озаряемым внутренними силами я-сознания. Словно никуда и не падала, словно ничто не уносило меня и не подавляло извне.
Но отголоски произошедшего, несмотря на восстановленный порядок в я-мировоззрении, остались, и я о них с содроганием вспоминала. Концентрируя внутренние усилия и напрягая восстановившуюся мощь я-сознания, моя психика попыталась проанализировать произошедшее, обозреть недавно случившееся, словно отдельные пазлы складывая в целое разрозненные картины падения в ничто. И это ей удалось. В памяти всплыли недавние образы соп-рикосновения со смертью, которые вызвали содрогание и ужас. Я словно заново пережила свое недавнее обезличивание, удушающее исчезновение из бытия, распад основания собственной психики. Но если в падении в ничто это самоуничтожение воспринималось терпимо, как неизбежность, вынужденная необходимость, то сейчас, когда я-мировоззрение было наполнено силой я-сознания события произошедшего бунта и испытанного вслед за ним позора и унижения раскаленным пламенем выжигали все внутри. Было очень страшно, стыдно и больно.
Кроме того, обозрев восстановленный каркас я-мировоззрения, я обнаружила в нем существенные изменения. Как оказалось, соприкосновение со смертью не прошло бесследно – в него прокрался ранее отсутствующий страх. Вырвавшись назад к жизни, я вынесла из небытия жуткий, плохо прикрытый страх, который тлел во мне, болезненно кровоточил. Он слился с моим я-мировоззрением, вошел в его структуру, образовав с ней нерасчленимое единство. Я действительно вернулась в бытие, к жизни, только теперь моя жизнь прочно переплелась со страхом. Я стала жить со страхом.
Что же это за страх?
Используя я-сознание как механизм моя психика начала более тщательно и скрупулезно осматривать себя, анализировать возродившееся я-мировоззрение. Что сложилось не так, где произошло нарушение структуры? Шаг за шагом я осматривала каркас внутреннего «я»: каждый шов нейронной связи, каждый пласт хранящейся в нейронных комплексах долговременной памяти информации. И изменения обнаружили себя, они лежали не так глубоко, поэтому сознание их быстро активировало. Да и было какое-то предчувствие места их расположения, направление идентификации. Это был страх перед низвержением и невозвращением.
Все, что произошло со мной, что испытала на себе моя психика в падении в ничто, запечатлелось и патологией, искаженностью ракурса восприятия стало проявлять себя в функционировании. Возрожденное ощущение присутствия в себе было полным, но уже иным, дефектным, с элементом четко просматривающегося страха. И я могла только догадываться о масштабах изменений, которые как следствие произойдут во внешнем образе, если, естественно, у меня еще останется возможность свой внешний образ проявить.
Сросшийся с я-мировоззрением страх пророчески вещал, что низвержение в пучины я-подсознания возможно в любой момент – никто из смертных не в состоянии его предсказать и предугадать. Но одно дело, когда психика низвергается в подсознание неподготовленная, первый раз и, как правило, без шансов вернуться к состоянию целостности и здравия, совершенно другое дело, когда ты знаешь последствия низвержения, знаешь, что тебя ожидает в его глубинах. Но самое страшное, когда перед низвержением ты успеваешь понять насколько тяжело тебе расстаться с привычным миром бытия и окружающими близкими людьми, сколько незавер-шенного и важного ты оставляешь в не всегда объективно оцениваемом тобою мире жизни. И понимание значимости оставляемого рождает страх низвержения, пробуждает желание противиться смерти, всеми силами цепляться за жизнь, идя на унижения и любые уступки лишь бы остаться, лишь бы продержаться еще немного, пожить, надышаться, насмотреться! И первые признаки надвигающегося низвержения вводят я-психику в состояние истерики и паники. Она мобилизует все свои внутренние силы и возможности, и стремится предотвратить падение, остановить и изменить зако-номерный ход событий. Видения одолевают ее, тревожат, искажают восприятие бытия: во всем происходящем начинают казаться признаки начала падения в ничто, разрушение внутренней структуры и разрыв я-мировоззрения. Предельное состояние внутренней тревоги делает я-психику легко возбу-димой и неуравновешенной, а внешний образ, в котором внутреннее содержание себя обнаруживает – полуистеричным и шизофреничным. От ожидания, неопределенности, навязчивых видений человек медленно сходит с ума…
Но помимо страха низвержения в ничто я-мировоззрение было гложимо и другим страхом - невозвращением из небытия, своим исчезновением как объекта и субъекта присутствия во внешнем мире. Падение в ничто ассоциировалось в психике с соприкосновением со смертью, с постепенным удалением присутствия в себе от присутствия во внешнем образе - для других. Низвержение в ничто разъединяло внутреннее содержание психики с тем внешним образом, в котором психика обнаруживала себя, являла свое содержание окружающим. Чем дольше существование психики в бытии, тем теснее связь содержания я-психики с внешним образом, тем, соответственно, больнее расставание со всем тем, что удалось воплотить, опредметить и материализовать присутствуя в бытии. Дети, налаженные знакомства, семья, работа и многое другое, прочно привязывают присутствие я-психики в себе к внешнему миру. Я-психика срастается с внешним образом и образует с ним и его проявлениями единую структурную организацию. Именно поэтому любая изоляция я-психики от воздвигнутого и представленного в бытии, граничит с нарушением устоявшейся структуры, с разрушением целостности, с утерей связи между присутствием в себе и присутствием для других. Я-психика боится не вернуться к уже созданному, налаженному, размеренному, ставшему ее неотъемлемой частью. Присутствие для других становится для я-психики таким же необходимым и знаковым, как и присутствие в себе и для себя. Скорее больше, - чем дольше присутствие я-психики в бытии, тем больше ее существование превращается в тревогу за собственное присутствие для других. Я-психика беспокоится уже не столько за присутствие в себе, сколько за создаваемое в повседневности, за материализованное и представленное в обществе. На сов-ременном уровне развития я-психика больше боится не столько возможности разрушения я-мировоззрения, полного обезличивания, непризнания внутреннего «я» как определяющей организационной структуры, т.е. лишения возможности присутствовать в себе, сколько разрушения и уничтожения внешнего образа, т.е. невозможности при-сутствовать для других. Поэтому страх невозвращения из низвержения в ничто, был больше связан с утерей возможности присутствовать для других, чем в себе и для себя.
В современном обществе природную необходимость я-психики присутствовать для других воспринимают в несколько искаженном свете – как присутствие в я-теле. Но в моем состоянии мне было определенно видно, что я-тело занимает незначительное место в присутствии я-психики для других. С «вершин» моего полуживого состояния можно было сказать больше – значимость я-тела, как присутствие я-психики для других, с каждым поколением снижается и сводится на нет, потому что по мере совершенства психики биологические возможности организма все меньше и меньше удовлетворяют ее. Эволюционирующая психика уже давно вышла за рамки присутствия в я-теле. Присутствуя для других, она присутствует больше в творческой реализации, которая материализуется и обнаруживает себя в определенных предметах и вещах - продуктах творчества. Именно комплекс материализованных в продуктах творчества внутренних потенциалов является истинным присутствием я-психики для других.
***
Между бытием человека и небытием пролегает тонкая грань, которая мало зависит от я-психики, а тем более от я-тела. Но если про переход я-тела в состояние небытия из университетских лекций, пусть поверхностное, но я имела представление, то о переходе в небытие я-психики я даже не предполагала. О нем не говорили университетские профессора, молчали средства массовой информации, не рассматривали научные издания. Культ тела заслонил собой понимание я-психики, и поэтому, оставшись один на один с нею, я не понимала ее, не знала особенностей строения, организации, функционирования. Я не знала где заканчиваются границы ее существования и начинается смерть, где обрываются пределы присутствия в себе, и начинается существование не-я-психики. Я вынуждена была самостоятельно постигать я-психику и особенности ее существования, открывать для себя основные характеристики ее присутствия в бытии, структуру и функции.
Что поражало – так это простота внутреннего самообозрения, доступность самоанализа как процесса самоидентификации. Рассматривая конструкцию своей психики, я с удивлением обнаружила несложность подобной процедуры: спаренная и взаимодополняющая работа я-сознания и я-мировоззрения с достаточной полнотой высвечивала особенности строения психики. Если бы мне рассказали о такой возможности раньше, до аварии, я бы прочитав специальную литературу, более углубленно вникла в ее понимание. А так, обозревая свое внутри, я признавала, что мне не хватает специ-альных знаний, причем не столько по психологии, сколько по нейронаукам: по организации структуры и функционированию нейронов и нейронных объединений. Что это за знания, я сама не знала, но, обозревая грандиозность внутренней структуры психики, мое «я» убеждалось, что вся ее структура и функции были заключены в огромном множестве нейронов, нейронных связей и клеток глии, которые сконцентрировались в головном мозге, различались внутренней организацией и функциями, представляли разные поколения и организационное уровни, но, тем не менее, образовывали единый функционирующий организм, эволюционирующий по своим законам в направлении формирования и развития сферы своего присутствия на Земле - ноосферы. Я видела красоту и величие внутренней структуры психики, но отсутствовала четкость изображения и понимание увиденного. Я с сожалением констатировала, что мало увидеть событие, нужно понять его структуру и функции.
Но сейчас меня волновала не столько структура психики, сколько природа страха невозвращения из состояния падения в ничто. Каков механизм возвращения из состояния разорванности я-мировоззрения? Что заставляет психику, соприкоснувшись со смертью, с полной потерей внутренней целостности, вернуться в бытие, возродиться, стать вновь действенной? Если сам факт разрыва я-мировоззрения – это галлюцинация, бредовая фантазия, то почему столь очевидны раны в я-мировоззрении, столь реален страх низвержения в ничто и невозвращения из небытия?
Меня беспокоил и другой вопрос: почему мое падение в ничто сопровождалось кошмарами и нечеловеческой болью? Огромный объем литературы по оккультизму и на религиозную тематику, на примерах очевидцев, исследователей, как они себя называли, доказывал безболезненность перехода в небытие, «райские» условия в самом небытии. Почему же для меня этот переход был столь ужасен и болезнен, несмотря даже на фейерверк самых счастливых минут
