мэра, имели своим основанием именно стихи Ивана Семеновича.
Надо сказать, что рассказывал эти стихи он мастерски: меняя диапазон голоса, подчеркивая и дополняя фразы мимикой лица и движениями всех частей тела,-Лев Борисович переносил слушателей в то время, и в ту обстановку, о которой повествовалось в том, или ином стихе. В это время он был великим артистом, и о его исполнении Баркова ходили легенды. Редкое застолье у начальства, или у друзей мэра обходилось без того, что-бы тот не прочитал что-либо из "Девичьей игрушки." Слушатели ржали до хрипоты, до икотки! Вот почему господин мэр был таким желанным гостем на всех торжествах и сабантуях. Чувствовалось, что Барков был его составной частью, или лучше сказать душой мэра, да и сам мэр был как-бы Барков.
Вот так и в тот памятный для батюшки Виктора вечер: мэр то важно выпячивал вперед живот, очевидно изображая попа; то поднимал полы пиджака и приседал, видимо подражая жене поддьячего; то совершал характерные и до боли всем знакомые движения тазом; то просто жестикулировал руками, и важно говорил, изображая автора. Слушая и созерцая этого великого артиста, своего господа-бога Льва Борисовича, и сам батюшка Виктор стал сперва хихикать, а потом просто заржал, сотрясаясь от смеха всем своим тучным телом. Причем радость его была настолько велика, что о. Виктор даже пару раз умудрился пернуть, хотя сам этому значения не предал: батюшка просто был уверен, что этот конфуз будет поглощен его заливистым громким смехом.
И надо сказать, что его расчет оказался верным: мэр действительно ничего ему не сказал; а раз не сказал, то очевидно и не услышал. Не то не миновать бы нашему праведному страдальцу великих неприятностей и скорбей.
-Вот видишь,-продолжал мэр,-поэт тут ясно говорит: "Так стало, то не грех, что поп уеб, и на пизде расчистил мех. Когда попы ебут, не грех в пизду кладут. Не беззаконием на секель дуют,-поповичев они в пизду мудами суют. А ты духовный чин пиздою не почтила, и с светскими свою пизду проколупила..." Видишь, он ей ставит в вину не то, что ей сломали целку, а тот факт, что она дала это сделать не духовному лицу, а светскому, мирскому,-именно в этом-то и состоял ее грех. А вот если-бы ее трахал духовный, то и греха никакого бы не было! Вот так вот, Витяй. А ты мне все о каком-то грехе твердишь! Так вот и в нашем случае: никакого греха ты тут не совершишь, а наоборот, человеку поможешь сохранить семью, да и сам еще бабло за это получишь. А может быть даже еще и то случиться, что она родит мальчика, и этот мальчик впоследствии станет попом, как и ты. И тогда помимо удовольствия и бабла у тебя будет еще и продолжатель твоего дела; ведь кто знает, захочет ли твой сын в будущем пойти по твоим стопам, или изберет себе какой-нибудь иной вид деятельности? Тогда вот то, что ты сейчас по своему скудоумию называешь грехом прелюбодеяния, превратиться для тебя в великую радость: будет у тебя в роду священник,-продолжатель твоего дела. И это не важно, что он будет носить другую фамилию, или может даже и знать тебя не будет,-все равно, это будет твоя плоть и кровь. Достаточно будет и того, что знать это будешь ты, и его мамаша; даже может и так сложиться, что этот батюшка спустя годы, когда ты уже и служить то не сможешь, будет тебя досматривать,-заботиться о тебе: даст тебе то, чего и родные-то дети дать тебе не смогут, или может быть не захотят. Вот так вот, батя, а ты мне все о каких-то грехах тут мозги компосируешь.
-Но ведь господь мой,-возразил батюшка мэру,-поэт Барков вовсе не является церковным авторитетом; он не причислен к лику святых, и более того, до сегодняшнего дня я о нем вообще ничего не слышал. Честно сказать, если бы эти стихи принадлежали какому-нибудь святому, то я бы ни в чем не сомневался, а так,...я даже и не знаю что сказать,...я конечно согласен ради человеколюбия и помощи ближнему пойти на этот шаг, но все равно, меня в этом деле что-то смущает. Вот если бы вы могли привести в пример какого-нибудь святого отца, тогда бы я...
-Послушай,-перебил его мэр,-а ты вообще-то знаешь, кто такой был Иван Семенович Барков, а?
-Нет, мой господь, я вам уже говорил, что не слышал о таком ничего до сегодняшнего дня.
-Не слышал говоришь? Все понятно! Это еще раз, Витяй, подчеркивает твою тупость, бездарность, безмозглость, и безкультурность. Про таких как ты говорится так: от сапы, да в попы!
Ну, раз ты не слышал, то тогда послушай; я, как твой господь, немного тебя сейчас просвещу.
Так вот: Иван Семенович Барков жил в XVIII-ом веке, был дворянский сын, русский поэт и переводчик. Он закончил духовную семинарию, а затем работал при Российской академии наук сперва наборщиком, а потом переписчиком и переводчиком. Он переводил преимущественно античных авторов; перевел на русский язык сатиры Горация и басни Федора. Написал он также и "Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира," как приложение к изданию его "Сатир". Владел Иван Семенович свободным, гладким и легким стихом, не уступая в этом отношении даже лучшим поэтам современникам: Ломоносову и Сумарокову. Однако громкую славу он приобрел своими непечатными произведениями. Эти стихотворения расходились по всей Матушке России в списках около двух столетий, и слава их была очень велика.
Даже сам Пушкин, впоследствии, замечал, что Барков первый из русских поэтов отбросил архаический стиль и стал писать живым народным языком.
Литераторы брезгливо обходят этот вид литературы, а ведь он заслуживает огромного внимания, как весьма влиятельный, ибо уж очень большим распространением он пользуется.
Вот так вот, Витяй, грех не знать такого поэта! А еще и в семинарии учился! Видишь, он жил в то время, когда никто верующих не трогал, и церквей никто не рушил, и писал о том, как было принято в то время и в том обществе поступать. Ведь то, о чем он писал в своих стихах, было тогда нормой, и никто это ни за какой грех не считал. Вот тебе, Витяй, и задачка: в то время, когда Россия была под властью царя, когда было полно церквей и процветало благочестие в народе, трахнуть чужую жену для попа было не грех; а сейчас, после десятилетий безбожия, когда почти все церкви были закрыты, да и просто покрестить то ребенка боялись, не говоря уже о каком-то народном благочестии, то же самое стало смертным грехом. Где же тут логика, объясни мне?
Батюшка молчал. Наконец он собрался, и сказал: "Вообще-то так в Евангелии написано, да и в других книгах тоже. Церковные же правила предписывают вообще за такой грех, если его совершил священник, сана лишать."
-Евангелие,...церковные правила,...-задумчиво произнес мэр,-все это сейчас давным-давно неактуально. Я, Витяй, лично знаю отцов в нашей епархии, да и за пределами ее тоже, которые живут с другими женщинами: естественно не бросая своих семей, хотя, впрочем, некоторые из них их уже побросали. А некоторые из этих попов даже пользуются услугами проституток. И что, ты думаешь что они считают это грехом? Ни в коем случае! Живут себе, причем припеваючи, и радуются жизни,...и никакой черт их не берет.
Написано, Витяй, всегда одно, а жизнь нам диктует совсем другое. Так было и в компартии. Ты что думаешь, то, что было прописано в уставе коммуниста, кто-нибудь выполнял? Ничего подобного! Согласны с этим были все, конечно же внешне согласны, но никто из нас по этим правилам не жил. А иначе и жить то было-бы совсем скучно, и неинтересно; и в компартию тогда не было бы никакого смысла вступать. Вот так вот и у вас, Витяй: бумага то она все стерпит; любую галиматью можно написать; а жизнь есть жизнь,-там все по-другому. Ведь тебя же никто не заставляет семью бросать; ну а бабу трахнуть, причем чужую жену,-это дело святое для любого мужика. Причем все будет сделано так, что об этом никто и ничего не узнает.
-А Алина,-спросил батюшка,-она то знает. Вдруг еще кому нибудь проболтается?
-Аленька не скажет никому. Она надежная в этом плане; я ее давно проверил, причем в разных ситуациях. Да, она может пошалить и приколоться, но разболтать то, что тут происходит,-никогда! Тут я за нее ручаюсь. Так что не бзди, батя, все будет чики-пики. Ну так что, уговорил я тебя, или нет? Достаточно ли для тебя моих доводов?
-Хорошо, я согласен. Если моему господу это нужно, то я готов пойти на подобные жертвы. Только бы вы меня, мой господин, не обманули, и дали бы обещанное.
-А что,-мэр повысил голос,-я тебя разве когда-нибудь кидал? По-моему ты получил все, что я тебе обещал, и что тебе причиталось. Хотя, впрочем, еще не все. Я с тобой еще не рассчитался за спиритический сеанс, и видимо поэтому у тебя, мой раб, и возникли кое-какие сомнения в отношении моей честности и порядочности. Тогда сейчас, Витяй, мы перейдем к самой благой части нашей сегодняшней встречи. Но ты сам знаешь правила: все блага от меня, своего господа-бога, ты принимаешь как пес, стоя на четырех костях, и гавкая. Поэтому давай, становись на четыре кости, и,...голос, голос!
С этими словами мэр повернулся, и пошел к своему рабочему столу, а батюшка нехотя, но так, что-бы Лев Борисович этого не увидел, стал становиться на карачки.
Мэр открыл верхний ящик стола, достал оттуда уже знакомое батюшке, и такое желанное, решение сессии депутатов горсовета, об учреждении ЧП "ХАРОНЪ", с которым ЖЭК-2 заключил договор о захоронении, небольшую пачку стодолларовых купюр, повернулся к стоящему на четвереньках о. Виктору, и сказал: "У нас с тобой, Витяй, был разговор о том, что ты за спиритический сеанс получишь штуку баксов, так?"
-Да, так, мой господь.
-Так вот, что-бы ты впредь не сомневался в истинности моих слов, и больше не имел ко мне недоверия, я эту сумму увеличу до полутора штук. Что ты на это скажешь?
Батюшка Виктор вовсе не ожидал такого расклада: что-бы скупой мэр, у которого почти невозможно было ничего выпросить, вдруг просто так увеличил его мзду в полтора раза? Такого вообще в принципе не могло быть! И тем не менее эти слова прозвучали только что. И причем не от кого-то, а произнес их сам мэр,-господь и хозяин батюшки. Поэтому понятна была и реакция о. Виктора: он просто опешил, тупо молчал, и не знал, что и как ему сказать на это.
-Ну что-же ты молчишь, говори что нибудь,-повысив голос сказал Лев Борисович,-озвучь свои чувства и переживания.
И тут, вдруг, совершенно неожиданно для себя, батюшка начал лаять. Да, да, уважаемый читатель, именно лаять: гав, гав, у-у-у-у, гав, гав!
Причем он при этом еще дергал головой, и всем телом, как это делают собаки. Воистину, если бы кто-нибудь зашел в это время в кабинет мэра, то он бы увидел такую умилительную картину: стоящего на карачках жирного священника в рясе и наперсном кресте, заливающегося собачьим лаем, и господина мэра, держащего в правой руке решение горсовета и полторушку зелени, корчащегося от смеха. Да, уважаемый читатель, я думаю мало кто из вас видел в жизни такую достойную кисти великого художника картину! Честно сказать, я и сам ничего подобного не видел; но те события, которые я тут описываю, действительно имели место, какими бы невероятными они вам не показались.
Вы спросите: а откуда я, убогий Силуан, который большую часть своей жизни провел в странствиях, об этом узнал? С удовольствием отвечу вам на это: "Мне об этом рассказывал сам Лев Борисович; то-есть, конечно же не именно Лев
