большой урожай яблок, тогда должен был просверлить дупло в стволе яблони, соразмерное своему фаллосу, и оплодотворять её два раза в неделю, а не топор класть рядом - с целью запугивания.
Желал, чтобы репа росла в изобилии – рыл ямку в грядках.
С запасами мёда было несколько сложнее, поскольку после каждого акта, отверстие в улье приходилось распиливать на два размера больше.
В «Историческом Своде Карнавалов г.Стерлядова» не фигурировало записей о приговоре, который был вынесен чувашу, но имелось упоминание, что Морю Синеносому было определено пожизненное написание «Скитского покаяния». Книга-дневник получилась на редкость живой, поскольку автор в совершенстве владел двумя языками – строславянским и древнерусским матерным, и упрятана для потомков на хранение в поленницу дров, вместе с рукописями Максима Грека.
Однако лжеучение ещё долго, впредь до тридцатых годов двадцатого века владела гордыми, но хитрыми умами местного населения. К язычеству было трудно отнести это верование, поэтому ему дали простое и ёмкое название – «членчество», а последователей и сподвижников лжеучения – «членистоногими».
Кстати, книга Моря Синеносого «Скитское покаяние» не канула в Лету, а была неоднократно переписана, и содержимое ёё передавалось из уст в уста. К такому заключению пришли столичные фольклористы, ориентируясь на то, что многие выдержки из книги превратились в народные выражения, пословицы и поговорки. « Еться вошь, еться крыса, еться северный олень, еться все, кому не лень», или «Не суй туда нос, куда собака член не суёт», или «Родина! Сменила бы позу для разнообразия, что ли?!»
Тимоня, как сторона обвинения, обязан был по протоколу выразить своё несогласие желанию гражданина с лицом О.Жакова поменяться местами с С. Залётным. Обмен намечался неравнозначный. Обветшалому актёру терять нечего. Судьба его сложилась более-менее удачно, свою душу он давно продал за грош театру и кино. Так что самое большое наказание , которым можно было его напугать – это полное забвение.
Но забвение могло оказаться и вовсе не наказанием, а пропуском в вечность. Ведь добрая половина людей, искупавшись в славе и известности, мечтает дожить тихо, незаметно и приземлено, в то время, как другая половина пытается уличить первую в лицемерии.
Но те и другие скоро забудутся потомками – на Олимпе Известности и Славы очень мало места, теснота невероятная. Народным массам всех не упомнить.
Кто, например, знает Аполлония Тианского? Даже он, Тимоня, плохо помнил: за что Аполлония любили эфесеяне. И от Эфеса остались одни руины, болото и комары – подсказать некому.
А Море Синеносое, наоборот, молил о полном его забвении. И в результате, он – всюду, все жители Стерлядова выражаются языком своего предка и прославляют его отборным матом.
В общем, из этих обменов старейшин на подсудимых ничего хорошего никогда не получалось: личность, приговорённая к забвению, становилась широко известной своим приговором о полном забвении.
Преклоняясь перед медным тазом, в котором устроился Верховный, Тимоня прошептал:
- Ничего лишнего, Виктор Петрович, но на твоём месте я бы не стал торопиться с решением. Практически, против желания одного из старейшин суд никогда не шёл, но теоретически – возможно всё, суд вправе и отказать. Твоя особенность в том, что ты первый, кто смог бы создать прецедент и поднять свою должность Верховного в глазах народа до небывалых высот. А с высоты и судить проще. Небожители могут себе позволить не обращать внимания на собственные ошибки. Ропот толпы там не слышен, и краснеть за свои ошибки не приходится.
Поверь, для меня большой выгоды нет, а для Василискина – потери. Будет шесть подонков осуждено или пять – разницы нет в стране, где уничтожили то ли 10 миллионов, то ли тридцать. Статистика – наука не страшная, она обо всех и ни о ком. Никто не отнесёт на свой счёт и не примерит к своей совести, развалившись на диване перед телевизором, что цифры бывают красноречивее слов.
- Я намерен всех оправдать. Как наделённый властью…
- Да слышали, слышали,- ещё отчаяннее зашептал Тимоня,- только ничего у тебя не получится. Не хотел проводить аналогий, а придётся, вынудил.
В советском судопроизводстве существует столько процессуальных тонкостей, столько живучих хитросплетений и комбинаций, которые, путём давления и обратной гипертрофированной связи вынуждают судью прийти к единственному выгодному для него решению, что даже дворник понимает: в суде самый ненужный и лишний человек – это судья, которому ничего другого не полагается, как надувать щёки.
Так что не забывай: на всякое твоё неразумное поползновение у меня найдётся контрмера в виде неопровержимых улик, а Василискин их дополнит своими сомнениями в пользу обвиняемых, а значит – не в твою пользу, господин Верховный хранитель реликтовых трусов.
Виктор Петрович поморщился от необычного обращения: господин. Слово низменное, лакейское, опозоренное и растоптанное гегемоном. Ощущение было такое, что будто по зубам ударили томиком Чехова.
- Я правильно понимаю? Я здесь для того, чтобы восторжествовала справедливость?!- во весь голос выкрикнул высокопарно Лыков. И затем, обратившись к Тимоне, вполголоса добавил: - А как я могу обвинять людей, когда не вижу в их действиях злого умысла?
Тимоня таким же свистящим шёпотом продолжил:
- Витя, не прикидывайся дохлым бараном. Что это за понятия: злой, добрый умысел? В этом замкнутом временем и пространством мире реального добра или зла просто не существует. Их нет в природе, потому что природа их происхождения надумана. Никому не дано знать: совершает он злой поступок или добрый по отношению ко всем, кто будет оценивать эти поступки через год или сто лет. Все люди просто совершают деяния, соизмеримые с собственной выгодой. То, что тебе представляется добром, на самом деле через десять лет превратится в зло, исчадие ада, кромешный ужас, в то, с чем надо будет бороться и искоренять государству. А государство – это очень гибкий, мобильный организм, (как рак, который питается падалью, но предпочитает чистую среду обитания), состоящий из кучки избранных и другой кучки, устремлённой к избранным – побыстрее отклеиться от общей массы населения. Они-то и манипулируют понятиями добра и зла, они-то и пользуются тобой, пока ты купаешься в общем котле. Люди поступают только так, как считают выгодным для себя, продать, предать, прокормить, просрать свою жизнь. И если личные выгоды совпадают с интересами и выгодами государства, значит это и есть добро. А если интересы разнятся, значит поступок человеческой единицы совершён из злых побуждений, и должен караться беспощадно в назидание остальным.
Последнюю тираду Тимони слушал и не понимал не только Лыков. Василискин тоже подкрался со шкафом на спине с целью пошептаться и выразить собственное мнение, с которым он мог быть и полностью не согласным.
Поскрипев шкафом, он выдал собственное резюме:
- Лев – царь зверей! – и подумав, добавил: - А человек – царь «при родах». И этим всё сказано.
Тимоня понял Василискина и одобрительно кивнул. А вот Лыков глядел на адвоката, как на трибуну с основным докладчиком ХХУ1 съезда КПСС.
- Для особо одарённых поясняю,- решил прокомментировать себя Василискин,- лев купает в своём желудочном соке лису, лиса купает курицу, курица – гусеницу, гусеница – свежие листики, а человек – всех подряд.
Несколько миллиардов литров желудочного сока плещется на бедной всеядной планете. Это самый большой бассейн ядовитой среды в мире. И если не ты купаешь кого-то, то сам купаешься в ком-то. А человек – царь природы. И это звучит гордо, хотя и нагло.
- Хорошо. Убедили,- огрызнулся Виктор Петрович и глянул на коллег, как Ленин на эсеров.
«Мало не покажется»,- решил Василискин.
«Никто тебя не убеждал. Ты уже взрослый мальчик»,- подумал Тимоня.
Подсудимые ничего не расслышали, но по ленинскому взгляду Верховного догадались, что речь шла о коварном замысле троицы шептунов.
Залётный пытался отодвинуться подальше от остальных. Мариец и Кричалина старались плотнее прижаться к Залётному. Фрудко ёрзал по скамье то вправо, то влево, сбитый с толку и окончательно растерявший свои политические пристрастия.
Только Севидов смиренно замер, вслушиваясь, как внутри него сердце набухает весенней почкой и подстрекает соседские органы к болезни и разложению. Намечался приступ инфаркта или инсульта. Было тоскливо и муторно – признак инфаркта. Было тоскливо и муторно по причине стрессов – признак инсульта.
Последняя жена регулярно подсовывала ему таблетки фенамина. Говорила, что кремлёвские таблетки мёртвого поднимут и заставят сдать кросс на золотой значок ГТО.
САМ потрогал незаметно карманы, но нащупал лишь обёртки от конфет, корешок контромарки на футбольный матч за июль 1978 года и партбилет.
«Трындец подкрался незаметно»,- подумал генерал и в унисон Виктору Петровичу произнёс:
- Решение принято, обжалованию не подлежит..
- Обмен должен состояться, и он обязательно будет! – крикнул в притихшую толпу Верховный, и если бы он сделал паузу, то смог бы в гробовой тишине расслышать слова начальника Три О, подполковника небздительной службы Пылевого Столпа, товарища Козявина:
- А теперь, товарищи, наш выход! Гуськом, с песнями и плясками пробиваемся к сцене!
Верховный поднялся из медного таза. Презрев земные законы физики, трусы из бельтинга были абсолютно сухими, и вода не стекала по коленкам, а замерла огромным пузырём в районе копчика.
- Решение суда таково: старейшине Стерлядова разрешено поменяться местами… с Александром Марковичем Севидовым, начальником и командиром Пылевого Столпа! – Верховный пытливо оглядел коллег, потом скользким взором проехался по обвиняемым и закрыл глаза перед утомлённой долгим топтанием на месте публикой.
И тут раздался сильный грохот возле скамьи подсудимых. Упали двое: Сережа Залётный, вытесненный со скамьи напористым парткомом и САМ, Севидов, который из-за отсутствия таблетки, со страху за своё здоровье потерял духовное и физическое равновесие, стукнулся головой об пол и умер.
Но Александр Маркович ещё не знал, что он умер, потому что ощущения реальности не исчезли. Наоборот, исчез страх, в темноте отчётливо проступили радужные цвета и возникла необыкновенная лёгкость в громоздком, измождённом едой и клизмами, теле.
Он бодро поднялся, отпрыгнул в сторону и извинился перед лежащим под ногами без движения мужиком. Тот не ответил и даже не шевельнул рукой, застрявшей в кармане штанов.
«Вот увалень, растележился здесь»,- подумал генерал и решил подшутить над мужиком, скомандовав тому в ухо: «Встать! Смирно! Отдать честь! Ты уволен!»
Он сделал шаг и почувствовал, что дощатый пол сцены под ним провалился, но его взметнуло вверх, в самую гущу вороньего гвалта.
Сперва он увидел огромный вороний глаз и стальной клюв, как у нацистского орла. Клюв широко раскрылся, и из огненного зоба птицы вырвался тугой струёй и отбросил в сторону генерала яростный крик: - Кыш, падаль, посторонись!
Затем САМого чиркнуло крылом, он сделал несколько кувырков и в
