хаотичного распада внутренней системы взглядов. Накопленные и аккумулированные десятилетиями фрагменты присутствия в бытии ранее собранные в единый образ, кропотливо структурированные в определенную систему взглядов - мировоззрение, начали распа-даться как карточный домик и пытаться существовать самостоятельно. Как безумные, совершенно утратив первоначальную патриотичность своих поступков, возвышенную аргументированность, они один за другим рвались к независимости, ценой собственных жизней уже мечтали не сохранить целое, а освободиться от сковывающих цепей внутреннего единства и просто заявить о себе в ничто. Последние порции энергии я-сознания вместо борьбы за сохра-нение единства и целостности, они направляли на разрыв внутренних связей и реализацию себя в ничто. Но, конец был для всех один: вырвавшись на свободу, едва ли прочувствовав ее дыхание, неоцененные и не увиденные другими, они тут же погибали, потому что для них существование было возможно только в единстве, а самореализация продуктивна только в бытии. Но ведь они этого не знали…
Бунт против уготованной участи, гибель во имя спасения, привели только к усугублению ситуации - к самоуничтожению я-мировоззрения. Оно перестало существовать как целое, как систематизированный и внутренне не противоречивый образ. Теперь я перестала существовать даже в себе…
Это и есть смерть?
***
А если бы я отказалась от бунта, подавила в себе природ-ный рефлекс самосохранения, у меня сохранился бы шанс на спасение? – эта мысль возникла сразу после вопрошания о смерти. И тут же прокрались сомнения: разве может природный рефлекс вместо спасения толкать к гибели? Ведь если бы я переждала, не бунтовала, то саморазрушения структуры я-мировоззрения не произошло, или я ошибаюсь? Есть разница между пассивным созерцанием за собственным низвержением в ничто и бунтом, или конец один? Или все-таки бунт против низвержения оставляет пусть призрачные, но шансы на спасение, на возвращение в бытие?
Вопросы затрагивали понимание глубины, а его то и не было.
Стоп, неужели в небытии еще можно задавать вопросы? Или я жива?
Непонятные ощущения долгое время мешали разобраться как в себе, так и в собственном присутствии в мире. Однозначно, не было ощущения присутствия во внешнем мире, но с трудом различимо было и присутствие в себе. Точнее его не было - о присутствии в себе можно было судить только по возможности постановки вопросов и обозрения ответов на них. Узнать же себя в собственном внутри, в непосредственном присутствии в себе или хотя бы для себя – такой возможности я была уже лишена.
Вопросы возникали, но ответы на них уже находились не внутри собственной, ранее кропотливыми усилиями созданной внутренней информационной базы, а приходили извне, представали как готовые образы, которые оставалось только обозреть. Это было совершенно новое для меня состояние – возможность не искать ответы в результате совместной работы я-сознания и я-мировоззрения, а получать их в готовом виде и рассматривать, выделять наиболее значимое и впечатляющее в представленном образе-ответе.
Но в первые секунды низвержения или присутствия в нич-то, предстоящих образов-ответов было слишком много, потому что слишком много вопросов возникало в моем неузнаваемом и неопределяемом внутри. Я не понимала где я, что со мной, жива ли я, поэтому вопросы не фиксировались, а вслед за ними не фиксировались и ответы, проходя чередой неразличимых образов. И чем глубже было погружение в ничто, чем полнее вхождение в небытие, тем ощутимей был хаос, творившийся в остатках моего внутри. Разлагающееся, утратившее контроль над собственной структурой внутреннее «я» входило в небытие как совокупность разорванных фрагментов, которые словно заново, в несколько ином спектре, под совершенно другим углом, прокручивали мое, а точнее, свое вхождение в небытие. Я заново, раз за разом, проживала свою утерю целостности, свое прощание с индивидуальными характеристиками, и каждый раз это происходило со мной по-разному. Я несколько раз входила в Рубикон, и каждый раз это вхождение представля-лось мне в новых, неповторяемых образах, которые смутно ассоциировались с фактом присутствия. Казалось, меня уже нет в бытии, я умерла, уже отсутствую как для себя, так и в себе, но сам факт неопределенности, это «казалось», это далекое, но все же ощущение отсутствия, как раз и подчеркивало мое присутствие, но уже в другом состоянии, в каком-то другом измерении. Низвержение в ничто однозначно было связано с фактом утери присутствия, но только присутствия в бытии. Вместо присутствия в бытии появилось иное ощущение присутствия: болезненное, неопределенное, ускользающее – присутствие в небытии. И я пыталась понять это новое для себя присутствие, разобраться в нем, чтобы закрепиться и обрести себя и здесь, если в этом состоянии присутствия факт обретения себя был действительно возможен…
Многоликость падающего в ничто «я» запутывала, нарушала взаимосвязь событий, сталкивала части до этого целостного образа я-мировоззрения, и я-мировоззрение достигло крайних пределов разорванности - превратилось в хаос: беспощадный, внутренне противоречивый, конфликтный и оттого болезненный, чувственный, ранимый. Мое я-мировоззрение разложилось на многоголосье судеб, на то множество «я», которое до этого я-мировоззрение впитало в себя, запечатлело в нейронных комплексах долговременной памяти как единое целое. Далекими образами, то смутно, то отчетливо вставали живые и мертвые родственники, тети и дяди, знакомые и незнакомые лица. Одни шептали, другие кричали, навязывались, приставали. Поток прошлых событий подхватил, понес, закружил. Гиперболизированные события, многоликость персонажей, смесь реальных и фантастических событий вдруг разорвало я-мировоззрение изнутри, разнесло на клочья - и остатки ощущения присутствия в мире бытия окончательно исчезли, оборвались. Теперь я ощутимо прочувствовала, как разорванное я-мировоззрение перешло порог иного мира существования – небытия, вошло в ка-чественно новый для себя мир присутствия - мир виртуального и неразличимого. Это была смерть – исчезновение я-мировоззрения из бытия, утеря психикой своего внутреннего «я».
Минуты непонимания, растерянности были кошмарны. Новая форма присутствия радикально отличалась от привычного мира бытия – существования целостного я-мировоззрения. Разорванные фрагменты мировоззрения, на миг высвечиваясь и проявляя себя во мраке небытия, в целом образовывали картину хаоса и полного непонимания своего места в этом мире. Они присутствовали, но присутствовали как неопределенность.
Невозможность идентифицировать себя, обрести привыч-ную, закрепленную целостность, оказалась так болезненна и трагична для психики, что поток чувств и эмоций впервые накрыл волной, залил оставшееся целое и поэтому существующее, сдавил дыхание. Где-то на далеком плане я вновь обрела чувство тела, но оно было таким болезненным, таким жгучим и удушающим, что ощущения боли стали невыносимы и кошмарны даже здесь на уровне полура-зрушенной и отсутствующей для бытия психики. Я задыхалась, реально умирала, в конвульсиях пытаясь освободиться от сдавливающей шею петли. Я хотела дышать, рвалась глотнуть кислорода… Но в этих судорожных предсмертных движениях, которые по всей видимости, не выходили за пределы я-психики и никак не проявлялись в моем я-теле, не было силы и последовательности, и я реально чувствовала, как капля за каплей меня покидает жизнь.
Второй или третий раз, переживая одно и тоже событие – приближение и вхождение в Рубикон, я словно соизмеряла, приспосабливалась к этому жуткому факту - утери жизни, для того чтобы разобраться в нем, по мере возможного запечатлеть, оттенить и выделить основные этапы перехода этой границы между жизнью и смертью, бытием и небытием. Для меня было предельно важно прочувствовать эту границу, установить, когда и где кончается один мир, одно состояние присутствия и начинается иной – небытие. Меня словно заклинило, зациклило, и я вновь и вновь проходила этап собственного умирания, преодоления того, что ранее считалось непреодолимым - Рубикона. Я экспериментировала на себе. Преодолевая боль и внутреннее истощение, доводя себя до одури и состояния внутренней истерики, я фанатично пыталась установить: где и в чем пролегает граница между бытием как пространством присутствия психики и небытием – пространством, предшествующим существованию психики. Проживая одно и то же событие несколько раз, я пыталась обнаружить и раскрыть для себя содержание важнейшего вопроса - понимания смерти. Лишаясь жизни, я хотела понять, что приобретаю взамен, кто она такая – смерть, какова ее природа? Если жизнь – это полноценное существование я-психики, возможность реализации внутренних потенциалов, раскрепощенность и богатство внутреннего мира, активность я-мировоззрения и я-сознания, возможность проявлять свои внут-ренние потенциалы во внешнем образе, то, что такое смерть? Почему смерть – это небытие, и действительно ли существование небытия – это пространство существования смерти?
Чем больше меня покидала жизнь, тем реальней становился новый мир моего присутствия: совершенно иной, на первый взгляд сумбурный, противоречивый и нелогичный. Лишаясь жизни, я переходила в новое измерение и в качественно новое состояние существования оставшихся структур психики. Утрачивая жизнь, задыхаясь и умирая в бытии, я словно переходила в иное измерение, по частям обнаруживая себя в небытии. Мир, в котором нет места целостному и активному я-мировоззрению, в котором подавляется активность я-сознания и становится невозможной самоидентификация: узнавание себя как в собственном внутри, так и во внешних проявлениях, называется небытием. Небытие – это пространство присутствия смерти, как ничто и пустоты, как полное отсутствие я-мировоззрения как единого функционального целого. Небытие – это разрушение структуры и функций я-психики, после чего она превращается в разлагающуюся массу нейронов и глиальных клеток, которые под влиянием внешней среды безвозвратно исчезают во времени…
В небытие, как в данность, попало все то, что осталось от моей я-психики, что прошло через Рубикон. По логике вещей преодоление Рубикона возможно только в одном случае – когда радикально изменяется форма присутствия в мире. Рубикон на то и есть Рубикон, чтобы существовать как непреодолимая преграда для одной из форм присутствия в мире. Если я-психика присутствует в бытии как я-психика, то Рубикон она может преодолеть только в одном случае – если она перестанет быть я-психикой, а перейдет в качественно иное состояние, например, в состояние не-я-психики. Я-психика – это индивидуальное и неповторимое присутствие конкретной, отдельно взятой психики в мире бытия, а не-я-психика – это присутствие всего того, что осталось от я-психики в небытии. Это качественно новое состояние я-психики, которое мне еще только предстояло познать.
Замена я-психики не-я-психикой должна сопровождаться изменениями в структуре и функциях. Но как я могу воспринимать небытие, если, во-первых, оно
