воинские эшелоны белых — спешили к Симбирску. Несмотря на то, что Лиду одолевала какая-то непривычная, «стариковская» усталость и ломота в мышцах, за всё время она почти не сомкнула глаз, считала платформы, теплушки, орудия. «Лишь бы простуда не свалила, — беспокоилась Лида. — Если заболею — не до разведки будет».
Тормоза завизжали, железно завопили, громыхнули сцепки. Будто влетев в тупик, поезд резко остановился. Зазвенели стекла, несколько чемоданов тяжело упало с верхних полок.
Из окна, у которого сидела Лида, была видна старая, с обшарпанными стенами водокачка. Из окна напротив виднелся одноэтажный вокзал.
Подхватив баульчик, Лида вышла на перрон. Кругом следы недавнего боя: стены вокзального здания поклеваны пулями, стекла выбиты.
По перрону сновали люди, одетые в офицерские френчи, кожаные куртки, зипуны, армяки, гимнастёрки, сюртуки, в жилетки поверх красных рубах навыпуск. На головах картузы, бараньи шапки, шляпы. Над заросшим, одетым в рваньё мужиком высился чёрный помятый котелок.
На всех путях стояли длинные составы с дымившими и дышащими паром паровозами. Однако у большинства теплушек двери и оконные люки закрыты или забиты досками.
Белые хитрили, поняла Лида. Цепляли в эшелоны много порожняка, чтобы создать впечатление массовости.
Из теплушек сзади пассажирского поезда доносился звон балалайки, топот пляски, взрывы хохота, матерная весёлая солдатская ругань.
Между составами притаился бронепоезд, а за ним на платформах — трехдюймовые пушки на колесах со снятыми чехлами. Тут же прислуга.
Лида прошла по перрону к небольшому вокзальному ресторану. Через окно увидела сидящих в буфетном зале двух поручиков и господина в гражданском костюме. Решив позавтракать и послушать, о чём говорят офицеры, села за соседний с ними столик.
— Вы знаете, кто такой Станислав Чечек? — горячо говорил один из поручиков. — Биографии современных полководцев, господа, надо знать так же, как биографии Александра Македонского и Наполеона. Так вот, господин Чечек до войны был простым аптекарем у себя в Чехии, а на войне — поручиком! Революция в России, и Чечек — командир полка. А сейчас он приказом КОМУЧа назначен командующим Поволжской армией, которая объединяет чехословацкие войска, Народную Армию КОМУЧа и уральское казачество. А русский генерал Шокоров командует чехословацким корпусом. Боже, как велика сила настоящей демократии! Простой аптекарь во главе фронта! А генерал у него в подчинении…
— Да, КОМУЧ — это реальная сила, — вступил в разговор другой поручик. — Занимается не только военными, но и гражданскими делами. Я слышал, что КОМУЧ намерен пригласить председателя партии эсеров Виктора Чернова на должность министра земледелия. Говорят, он знаток крестьянского вопроса…
— Чернов — знаток?! — возмутился господин в гражданском. — Как теперь говорят, ни ухом, ни рылом в сельском хозяйстве. Он за всю жизнь ни разу в деревне не был. Пшено от проса не отличит!
Господин сокрушенно покачал головой.
— Все эти господа КОМУЧевцы — персонажи из плохой политической комедии. Балаган! Без помощи великой державы — я имею в виду Америку — Россия как государство существовать не сможет: за гражданской войной неизбежно последует хозяйственный паралич. Американские концессии, и прежде всего в Сибири, откроют русскому народу широкую дорогу к предпринимательству…
Позавтракав и поняв, что военных разговоров от соседей она не услышит, Лида вышла на перрон.
Пассажирский поезд уже ушёл, вместо него стоял военный состав из теплушек, набитых солдатами. На нескольких платформах стояли пушки.
Лида пошла вдоль состава.
У одной теплушки прямо на перроне два солдата развели костёр. Один за ноги держал раскрылетившуюся живую курицу. Другой чесал затылок и рассуждал:
— Курицу нужно зарезать, Петро. Живая она не захочет сидеть в кипятке, и мы не сварим из неё суп. Ты умеешь резать кур?
Державший курицу солдат пожал плечами, как-то обыденно перекусил у живой курицы шею и оторвал голову. Брызнувшие из шеи струи крови он направил на колёса теплушки. Заметив наблюдавшую за ним Лиду, солдат ощерился окровавленным, как у вампира, ртом и подмигнул девушке.
Лида едва справилась с подступившей к горлу тошнотой и поспешно ушла.
Дальше, у двери вагона, разговаривали несколько офицеров. Лида замедлила шаги, чтобы послушать, о чём они говорят.
— …и эта комиссарша стала в упор расстреливать его из деше¬вого револьвера Лефоше. Господа, вы же знаете, какая это жестянка! Три пули торчали в его голове, едва только пробив кожу. Мы их потом из головы поручика перочинным ножом выковыривали.
— Странно… Комиссары, насколько я знаю, любят маузеры.
— Так дама же! Комиссарша рачье—кобелячьей красной армии!
— И что с ней потом?
— Ну что… Комиссарша молодая… Не пропадать же добру! Все желающие удовольствие получили! А желающих, скажу я вам, оказалось ох как много! В очередь стояли!
— Господа, ну это же аморально! — вовсе не осуждающе, а словно укоряя малыша за невинную шалость, со смешком проговорил один из офицеров.
— Когда говорят о морали на войне, господа, мне становится смешно, — возразил другой. — Война аморальна по определению, гражданская война — тем более. Какая может быть мораль на войне? Можно калечить и убивать на поле боя — и нельзя вне боя? Отпусти мы ту комиссаршу, она днями позже возглавила бы толпу быдла и убила любого из нас! Где логика? Суть войны — убийство врага. И именно убийство на войне становится доблестью. Врага берут внезапно, ночью, с тыла, из засады, превосходящим числом. Врага обманывают… Армия из моралистов и философов — никудышняя армия. Я бы предпочел армию из преступников.
— Расстрелять врага — одно. Но насиловать…
— Господин подпоручик, ваши солдаты снимают с убитых красных сапоги и обмундирование?
— Ну да… Обмундирования всегда не хватает.
— А женщин на войне тем более не хватает. Почему не воспользоваться молодым женским телом, фактически вычеркнутым из жизни, как пользуются сапогами с мёртвых? Ни комиссарше её тело, ни мёртвым их сапоги уже не понадобятся!
— Вы её расстреляли потом, что-ли?
— Не понадобилось стрелять. Я ж говорю, комиссарочка молоденькая попалась. А желающих комиссарского тела попробовать — очередь с этот поезд. Померла, получая удовольствие. На всех не хватило.
— Ха—ха—ха, господа! А говорят, женщина не мыло, сколько ни три — не сотрётся!
— Это, если вы, подпоручик, будете её мылить. А там был отряд голодных солдат. Вы не представляете, комиссарочка уже померла, а желающие воспользоваться её телом всё подходили.
Лиду передёрнуло. Она живо представила, что может случиться, если её раскроют, как красную разведчицу.
Проскользнув между вагонов, она направилась к бронепоезду.
Бронепоезд состоял из бронированного паровоза, трёх бронированных вагонов с башнями для пушек и пулемётов, и блиндированной площадки (с бронещитами по бокам), на которой расположилось человек пятьдесят пехоты.
Солдат чёрной краской закрашивал старую надпись на борту бронированного паровоза, и писал новую, оставляя кое-какие буквы из старой надписи.
— Был бронепоезд «Советская Россия», стал «Святая Русь», — со смехом пояснил солдат, заметив остановившуюся девушку. — Из-под Симбирска пригнали. У красных отбили.
— А куда погонят? — автоматически спросила Лида.
— Интересуетесь? — спросил кто-то вкрадчиво прямо в ухо Лиде.
Лида от неожиданности отшатнулась. Солдат, красивший бронепоезд как-то поскучнел, и стал внимательно разглядывать рисуемые им буквы.
Позади Лиды стоял полненький мужчина с маленькими усиками, в затасканной шляпе и потёртом штатском костюме. Неприятным колючим взглядом он осматривал девушку. Позади штатского стояли два солдата с винтовками.
— Интересуется? — требовательно спросил штатский у солдата—маляра.
— Дык, шла вот, остановилась… — смутился солдат. — Смотрит, как я крашу. Не жалко, пусть смотрит.
— И потихоньку расспрашивает, куда пойдёт бронепоезд, — заключил штатский.
— Не расспрашиваю я, — испугалась Лида. Она поняла, что не спроста два солдата подчиняются этому, в штатском. — Случайно просто…
— А вот мы и узнаем, случайно, или потихоньку, чтобы не заметили. Вчера тут один потихоньку старался всё узнать. Теперь, наверное, стоит перед архангелом Петром, а тот думает, в какие ворота его направить, в райские или адские. Взять её!
Солдаты подхватили Лиду под руки. Штатский пошёл вперёд, солдаты почти понесли девушку над землёй.
— Подождите! Вы не смеете! Я работала в штабе Народной Армии у штабс-капитана Максимова! Я возила от него пакет в Хвалынск подполковнику Махину!
— Разберёмся, — без каких—либо эмоций буркнул штатский.
Подошли к вагону, из которого доносился жалобный стон человека, которому так хочется жить, но который знает, что неизбежная смерть придёт к нему после долгих мучений. Стон сменился криком терзаемого, протяжным, нечеловеческим, страшным и диким криком, криком насмерть раненого зверя.
Лида запаниковала. Ноги у неё ослабли, солдаты держали её на весу. Она подумала, что не выдержит и капельки боли, если её станут бить.
Штатский постучал в дверь вагона кулаком, подождал немного.
— Господа офицеры заняты, — не дождавшись ответа, подмигнул штатский солдатам. — За мной!
Завели в вагон, в котором были сняты все переборки между купе. Вдоль стен стояли два мягких плюшевых дивана. На двух столиках — пишущие машинки. На полу лежали груды бумаг. На одной стене висел большой, написанный маслом портрет мужчины с козлиной бородкой, наблюдавшим из-под пенсне пронзительными глазами за происходящим. Лида знала по газетным картинкам — это главковерх Красной Армии Лев Троцкий. «Штабной вагон взяли у красных», — подумала Лида. В противоположном конце вагона за обычным столом сидели несколько офицеров.
— Представляете, господа, поручик исчез! — рассказывал один из них. — Мы всех подняли на ноги, целый день искали, а наш поручик обнаружился на следующее утро самостоятельно в совершенно непохмелённом виде, благоухающий картофельным самогоном, аромат которого невозможно спутать ни с чем, с блаженной улыбкой неисправимого грешника, только что покинувшего райские кущи, населённые компанией ангелиц. Он, видите ли, загостился у какой-то вдовушки…
— Кто такая? — чуть покосившись на вошедших хриплым голосом лениво спросил сидящий спиной к двери штабс-капитан и сплюнул на пол недокуренную папиросу.
— Шпионила на станции, — доложил штатский.
— Свободен. Разберёмся.
Штатский, удовлетворённо щёлкнув каблуками, вышел.
— Не финти и не морочь нам голову. Отвечай прямо: кто послал тебя шпионить за воинскими эшелонами? — спросил штабс-капитан, едва повернув голову в сторону девушки.
Взглянув ещё раз на сидевшего к ней спиной штабс-капитана, Лида похолодела: это был юнкер Кобзарь! Точнее, юнкером он был год назад. А теперь — штабс-капитан! Фантастический карьерный рост! И ещё Лида поняла, что паспорт Лиды Маминой, когда его увидит штабс-капитан, будет ей смертельным приговором. Но смерть наступит потом. Судя по разговорам офицеров, которые она слышала у поездов, и крикам из вагона, в который её хотели завести, судный день для неё будет
