других, он бы пресёк трезвые рассуждения Виктора Петровича, он бы не допустил здравомыслия и подал бы незаметно долгожданный сигнал под стол, растопырив пятерню. Обидно Лыкову, что не умеет Тимоня читать его мысли. Хотя, в принципе, обязан понимать с одного взгляда обладателя реликтовых трусов, Верховного хранителя, а также, по совместительству, многия-многия другие. Дал бы сигнал, ничего не стоит ведь Тимоне – не вынуждал бы Верховного зацикливаться на попрошайничестве: «Пятиречёк, всего-то, надеюсь на вашу порядочность, не кинете друга в минуты кумара - пустить на самотёк судебное расследование!»
- Витя, муж мой любимый, единственный,- вломилась в тоскливые мысли Верховного и раскидала их с силой смерча шееногая свидетельница,- ты вспомни, паразит такой, вспомни нашу крохотную комнатёнку! Помнишь, как мы вздрагивали от каждого стука в дверь? То хам-участковый приходил брать на испуг? Помнишь, не разулся, в грязных сапогах протопал по ковру и уселся посреди комнаты – составлять протокол о твоём незаконном проживании в моей квартире? И я утёрла ему нос приглашениями на наше бракосочетание?
А Козявин? Как внезапно каждый раз увозил тебя на допросы? Я все слёзы выплакала. Помнишь, как тебе было тяжело? После допросов у тебя температура поднималась до 39 градусов. А я переживала вдвойне, я сходила с ума. Ты пытался успокоить. Помнишь, какие слова мне шептал? Такие нежные, ради них я могла пойти на всё, мне себя не было жаль, я готова была пожертвовать всем – лишь бы тебе было спокойно. Неужели не помнишь? Неужели ты мне врал, когда умолял выйти за тебя замуж? Говорил, что близкому человеку можно простить всё, но обман – никогда, что самое подлое – это враньё. Говорил мне, а сам врал? Врал, врал!
Я же тебя как облупленного знаю. Господи, сколько мне пришлось вытерпеть твоего вранья, сколько пережить, перестрадать, кто бы знал? А сколько пришлось выслушать о тебе гадостей? Ведь о тебе никто, ни единого хорошего слова не сказал. Я думала, что это неправда, что люди тебя плохо знают – ты совсем другой? Оказывается, я была слепа?
И все их предупреждения сбываются. Говорили, что ты, великовозрастный дитяти, так никогда и не вылезешь из пелёнок: истинная правда, что ты – неудачник, что ты позабавишься мною и бросишь, а если не бросишь, то я всю жизнь промучаюсь с тобою? И эти опасения были не голословными? Клянусь Родиной, ты – неудачник, ты приносишь одни несчастья. И знаешь почему? Потому что ни одно дело ты не довёл до конца. У тебя быстро пропадает интерес ко всему, за что бы ты не взялся, лишь замаячит на горизонте какая-нибудь пустячная сложность, непредвиденная ступенька. А до того момента ты, Витя, всё видишь в розовом цвете: и женщины все у твоих ног, и деньги – водопадом, и весь мир замирает, услышав твоё имя. Не быть никогда этому! Как и не дорасти до обыкновенной порядочности. Ты не любишь работать! Я могу поклясться, что и это судебное заседание ты до оглашения приговора не доведёшь! Общественность Стерлядова меня поймёт и поддержит.
- Вот попёрла из этой женщины обида,- нашёптывал, как молитву, Виктор Петрович.- Я не такой, я другой, я приятной наружности, с сильным интеллектом молодой человек. Назло ей, назло стерлядовской общественности я доведу суд до финала. Я же очень умный, я разберусь во всех тонкостях судебного процесса,- он сжимал кулаки и вытягивал под столом ногу, мелочно выпрашивая вознаграждения за поруганную публично честь советского журналиста и Верховного хронителя реликтовых трусов.
Прокурор же презрел всяческие попытки Лыкова уползти под стол и сигналов наркоману с «машиной» не подавал. Он избрал иной метод заступничества Верховного – примитивный и занудливый, в сравнение с последними открытиями медицины.
- Общественность? Милое словечко, которым аппаратчики прикрывались в 70-х годах,- начал Тимоня задираться к комсомолке,- что вы подразумеваете под этим словцом: творческую интеллигенцию, инженерно-технических работников или пролетариев в свободное от работы время?
- Всех! У нас в стране отличий нет! Все одинаковы: что министр, что домохозяйка!
- Это – в общей массе?
- Разумеется.
- Ага, всё-таки – масса? Чем больше единение многоционального разночинного люда, тем больше масса? Не вас учить, вы ведь в комкоме на все праздники, торжественные собрания были ответственной за обеспечение массовости? Ответственность-то огромная, если учесть, что в Пылевом Столпе трудятся граждане двадцати национальностей. То у одних рамадан, то у других – газават, а третьих – землетрясением не оттащишь от казацкой горилки и армянского коньяка? Ваша задача была всегда одна – собрать в кучу и отчитаться за массовость, мол, все явились добровольно, пьяных нет, нарушений нет. Почва для национальных раздоров утоптана и огорожена колючей проволокой? Так?
- При чём здесь национальные раздоры? Не мелите чепухи.
- А притом, что национальные раздоры в войсковых частях были всегда! Это – нерушимая традиция. Узбеки на втором году службы бьют русских новобранцев, азербайджанцы издеваются над молодыми армянами, украинцы не щадят ни тех, ни других, ни третьих, и ещё своих – до кучи, для отчётности по воспитательной работе, а чеченцы, поставленные офицерами на роль смотрящих, регулируют армейскую дисциплину? Тьфу, как испохабили великий и могучий,- не вынес Тимоня последних канцеляризмов и плюнул на свои бумаги.
- Я не могу с вами согласиться, - сказала свидетельница. – Дело в том, что попадая в ряды Совесткой Армии, новобранцы начинают чувствовать себя абсолютно свободными, свободными от родительской опеки, от влияния улицы. В армии очень много соблазнов. Например, быть жутко самостоятельным. И естественно, «молодые» часто провоцируют «дедов» драку своим неуставным, вызывающим поведением. Но эта свобода – одна лишь видимость. «Молодым» специально отпущено время, чтобы адаптироваться и перебеситься. Затем с ними начинают массировано проводить политико-воспитательную работу. Скоро мусульмане, буддисты, католики, иудеи начинают понимать, что нет ничего крепче дружбы народов СССР.
Соня-идеолог всё же выдала себя, не удержалась и прыснула от смеха. Подло улыбались и на скамье подсудимых. Веселился народ на площади, а кто-то громче других ржал там. Ржал, ржал, зашёлся от хохота и рухнул, сражённый гипертоническим кризом.
- Неплохо,- отозвался обвинитель Тимоня, разглядывая, как колдуют над весёлым гипертоником люди в белых халатах, - ещё парочка таких хохмочек и половине стерлядовцев придётся сменить хитоны палачей на халаты реаниматоров.
- А лучше бы – на форму военных строителей. И для государства дёшево, и программу по жилью выполним досрочно, к 100-летию Великого Октября.
До сих пор напряжённо молчавшая Эмма (точно вынашивала в себе обиду) вдруг процедила сквозь зубы:
- И без строителей, куда ни плюнь, всюду военные. Наверно, страна находится в состоянии войны с внутренним врагом?
Тимоня добродушно отнёсся к Эмминым процеживаниям, хотя секретарю строго воспрещалось вмешиваться в ход судебного разбирательства. Он подмигнул Эмме и сказал:
- У меня ещё вопрос к свидетельнице. Скажите, не таите ли вы обиды на партком Пылевого Столпа после всего, что они сотворили с вами? После того, как бессердечно обошлись с вашей молодой семьёй? Вы ведь потеряли престижную работу, рухнула каръера и вера в идеалы партии? Вы ведь, как птичка, которую сперва посадили в клетку на должность освобождённого секретаря по идеологии комитета комсомола, а потом, по весне, вышвырнули из клетки: «Кормись, как хочешь, а общественной работой занимайся во внеурочное время?» Тяжело вам без организаторской деятельности?
- Привыкаю. Я обиду на партком не держу. На что обижаться? Всё равно работать не буду.
Как-то, недавно, встретила на улице Фукишеву, зав.парткабинетом. Её судьба – это судьба, которую пророчили в идеале мне: работа в комитете комсомола, в парткоме, райкоме, горкоме, инструктором в обкоме и опять в парткоме Пылевого Столпа. Всегда – одинокая, живёт только для себя. Никто не знает – были ли вообще у неё мужчины? Скорее – нет, потому что о необходимости половых связей ничего не сказано в партийном уставе. Встретилась с ней и увидела – сколько зависти в глазах! Вот она-то таила обиду на партком. «Сонечка,- говорит мне и чуть не плачет,- я жизнью пожертвовала ради партийной работы. Я всю сознательную жизнь делала людям добро, несла им горящий факел коммунистической морали А что в итоге? Где народная благодарность таким вот безгранично верным и надёжным дочерям-ленинкам? Разве что обзывают самыми пахабными словами – номенклатура, функционерка. Лучше бы политической проституткой назвали, и то менее обидно, потому что – неправда. Я коммунист до мозга костей. Пусть даже враги пункцию возьмут из спинного мозга – они обнаружат, что мозг мой круто заквашен на горячей вере в марксистско-ленинские идеалы, в нерушимую дружбу всех народов страны с евреями и украинцами. Но враги, наверно, испугаются взять в ладони спинной мозг старой коммунистки? Ходят слухи, что партлечебницу передают в пользование простым прудовцам? Партии – никаких привилегий? Ну и правильно, пусть все горожане тоже немного полечаться с шиком, пока партлечебница не превратилась в свинарник.
Скоро, Сонюшка, и ты, и даже твой Брыковский сможете запросто занять там койку. Вот она – демократия! Вот оно – первородное, животнообразное чувство свободы!
Может быть, животные инстинкты и есть – ум, честь, совесть нашей эпохи? Как знать? Может быть я ещё успею родить ребёночка? А матери функционерками не обзываются!»
Фукишева сказала, что знает это точно. Теперь представьте, партаппаратчица, заложившая свою молодость и девственность, монстрам мирового гегемонизма Марксу, Энгельсу и Ленину, вдруг круто отворачивается от идеалов и решается отмстить им низменным поступком – забеременеть от первого встречного? Значит, наша партия где-то не доглядела, где-то в её работе появились незначительные сбои. Надо менять формы организационной работы, искать новые!
А мне, как-то ближе – по-старинке работать, без мудрствований, не ломать голову фантазиями. Так что я нисколько не жалею о потере жирной кормушки. Мне в нашей семье сытнее и счастливее живётся. Правильно я говорю, Витюша?
Верховный заёрзал гордо при мысли, что стерлядовский народ сознаёт: он, Виктор Петрович, имеет законное право каждую ночь спать с этой красивой женщиной, а если захочет – и днём, в обеденный перерыв. Пусть он даже этого не помнит, пусть не помнит ощущений в своих ладонях её маленьких упругих грудок, её старательно выбритых подмышек – для утыкания Лыковского носа, ускользающей в клин эрогенной площадке низа живота, и этих безумно длинных ног, которые он по-хозяйски вправе вскинуть себе на плечи. Зато стерлядовцы уверены, что делает это Верховный регулярно, а может - и лениво, насытившись однообразной красотой комсомолки.
« А вообще-то, муж, то есть я, вас удовлетворяет?» - не терпелось спросить Виктору Петровичу, чтобы тут же получить, щекочущий самолюбие, ответ: «Да, разумеется!»
«С этого места поподробнее, пожалуйста!»- в своих потенциальных
