Ржавое Солнце Часть 1.

словно она разглядывала не человека, а интересный экземпляр насекомого, приколотого булавкой к картону.
— Ты очень качественная работа, знаешь ли. Почти жаль, что придется тебя разобрать.
Слово «разобрать», произнесённое тем же ровным, бесстрастным тоном, что и всё остальное, впилось в сознание как крюк под ребра. Сид непроизвольно вздрогнул, и холод обитого жестью подлокотника кресла просочился сквозь ткань майки. А Чамберс продолжила, её голос внезапно стал вкрадчивым, интимным, будто она делилась секретом:

— Но сначала давай проверим, какие воспоминания они тебе вживили… Начнём с самого раннего.
Металлические зажимы, холодные и безжалостные, как челюсти хищной рыбы, впились в кончики его пальцев. Сдавили до боли.
— Что ты помнишь о своей матери?
Сид с недоумением пожал плечами. Что он мог помнить о матери, если он её не видел никогда? Существовала ли она вообще в пределах этого мира? В его памяти не было ничего подобного.
— У меня не было матери.
— Отлично… Попробуем по-другому, — голос Чамберс стал сладким, ядовитым, заманивающим в ловушку. — Ты решил подшутить над отцом. Ты вошел в его личную уборную, где никто тебя не видит, и…
— Я… не знаю, что такое отец.
Прибор на столе хищно заурчал, и где-то в его недрах что-то заискрилось. И боль…
Она не пришла, а ворвалась. Белая, ослепительная, разрывающая. Она пронзила тело, как раскалённый штык, выжигая нервы, сводя мышцы в судорожном танце. Его челюсти свело, зубы сомкнулись до хруста, заставляя его вкусить солёный привкус крови на языке.
— Так кто твой отец? — её голос прозвучал как удар плетки, резко вернув его в комнату.
— Я… я… я не знаю!
Второй разряд.
Длиннее, сильнее. Он не просто бил, он прожигал, выворачивал душу наизнанку. Искры заплясали перед глазами, сплетаясь в кошмарные узоры, а в горле застрял ком, не давая вздохнуть. Когда мучения прекратились, Сид был просто обмякшим куском мяса, беспомощно повисшим на ремнях, его дыхание было хриплым и прерывистым.
— Кто твои родители?
— Не помню…
Третий удар.

Тело выгнулось в неестественную дугу, из горла вырвался немой, захлёбывающийся стон. Пальцы, не слушаясь, впились в холодные подлокотники.
— Какую позицию ты предпочитаешь? Питчер или кетчер?
Сид, сквозь нарастающий туман в голове, губами, которые почти не слушались, пробормотал:
— Я не знаю, что такое…
Огненная волна, уже знакомая и оттого ещё более ужасная, прокатилась по жилам, выжигая последние островки сознания. Тьма накатила густая, как смола, затягивая его в свою глубину.
Последнее, что он увидел перед тем, как окончательно провалиться в небытие — улыбку Рослин. Тонкую, как нить паутины, кривую и торжествующую.
И её голос, уже уходящий, искажённый помехами собственного забвения, звучащий как заевшая пластинка, заговорщицки обращённый к кому-то за пределами его зрения:
— Посмотрите-ка, а реакция на электрический ток почти как у людей… почти как у людей… почти как у людей…

VI
Солнце, надежно спрятанное за плотными тучами, не давало понять, сколько сейчас времени. Может, вторая половина дня, может, уже ближе к вечеру — Титька никогда не умела определять это по свету. В Альянсе, конечно, были часы, но кто их носит в Пустоши?
Озеро лежало перед ней плоское и серое, как лист старой жести. Вода была неподвижной, лишь изредка покрываясь рябью от порывов ветра. На другом берегу, темнели три огромные трубы коллектора — ржавые, облезлые, с облупившейся краской. Три черных зева, уходящих из воды в берег. В центральной — красный огонек, мерцающий, как глаз циклопа.
И рыбак.
Он сидел на складном табурете, завернутый в халат из грубой ткани, похожей на мешковину. Его поза была непринуждённой, естественной для человека, который якобы отдыхает с удочкой. Сама удочка выглядела старой, как и все остальное вокруг — корявый прут из орешника, ржавая катушка. Вот только за полчаса он не разу не вытащил леску из воды.
— БОБ, — Титька присела в высокой траве, не сводя глаз с противоположного берега. — Скажи, что за человека ты видишь?
Робот замер, его сенсоры тихо зажужжали:
— Объект: мужчина, приблизительно 50 лет. Частота дыхания: 12 вдохов в минуту. Пульс: 65 ударов. Мышечное напряжение: низкое.
— Он спит что ли? — прошептала Титька. Как будто человек на другом берегу мог её услышать.
— Подвижность глаз и мышечный тонус резко снижены, мисс Ти. — также тихо проворчал динамик БОБа.
Титька еще раз глянула на красный, мигающий огонёк:
— Мы идем в гости, БОБ.
Глупость, конечно. Чувствовать себя обязанной. В этом мире долги выплачивали пулями или крышками, а не собственной шкурой. Сид её спас — и с этим было бы приличнее разобраться сразу, на месте, парой десятков крышек или лишней банкой тушёнки. Закрыть счёт. И остаться честной.
И ещё кое-что…
 Что-то неуловимое и противное, как песок в складках одежды, что не вытряхнешь. Что-то, что заставляло её в ярости швырять пепельницу в зеркало и в то же время — аккуратно складывать в рюкзак дурацкое зелёное платье, пахнущее коварством и мылом.
Она снова как будто почувствовала на себе его взгляд. Тот, что ловила боковым зрением, когда он трясся на волокушах. Не оценивающий, не похотливый, не жалостливый. Просто... внимательный. Как будто он разглядывал не бывшую рейдершу в грязной рубахе, а что-то сложное и интересное. Яркое стеклышко, но с живой, мерцающей картинкой внутри.
На неё никогда никто так не смотрел.
И теперь, возможно, больше и не будет.
— Мы идём в гости, — повторила она, уже не роботу, а самой себе. И в этих словах не было ни долга, ни благородства. Была лишь простая, чугунная уверенность, проросшая сквозь толщу страха, злости и былых обид. Уверенность в том, что некоторые вещи — некоторые редкие, хрупкие, почти невозможные вещи — не должны быть так просто выброшены в мусорный бак Пустоши.
Она вздохнула. И в этом вздохе было всё: и страх перед тёмной неизвестностью Комплекса, и ярость к улыбающимся лжецам из Альянса, и горькая обида на собственную слабость. Но сильнее всего — упрямое, необъяснимое, почти безумное желание вернуть тот единственный взгляд, который заставлял её чувствовать себя не вещью, а человеком.
Глава 6. Техника безопасности на вас не распространяется.
«Лучше быть живым параноиком, чем мёртвым идеалистом».
— Запись на стене, в камере для допросов


I
К вечеру погода окончательно испортилась. Небо затянуло серыми тучами. С севера налетел промозглый ветер. Дождь то лил как из ведра, то бросался редкими холодными каплями прямо в лицо. А то и повисал липучим клочковатым туманом. Омертвевшим и опасным.
Альянс растворился в серой дымке, будто его и не было, словно мираж, обманувший доверчивые души. Его высокие стены, улыбки и докучливый треск турелей остались позади, поглощенные сырой, неподвижной пеленой, нависшей над Пустошью.
Титька и БОБ, два грязных силуэта на фоне бесконечного, пасмурного уныния, выбирали самый короткий, а значит, и самый опасный, путь к Комплексу - вдоль берега. Полтора километра вязкой, чавкающей под ногами грязи, скользкой глины и вечного, неослабевающего ощущения, что из-за очередной коряги или из мутной воды вот-вот вылезет что-то и попробует тебя на вкус. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом гниющих водорослей, тины. Кромка воды начинала пузырится от мелкого дождя.
БОБ катил впереди, его массивный корпус медленно и плавно плыл над неровной почвой. Гусеницы с лязгом наматывали на себя грязь. Он сканировал пространство с невозмутимой серьезностью учёного, изучающего пробирку с особо противной и ядовитой плесенью. За его спиной, на импровизированной упряжи из проволоки, покачивались два рюкзака — весь жалкий скарб его хозяев.
Титька шла следом, вжав голову в плечи. С кепки то и дело стекали мелкие холодные капли, прямо за воротник, вызывая судорожную дрожь во всём теле. В правой ладони она сжимала пистолет Сида. В ее руках, этот пистолет был не просто оружием, а основой для жизни в этом море подлости и страха.
И тут… самоуверенная бдительность БОБа дала сбой. Он прозевал болотника.
Робот отлично видел всё, что происходило на суше, каждый камушек, каждое движение мокрой травы. Но то, что таилось под водой, для его сенсоров было чёрной, непроглядной дырой. То ли производители сэкономили на гидролокаторах, то ли Сид, в свое время запихивая болтающий процессор в корпус робота, перепутал пару проводов, нарушив тонкую настройку. Так или иначе, ни БОБ, ни Титька не заметили угрозы, пока та не материализовалась — болотник вынырнул из-под полотна зелёной, маслянистой ряски, всего в пяти шагах от них, бесшумно и стремительно.
Мутировавший краб был размером с огромный бронированный сейф, набитый одной лишь слепой яростью и злобой. Его прочный, бугристый панцирь, покрытый водорослями и ракушками, держал даже попадания из тяжелого оружия, не говоря уж о пистолетных пулях. Лишь морда, с глазами-бусинками, похожими на черную картечь, оставалась уязвимой — мягкой, глупой и беззащитной.
Болотник, не раздумывая, рванулся к Титьке. Ещё бы — для него она была всего лишь пищей. Вкусной, мягкой, беззащитной пищей.
БОБ не успел раскрутить миниган для стрельбы — времени не было ни секунды. Единственное, что он успевал сделать в этот критический миг, так это с размаху, всем своим весом, врезаться в болотника корпусом. Тот кубарем отлетел в воду, поднялся, отряхиваясь, как пьяный, которого только что вышвырнули из бара. Повреждений — ноль. Зато БОБ, накренившись от удара, благополучно увяз в прибрежной тине по самые сервоприводы, его гусеницы безнадежно булькнули в черную жижу.
Конечно, Титька знала, что нужно стрелять в морду болотнику. Ее пистолет трещал, как возмущённый радиокомментатор, выплевывая одну пулю за другой. Но болотник вертел своим массивным корпусом, махал клешнями, прикрывая уязвимое место, и вообще вёл себя так, будто участвовал в каком-то абсурдном, смертельном танце. Пули с сухим, злым треском отскакивали от его панциря, оставляя лишь мелкие сколы. Пистолет сухо лязгнул, выплюнув последний патрон, и в наступившей тишине стало страшно – все пули мимо.
Болотник, ничуть не сбавляя темпа, стремительно приближался. Вот уже его клешни, размером с огромные ножницы, щелкали в метре от ее лица, обещая страшный, раздирающий конец.
Инстинкт самосохранения, отточенный годами выживания, сработал быстрее мысли. Титька резко развернулась и рванулась к ближайшему корявому дереву. Пистолет выскользнул из потных рук и с тихим стуком исчез в мокрой, примятой траве. Она вскарабкалась наверх, обдирая в кровь ладони и колени о шершавую кору, пока не оказалась на высоте недоступной для его клешней.
«Хорошо, что болотники не лазят по деревьям», — промелькнула в голове спасительная и наивная мысль. Дрожащей рукой она нащупала в кармане запасной, туго набитый магазин.
Закон подлости, неумолимый спутник всех несчастных, сработал безотказно. Патроны есть, а пистолета — нет.
А внизу, медленно, но верно, погружался в тину БОБ. Его корпус издавал тихое, жалобное шипение.
— Кажется, я увяз, мисс Ти, — раздался его ровный, лишенный паники голос, который в данной ситуации звучал почти саркастично.
Титька прижалась горящим лбом к холодному, шершавому стволу дерева,