас где-то висеть, в это время скромно предстоял фотографу. Он сразу расположил Джао Да к себе: очень высокий, худощавый, с тонким лицом, которым он больше походил на русского, чем на китайца. Сдержанной и исполненной глубокого достоинства манерой держаться, он напомнил летчику китайскую интеллигенцию старой школы. Подобно ей, он не чуждался никакой работы и спокойно шел трудиться на завод, принимая путь кармы с твердостью. Примерно так Джао Да всегда представлял себе идеального мужа для своей непутевой сестрички, хотя втайне опасался, что она выскочит за какого-нибудь фанатичного комиссара.
- Вот мой любимый, его китайское имя - Юн-Цзэн, но я называю его по-русски, Гриша, - сестричка Хун нежно приникла к плечу мужа, до которого она едва доставала макушкой.
Джао Да едва успел перемолвиться со своим новообретенным зятем несколькими фразами, когда того взяли в оборот активисты завода и нарочито громко, чтобы услышали «товарищи из горкома», стали обсуждать социалистические обязательства. Однако летчик был доволен, что сам оказался только поводом, чтобы здешние власти обратили внимание на достижения его родных. Улучив момент, когда никто не торчал у него за спиной, Джао Да тихонько спросил у Хун:
- Как тебе