— Баба Матрёна, вот я по—божески с вами и делюсь…
Лида перекрестилась на икону и протянула бабке несколько царских купюр.
То, что девчонка перекрестилась на икону, бабку убедило в чистоте её помыслов. Бабка Матрёна взяла деньги, поднесла к глазам, щурясь в темноте, подслеповато разглядывала купюры.
— Боженька милостивый! Да тут не деньги, — возмутилась бабка. — Тут деньжищи!
Она решительно ткнула деньгами в живот Лиды:
— Забери! Не надо! Сроду у нас таких денег не было! Не знаю, откуда ты такие деньжищи взяла…
— Баба Матрёна, это… не грешные деньги! — тихо убеждала Лида старуху. — Мне их дали, чтобы я тратила их на еду, на одежду… Вы меня выходили от болезни, значит — и на лечение. Мне эти деньги не нужны, значит, я могу потратить их все. Вот я и благодарю вас этими ненужными мне бумажками за спасение жизни, за хлопоты ваши…
Лида подняла руку старухи вверх и поцеловала в тыл кисти.
Старуха смутилась.
— Ну… Ежели так… Да больно уж много.
Лида вытащила из сумки увесистую пачку керенок.
— Вот ещё. Купите мне обувку какую, — опередила Лида возражения старухи. — А мне лишь бы до Балакова добраться…
3. У красных
=1=
Лида подходила к балаковскому военкомату.
Боже, как она устала за эти дни!
Баульчик оттягивал ослабевшую руку, будто набитый железками. Хотелось есть и пить.
Ну, ничего… Сейчас она напьётся сладкого чаю, вымоется… Сменит эту грубую солдатскую одёжку на нормальную женскую. А главное, встретит Сергея Парменовича… Сергея… Серёжу… Он, видно, соскучился по ней за месяц… А уж как она истосковалась!
На улице перед зданием военкомата стояла машина, на которой Захаров отвозил её на пристань. Сердце Лиды радостно затрепыхалось: здесь военком!
Лида подошла ко входу в военкомат. Часовой, как шлагбаумом, преградил дулом винтовки дорогу:
— Куда, пацан?
— К Сергею Парменовичу, — улыбнулась радостно Лида. И подумала: «Вот удивится, увидев её в таком виде! Часовой, вон, за пацана её принял».
Лида скосила глаза вниз, оглядывая себя. Огромные солдатские ботинки, обмотки… Бесформенные штаны и гимнастёрка, стянутые в поясе брезентовым ремнём… Синюшные, истощённые ладошки… От девичьей гордости — грудей — и половины пышности не осталось, так истощала…
— По какому вопросу к Сергею Парменовичу? Многие к нему хотят, да не на всех у него время отпущено, — важно допрашивал часовой Лиду.
— Я… Я с задания… Он меня посылал… Он знает…
Лида сомневалась, говорить или не говорить часовому правду.
— Товарища Захарова нету.
— Я подожду. Умоюсь пока, — Лида указала пальцем, где в подвале кран с водой, — чаю попью. На втором этаже комната есть…
— Товарища Захарова в городе нет. И ближайшие две недели не будет, — дружелюбно ответил часовой, поняв, что пацан свой, коли знает, где что есть в военкомате.
Лида до того расстроилась, что бессильно села на асфальт.
— А ты давно здесь не был? — посочувствовал часовой. — Я тут две недели, а тебя что-то не видел.
— Месяц с лишком… — тоскливо протянула Лида. — Сыпняк у меня был.
Лида сняла фуражку, почесала стриженую голову.
— То-то я смотрю, стриженый ты по—модному, — улыбнулся часовой. — Лесенкой.
— А куда Сергей Парменович уехал?
— За кудыкину гору. Ишь, какой шустрый! Скажи ему, куда военком поехал… Военная тайна! Выпытывает…
— Служба у меня такая, выпытывать… — буркнула Лида.
— Че—го—о?! — возмутился часовой и направил штык на Лиду. — А ну встать!
Лида встала, отряхнулась.
— Да меня Сергей Парменович в Самару направлял… Узнавать. Только сыпняк меня по дороге свалил… Вот задание и невыполненное оказалось…
— А—а… Вон оно что… — зауважал часовой Лиду. — Ну, это по причине, задание невыполненное. Сыпняк такое дело, тут и помереть можно. А ты, вон, живой… Хоть и стриженый… Кожа да кости… У меня приятель сыпняком переболел, так я его не признал после госпиталя.
Часовой добродушно рассмеялся, закинул винтовку на плечо.
— А ты к заместителю военкома обратись. К товарищу Наумову.
Лида вздрогнула.
— Нет, к Культяпому… Нет, мне Сергей Парменович нужен.
Часовому понравилось, что пацан так запросто назвал заместителя военкома Культяпым. Свой парень! Часовой и сам недолюбливал Культяпого: из грязи, как говорится, в князи, а гонору в нём…
Дверь военкомата распахнулась, и Лида с ужасом увидела, что из неё решительно вышел Ванька Культяпый.
— Чего пацан тут болтается? — тут же придрался он к часовому.
— Да… Наш это… С задания он, товарищ комиссар. Не определился ещё. Отдохнуть, чаю попить…
Культяпый скоьзнул недовольным взглядом по Лиде и прошёл к машине.
— Заводи! — услышала Лида резкий приказ Культяпого.
Мотор нехотя фыркнул. Машина уехала.
— Ишь, в начальники выбился! — неприязненно пробурчала Лида.
— Выбился… — вздохнул часовой. — Как зверь лютует. И ладно бы, в дело. А то хуже фельдфебеля — из злости. Ладно, царские порядки отменили, а то бы всем зубы повыбивал… А тебе сильно товарищ Захаров нужен? — спросил часовой сочувственно.
— Только он. Больше никто.
— В чепаевскую дивизию он уехал. На Урал—реку. Может даже и месяц его не будет.
— О, гос—споди… — застонала Лида и сжала руками голову. Замерла на мгновение и решила: — К нему поеду.
— А вон, Культяпый с пополнением как раз на той неделе и поедет в чепаевскую дивизию. С ними и отправляйся.
— Нет, неделю ждать не буду. Отдохну чуток — и вперёд.
Лида вдруг почувствовала крайнюю усталость. Подошла к стене дома и бессильно опустилась на землю.
— А ты Соловьёва нашего знаешь? — спросил часовой.
— Петра Фёдоровича? Конечно.
Соловьёв, или, как его все называли — Фёдорыч, служил при военкомате вроде завхоза.
— Ну так пройди к нему, он тебе организует где отдохнуть, чайком напоит. Культяпый, слава богу, уехал, а остальным до тебя дела нет.
Лида вошла в здание, спустилась в подвал, где у Соловьёва была каморка. Постучала, открыла дверь. Соловьёв ремотнировал табурет.
— Здравствуй, Фёдорыч! — радостно поздоровалась Лида.
— Здоров, пацан, коль не шутишь, — добродушно ответил Соловьёв, мелькнув взглядом по вошедшей.
— Не признаёшь? — широко улыбаясь, спросила Лида.
— Вас тут, шкетов, знаешь сколько ходит, всех помнить, — без злобы оговорился Соловьёв.
Лида поставила баульчик на лавку у стены, достала из него платок, накинула на голову.
— А так?
Соловьёв хмыкнул с усмешкой, глядя на театр с переодеванием пацана в девку. Посерьёзнел, приглядываясь.
— Лида? Ты, что ль? — проговорил недоверчиво, вглядываясь в не по мальчишести огромные глаза на истощённом лице.
— Я, Фёдорыч, — устало произнесла Лида, спрятала платок в баульчик и почти упала на лавку. — Сыпняком болела. Спасибо добрым людям, выходили. Есть ещё среди озверелых…
— Да—а, русский народ... Зверь стал в гражданской войне… Но самый добрый из зверей...
Фёдорыч сел на табурет, который он только что ремонтировал, задумался. Но тут же встрепенулся:
— Чайку согрею, Лидушка. Там и поговорим! Вот, глупый же я. Человек устал с дороги… После болезни, к тому ж… А я, дурак старый…
Он засуетился, налил в чайник воды, разжёг керосинку, поставил чайник.
— Мне б, Фёдорыч, помыться, да переодеться в своё. Не привыкла я к солдатской обмундировке.
Лида неприязненно оттянула край гимнастёрки.
— А вот насчёт обмундировки, девка, ты подумай… — задумался Фёдорыч. — Я так понял, ты к товарищу Захарову приехала?
— К нему, — согласилась Лида.
— И есть у меня подозрения, что не только по сердечным делам, коль второй раз возвращаешься по своей воле...
Лида вспыхнула и возмущённо уставилась на Фёдорыча, беззвучно раскрывая рот, будто рыба.
— …а по службе, — закончил мысль Фёдорыч. — Не в обиду говорю. Дураку только не понять, куда человека тайком провожают, и в тайне дома держат. Чтоб чужие глаза не видели.
Лида успокоилась, шевельнула руками: так вот, мол.
— С Культяпым ты…
— Нет! — категорически подчеркнула отказ движением руки Лида. — Он не узнал меня. А если узнает… Плохо мне будет. Он думает, что я любовницей у товарища Захарова…
— Дурак он, потому и думает. Искупаться я тебе воды согрею… Бельишко-то подмениться есть? А насчёт переодеться в бабье… Думаю, в этом тебе сподручнее будет. А дальше какие планы у тебя?
— К товарищу Захарову поеду. По службе меня только он знает. Для других я —купеческая дочка.
— Тяжело к нему добираться одной. На Урал—реке он с Чепаем.
Фёдорыч задумался.
— В Николаевске у меня сродственник при укоме. От них в чепаевскую дивизию частенько обозы ходят. То с продовольствием, то с оружием, то с пополнением.
— Так меня ж там… Как же я, в солдатской форме, с девичьим паспортом? Скажут — засланная!
Фёдорыч задумался.
— Я видел, ты у товарища Захарова на машинке стрекотала?
— Да.
— Вот и справим тебе мандат, что ты послана служить машинисткой в штаб к товарищу Захарову. И печать поставим! — воодушевлённо закончил Фёдорыч, подмигнул Лиде и «поставил печать» кулаком по столу.
К вечеру с мандатом о том, что «…тов. Мамина Лидия направляется служить писарем—машинисткой в штаб к комиссару товарищу Захарову С.П.» Фёдорыч с оказией отправил Лиду в Николаевск.
= 2 =
В уком Николаевска Лида прибыла поздно ночью.
Вышедший на крыльцо укомовский дежурный, позёвывая и почёсываясь, недовольно взял мандат. Повернул к полной луне бумагу, вгляделся в текст. Наткнувшись на слово «штаб», обрадовался:
— Так это не к нам. Тебе в штаб надо.
— Я не местная. Где я его ночью искать буду?
— Найдёшь, не заблудишься. Вон, видишь, церковь пятиглавая?
В лунную ночь пять куполов церкви отсвечивали очень отчётливо.
— Дойдёшь до неё, свернёшь направо по улице, вниз. И на углу увидишь большущий дом, бывший купцов Волковойновых, с одной стороны одноэтажный, а за углом, на спуске, двухэтажный. С башенками на углах. Это и есть штаб Николаевской бригады. Тебе туда. Да не ошибёшься! Там людно: солдаты на улице, солдаты во дворе…
Свежая тихая ночь заставила Лиду идти быстрым шагом.
Вдалеке погавкивали собаки. Ночная птица вскрикнула в кустах. Где-то протяжно возвестил полночь петух.
Перед штабом и вправду сидели у костров разномастно одетые люди с винтовками, некоторые спали вповалку на обочинах у стены здания.
Один, одетый в гражданское, сняв рубаху, у костра давил вшей, приговаривал:
— Сапоги свои, рубашка своя, вещмешок свой, одна вошь казенная...
Лида показала мандат часовому у двери:
— Я командирована из Балакова к товарищу Захарову Сергею Парменовичу.
— Эко захотела, — усмехнулся часовой. — Сергей Парменович с белыми воюет.
— Я знаю. Туда и направлена.
— Ну иди… — часовой махнул в сторону двери. — В конце коридора справа штаб, там командиры заседают, обратись.
Едва Лида вошла в коридор, как в противоположном его конце открылась дверь, из которой вышел вихрастый парень в черной кожаной тужурке железнодорожника, туго перепоясанной широким ремнем, в путейской заношенной фуражке и в больших растоптанных сапогах.
— Товарищ… Штаб там? — несмело спросила Лида.
— Там, — ответил парень и, не взглянув на девушку, торопливо пошёл к выходу.
Лида тихонько постучала и открыла дверь.
В комнате, как в любых заседательных помещениях, было сильно накурено. За столом и у стен сидели мужчины,
