Дом. Книга 1. "Деривативы, Контанго, 189"

иногда в темное время суток под столом в углу могла ночевать кошка, обитавшая на машинном дворе.
Старый гном типичной для этой расы внешности с мясистым носом, широкими плечами и смуглой кожей кивнул головой Бабу, когда тот открыл дверь сторожки.
– Хвала Бэквордации! Давай, страж железных коней, мои ключи и свой журнал, – вроде как пошутил Нгуви. – Распишусь да попру к комбайнам.
– Погоди, Баб. Зайди к хозяину. Он тебя чего-то видеть хотел, – ответил сторож, протягивая для приветствия руку.
– А что Ибахили от меня надо? – буркнул Нгуви.
– Не знаю, – развел руками гном. – Меня просили только передать. Я хомо маленький. Я здесь не командую, а исполняю. Пришел сегодня Ибахили раньше, чем обычно и сказал, что так, мол, и так. Надо, чтобы ты до убытия к нему зашел.
– Надо – так надо. Давай свою книгу дурацкую. Распишусь в ней и пойду, – попросил Нгуви и потянулся за ключом.
– Баб, – сторож аккуратно положил свою ладонь на предплечье собеседника, – мне велели не отдавать тебе ключи от «Омбэ», пока ты не вернешься от хозяина.
– От хозяина, от хозяина. Заладил ты, как попугай бразиозский. Что за прихоть такая? Я б завел машину. Пусть прогревается, а сам к нему пошел. Чего время терять? – повысил голос Нгуви.
– Баб, во-первых, попугаи не бразиозские, а бразиотские.
А во-вторых, что мне велел хозяин, то я и передаю.
– Пачулак твой хозяин и самодур. Отец его, хоть и сосал нашу кровинушку, но хоть мозгами шевелил, а этот.., – отец Таммы махнул рукой, развернулся, громко хлопнул дверью и быстрым шагом пошел в кабинет к Ибахили Мкилиме.
Владелец «Мкилима и сыновья» был ровесником Баба.
Фермерское хозяйство перешло под его командование после преждевременной смерти его отца. Он жил не то чтобы богато, но по меркам Волатильности зажиточно: дом на два этажа, жена одета, дети накормлены. Тем не менее, это была такая же жизнь деревенского труженика, как и его подчиненных. В урожайные годы Ибахили получал хорошую прибыль, которую по большей части инвестировал в дальнейшее развитие «Мкилима и сыновья». Он и технику сам ремонтировал и, бывало, за руль садился, если подчиненный вдруг приболеет или запьет. И целый день ходил в такой же спецодежде по машинному двору, как и ремонтники. Понятно, что отдыхал Мкилима не так, как обычные трудяги. Те отпуск проводили у себя же на дворе. А отпуск у них был только в месяц холода баруди. В селе для отдыха такой период выделен. Остальное время – в земле ковыряться.
Вампир Ибахили был прижимист, въедлив и любил не просто подчиненного поставить на место, а указать, что тот ниже хозяина по рангу. Вот и сейчас, когда Баб зашел к нему в скромно обставленный кабинет, Мкилима продолжил сидеть на стуле. Он поднял на эльфа свои черные глаза, уперся локтем в стол и положил свой вытянутый подбородок на кулак.
– Дверь закрой, – не поздоровавшись, строго сказал Бабу Ибахили. – Не в элеватор же в Консалте зашел, где зерно принимают.
– К чему это вы? – покосился на хозяина Нгуви и захлопнул дверь.
– До меня дошла информация, – вампир поправил темные, как смоль, волосы, – что девятого числа ты сдавал пшеницу в Консалте.
– А как же? Работа у меня такая. Каждый день вожу, – Баб понял, о какой пшенице идет речь, но держался спокойно.
– Работа у тебя – возить мое зерно, – Мкилима посмотрел на Нгуви, но тот выдержал взгляд собеседника.
– Так и делаю, Ибахили. Я не понимаю, что вы хотите сказать? Может, вы о том, что я машину поздно поставил? Вы ж понимаете. Жизнь деревенская такая, что в своем свинарнике иногда застрянешь и опоздаешь.
– Все ты понимаешь, дорогой. Ты куда должен сдавать мою пшеницу в Консалте?
– Как всегда – на железнодорожный элеватор возле вокзала, – пояснил Баб.
– А отчего ж ты, как проститутка, с полным кузовом моего зерна бегал девятого числа… Точнее, метался по городу на моей машине, ища приемщиков пшеницы по всему Консалту.
«Все. Сдали, суки. Приняли зерно и сдали меня, падлы гнилые. Я чувствовал, что этот приемщик Файооу – продажная вампирья рожа. Вот и сдал меня вампир вампиру. Всегда было нормально, а тут слили меня этому упырю. Эх, невезуха! Надо было домой вернуться да Нафаке в другой день сдавать. Вот тухлые яйца бегемота! Попал», – размышлял Баб, а потом выдал:
– Это недоразумение какое-то. Наверно, меня с кем-то спутали.
– Слушай, умник, тебе привести того хомо, которому ты ссыпал пшеницу, а? – Ибахили поставил своими аргументами подчиненного в тупик, а сам размышлял: «Давай. Давай, недоумок, возомнивший себя тем, кто может объегорить Мкилиму. Давай. Колись, что это была твоя пшеница. Ты только это признай – и все. Это ж очень просто: сказать, что ты всего лишь только воспользовался транспортом своего босса, что возместишь этот бензин, который спалил по дороге в Консалт и назад».
– Ибахили, – Баб потупил глаза, – такое дело… Ну, как мне сдать еще свое зерно? Ну, нет у меня грузовика, чтобы привезти его в Консалт. Высчитайте у меня из жалования.
Высчитайте в двойном размере за бензин и за амортизацию «Омбэ». Бывает не только у меня. У меня тоже с кузова недавно сперли первоклассные парашютные стропы. Я ж ничего вам не говорил. Ну, пропали и пропали.
– Ты че, ворюга, – Ибахили приподнялся и с силой ударил кулаком по столу, – пытаешься меня обвинить в воровстве каких-то строп?
– Нет-нет. Все в порядке. Забудем про эти стропы, – замахал руками Баб. – Я возмещу за бензин…– Завтра, – прервал его фермер, – ты вернешь мне деньги за украденное у меня зерно, которое ты сдал Файооу. Понял?
– Это была моя пшеница. Я ж вам сказал.
– Что ты, голодранец, мне сказал? Откуда у тебя может появиться зерно? Твоя пшеница в огороде еще нескошенная стоит. Только не трынди, что ты сдал урожай прошлого года, хорошо? Еще совести хватает меня обвинять в краже какихто строп! Чтоб завтра были деньги, а то посажу в тюрьму, и твой сын будет кору с деревьев грызть с голоду! Вон отсюда!
Все в Волатильности шепчутся, что ты приворовываешь у меня понемногу. Я терпел, думал, что это где гусям, а где свиньям, а ты дошел до такой наглости, что машинами продаешь. Пошел вон, и без денег не возвращайся! Надеюсь, ты их еще не пропил и не прокурил? И чтобы на моем дворе до погашения долга я твоей морды здесь не наблюдал.
 *
Кресло оказалось удобным. Его отрегулировали под рост и вес клиента, и он полулежал или полусидел, опершись о кожаные подлокотники. На груди находился непромокаемый передник, а шею закрепили в передней части эмалированной раковины на защитном подголовнике. Голова при этом как бы висела над умывальником. Глаза у него были закрыты, и теплая струя воды лилась на верхнюю часть головы. Лицо «смотрело» на потолок. Клиент не двигался, и только руки мастера гладили затылочную часть головы, периодически выливая порцию моющего вещества на волосы, которые после этого намыливали и обдавали водой из душевого шланга с активными аэраторами. Затем мастер смазывала волосяной покров бальзамом и повторяла процедуру.
Охотник с Тилета, не видя происходившего в этом помещении, а только слушая рассказ, мог бы подумать, что мастер по изготовлению чучел из диких животных поместил тушу, к примеру, херабского шакала, подстреленного этой ночью, в специальный станок, чтобы отделить голову от тела. Но в кресле расположился не шакал, а водяной Акили Ванасаяби.
Девушка-парикмахер массажировала ему голову уже в течение десяти минут.
Он испытывал блаженство и почти засыпал, рассуждая:
«Вот это кайф! Вот это я понимаю – сервис! Конечно, ласковые руки этой девушки и процедура стрижки у нее намного приятнее, чем щелкающие над ухом ножницы в руках Зизишити, готовые в любой момент оттяпать часть уха. А запах ее туалетной воды вкуснее, чем душок от одежды Зизишити, смешанный с перечно-чесночной смесью, благоухающей изо рта моего товарища. Определенно, есть положительные моменты от сотрудничества с Кигени Вакала. Кстати, куда он слинял? Только приехал в Спрэд, и сразу по своим делам.
Сказал, что едет на встречу с владельцем нашей шахты Лику Годи. Да, у него связи есть везде, если не врет. А как на самом деле? А кто его знает? Не говорит он толком ничего. Он ведет со мной разговоры не конкретные, а какие-то абстрактные.
Это точно. Треплется он не о цене на масло или курятину, а о мироустройстве, о правильности жизни. О добре и зле. О нашей роли в… как он выразился, социальных процессах. Я почему-то сейчас вспоминаю его слова. Они вертятся в моей башке. Вот, например, он сказал, что есть существа, которые достойны большего, чем просто ковыряться под землей. И я отношусь к этим существам. Выходит, что вся моя бригада, все эти некие существа, что спускаются по несколько раз на неделю в забой, есть низкосортные. А я, получается, другой.
Это обидно. Обидно не за себя. Это неплохо, что он меня выделил. Обидно за своих товарищей по бригаде, которые своим горбом создают блага для таких вот, как этот Вакала или Годи и им подобных. Шахтеры своим трудом помогают обогащаться этим хомо, сидящим в кабинетах и рассекающим столицы разных стран на дорогих машинах. Хватит. Чего это я заладил про эту справедливость? Повезло мне, что могу попробовать жить в Деривативах, и на том спасибо».
Голос мастера вывел Акили из дремы. Она приглашала его пересесть из этого кресла в кресло для стрижки, расположенное перед огромным зеркалом.
Ванасаяби послушно сменил место расположения и продолжил делиться сам с собой догадками и измышлениями:
«К чему эта фраза, оброненная Кигени: «Порой мы не знаем ничего не только о далеких людях, не только о близких и родных, но и о себе. Некоторые проживут жизнь, умрут, а так и не узнают, насколько они уникальны. Это потому, что нет рядом никого, кто помог бы им раскрыть их способности и таланты». Он как бы намекал в мой адрес, что я не такой, как другие. Нет, меня удивило не то, что он так рассуждал.
Может, он тем самым меня подбадривал, чтобы я тянулся вверх, учился, совершенствовался. Наверно, льстил мне немного, показывая, что тот, кто с ним связался – необычен, так как нестандартен сам Кигени. Меня удивило другое: он употребил слово «люди». Он ошибся, или думал в этот момент о мифологических существах и ляпнул про них, или проговорился? А возможно, и намеренно бросил такое слово невзначай».
Парикмахер отвлекла парня от его мыслей, попросив наклонить голову вниз для удобства выполнения некой нужной ей в стрижке операции. Акили опустил голову и продолжил:
«К чему? К чему его слова: «Да что такое покинуть Листинг?
Иногда хомо мир меняют, чтобы сделать то, что ему предначертано. Ты думаешь, что наколупаешь пару вагонов угля, и у кого-то в доме станет после этого тепло? Да, это хорошо.
А если у тебя есть шанс изменить в лучшую сторону судьбу не нескольких семей, а миллиардов?» Он произнес это так серьезно, а сразу за этим рассмеялся, как идиот. Вот и пойми его: когда он шутит, а когда правду говорит. А его рассуждения о преисподней и о богах. Он сказал, что мои представления о боге примитивны. Я возмутился. Он извинился и сказал, что я слишком поверхностно понимаю устройство мироздания. Потом он завел разговор про ад. Сказал, что он действительно существует, только туда попадают не те, кто старушек душит ради квартиры или детей