ТАКСИДЕРМИСТ

заставляет отвлечься.
   В вагон, следом за торговцами ненужными нужностями заходят мальчик со старым баяном с облупившимся местами лаком и потёртыми мехами, и девочка в длинном, ниже колен не по размеру джинсовом платье в заплатах.
   - Люди добрые! – начинает девочка, нараспев произнося заученный текст. – Дай вам бог доброго пути. Мы с братом осталися круглыми сиротами, папка с мамкой поехали на заработки и пропали. Живём мы, как можем, пением зарабатываем на кусок хлеба. Поможите, если можете, Христа ради! Люди добрые!
    Зазвучали первые ноты музыки. Он хотел услышать какую-нибудь слезливую песенку про горькую жизнь из обширного репертуара поездных певцов, но был сражён и мастерством баяниста, ловко справлявшегося игрой на старом инструменте и хорошо поставленным от природы голосом девочки. И песней.

                                     Между небом и землёй
                                     Песня раздаётся,
                                     Неисходною струёй
                                     Громче, громче льётся.
                                     Не видать певца полей,
                                     Где поёт так громко
                                     Над подруженькой своей
                                     Жаворонок звонкий.  

   Рука сама вынимает из внутреннего кармана пиджака крупную, незнакомую купюру. Он даёт её девочке, под удивлённые возгласы и взоры пассажиров; девочка деньгам не удивляется, буркнула под нос «Храни вас бог!» и ловко, характерным жестом, сунула купюру в вырез платья на груди.
   Вскакивая с кресла, опережая музыкантов, он устремляется в другой конец вагона, открывает двери и идёт по перрону. Непривычные чистота и порядок. Стены окрашены в мягкий светло-серый цвет, высокие окна с незагрязнёнными сажей стёклами; за ними далеко просматривается осенний лес в багряном убранстве и над ним тонкая, пронзительно-голубая канва безоблачного неба на горизонте. Длинные ряды мягких кресел в тон стен; необыкновенно малое количество пассажиров, ожидающих приезда поезда; семи лет девочка в сиреневом платьице с жемчужно-белыми манжетами и кружевным воротником с большими алыми бантами, вплетёнными в жгуче-чёрные волосы, играется большим мячом; мальчик десяти лет, насупив брови, читает толстую книгу, всякий раз слюнявит палец, переворачивая страницу.
     По перрону прохаживается туда-сюда пожилая супружеская чета в строгих дорожных платьях. Мужчина заметно хромает на левую ногу. При ходьбе опирается на деревянную трость с набалдашником в виде змеиной головы с приоткрытой пастью; женщина надела на локоть плетённую ивовую корзинку и теребит пальцами небольшой шёлковый платок.
     Поодаль два офицера-артиллериста курят сигары. Он чувствует сладкий волнующий аромат дыма и ощущает во рту приятную табачную горечь. Неприятный внутренний дискомфорт – офицеры перекидываются между собой взглядами и подозрительно смотрят на него. Он мило им улыбается в ответ, прикасается пальцами к полям шляпы.
    В дальнем углу сидят мать и дочь. Мать молчит; говорит девочка. Наклонившись к плечу матери. Он слышит её страстный шёпот.
    - Я лучше стану… - он не расслышал слово, произнесённое со злостью через сжатые губы, - чем повторю … судьбу. – Снова невнятно произнесённое слово. – Это не должно быть препятствием на моём пути!
     - Полностью с тобой согласна, - кивает головой женщина. – Сколько можно терпеть! – вытирает, забыв про платок в руке, тыльной стороной набежавшие слёзы, одновременно размазывая тушь. – Не хочу для тебя такой доли…
    - Её и не будет, мама! – жёстко произносит девушка; ловит его взгляд и поворачивается в его сторону.
     Их взоры встречаются; он читает в её васильковых глазах открытую феминистскую ненависть и спешно отворачивается. И упирается в стену с расписанием. Огромные белые стенды с графиком движения поездов украшают стену от пола до потолка. Текст написан черной краской, зелёной и красной.
    Он приближается к стене и чувствует падение, продолжающееся скольжением по мокрой глине отвесной стены карьера; низкое осеннее небо с беременными дождём брюхатыми облаками пронизано толстыми аспидно-черными перекрещивающимися линиями, они расчерчивают небо на большие квадраты.
    Он старается остановить скольжение, неловко наклоняется вбок и назад, опирается правой рукой на землю. Всуе! Он только падает на спину и скользит по жирному маслу глины с увеличивающейся скоростью. Лицо тиранят мелкие брызги дождя. До его слуха  долетает злой, агрессивный лай собак. «Не оторвался! – думает он. – Взяли след. – Непроизвольно скрипит зубами. – Просто так не дамся. Только с кровью!»      
    Оглядывается. На краю обрыва с десяток псов на длинных поводках, лапами рвущих землю, и охотники с ружьями. Слышит крики: «Спускай собак! Ату, его! Беречь патроны! Взять, суку, живьём!» «А вот … вам! – он произвольным жестом ладони левой руки бьёт по согнутой в локте с поднятым вверх кулаком правой. – Выкусите!» Изменяет положение тела: наклоняется вперёд, ускоряется движение.
     Лыжи по утрамбованному ветром насту летят легко – смазаны медвежьим жиром – догнать будет затруднительно. Спуск, казавшийся быстрым, на деле бесконечен.
     Развернувшись на месте, он тормозит лыжами, помогая палками; поднимает веер снежной пыли.
     Невесомое облачко пара срывает с губ резкий порыв морозного ветра. Козырёк ладони над глазами защищает от солнца и помогает рассмотреть маленькие чёрные точки преследователей, они заметны на снегу. Он в парке из заячьего белого меха и, практически, не различим на белом фоне уносящейся в горизонт белой пустыни.
    Облокотившись на палки, в прыжке разворачивается, приседая, приземляется и отталкивается от снега раз, другой, третий. И снова ветер в лицо стальными струями и снова под лыжами пена из взбунтовавшихся снежинок, и снова за спиной взвихренный снежный след!
     Вдох. Выдох. Ускорение! Вдох. Выдох. Всё усиливается! Вдох. Выдох. Сильный удар в грудь сбивает с ног.
     Сквозь густой камыш, укутанный молочной кисеёй весеннего тумана местность непроглядна. Он по грудь в болоте. Одежда промокла. Зябко. Мелкая дрожь сотрясает тело.
     - Не плачь, сынок, - раздаётся позади такой любимый и родной голос мамы. – Для тебя же лучше. Тёплая водичка, холодная. Так и закалишься. Поправишь здоровье. Болеть не будешь.
     Раздвигая руками жёсткие стебли камыша, вертя туловищем вправо-влево, преодолевает сопротивление воды. Выбирается на берег. Взбирается на железнодорожную насыпь, высокую, три метра вверх, по осыпающемуся гравию. Гравий колет босые ступни.
    Вот он и наверху. Сил затрачено много. От него валит густой пар. Тело горит. Голова гудит и кружится. В ушах стучат назойливо десятки тысяч молоточков: стук-стук, стук-стук, стук-стук…
    Серую взвесь тумана прорезает упругий гудок поезда. Туман растворяется. Перед ним возникает поезд. Сшибает его стальной безжалостной грудью. Стараясь защититься, он поднимает скрещенные руки и открывает в ужасе глаза…
     … сквозь щель в шторах в не проснувшуюся комнату сочится розовыми нитями бледный рассвет…

                                                               17
    Каждый новый день приносит свои заботы. Свои сюрпризы. Свои открытия и недоразумения.
    За окном бушует весна, похожая больше на лето. На улице в зелёной маскировке листьев прячутся от жары птицы. Ищут спасительную прохладную тень коты и собаки. Высокое синее небо четвёртые сутки не украшает даже малюсенькое облачко, развлекая глаз. Сияет солнце, не скупясь, поливая теплом всё вокруг.
    Ах, как хотелось бросить к чертям собачьим работу. Ах, как мечталось уехать куда-нибудь подальше за город, забуриться в лес или остановиться на пикник на невысоком бережку речки и за поеданием шашлыков с холодным пивом, да под остывшую водочку, взахлёб дыша неповторимыми природными ароматами встретить золотой закат! Но вместо берега реки и свежего ветра скованное пространство душного кабинета; вместо плеска волны и шелеста камышей в открытое окно нагло прёт городской шум, вызывающий здоровую ностальгию о загородных поездках среди широких полей, с надоедливым рефреном гула двигателей автомобилей и неутихающего гомона людской толпы; вместо шашлыков, свежих овощей и ароматнейшей ухи, навязший в зубах безвкусный гамбургер.  
     А хотелось… всего-то хотелось покоя, который по чьему-то утверждению всего лишь только снится. Вместо покоя суета города и повышенная раздражительность от напирающей и сметающей всё на своём пути, как горная лавина, информации.
     И клекотал устало принтер. Выплёвывал устало листы бумаги. Количество её за последние дни выросло, как и объём информации.
    И только одно приносило облегчение для закипающего разума – музыка. Она лилась из радиоприёмника, слегка искажённая хрипотцой динамиков. Радио «Шансонье», любимое радио домохозяек и таксистов, третий день усиленно подвергало ротации новую песню «Цыпа» начинающего певца Сени Драного, ставшую в одночасье хитом прослушиваний:

                                         Цыпа, цыпа, цыпа!
                                         Мне хорошо с тобой.
                                         Цыпа, цыпа, цыпа!
                                         Мой ангел неземной.
                                         Цыпа, цыпа, цыпа!
                                         Куда же ты, постой,
                                         Цыпа – поговори со мной!

   - Тебе не надоело? – спросил Василий, не уточняя, что именно.
   Федя отнёс замечание к песне и возразил:
   - Так песня же клёвая!
   - Не о ней речь, - сказал Василий. – Всё вот это, - обвёл рукой кабинет.
   - Скажу «да» - легче станет?
   - Да нет, не станет, - выдохнул Василий. – Давай показывай, что нарыл в своём интернете интересного.
    Федя положил перед ним толстую кипу бумаги. Застыл в ожидании, что скажет начальник. Василий иронично смерил взглядом эту «вавилонскую башню» и заметил, что хотел услышать устный отчёт. На чтение, увы, времени нет. Федя приободрился.
    - Так вот, каковы бы ни были мои чаяния, результат оказался ошеломляющим. Посмотри, - Федя выдернул наугад пару листков и прочитал. – Из города Мирный, это в Якутии, пишут, есть у них индивидуумы с таким увлечением. Вот. Петропавловск-Камчатский. Местный клуб любителей необычных увлечений. Посёлок Заздра…
    - Это где? – удивился Василий.
    - Хабаровский край. Пишет охотовед Старостин. Лично изготавливает чучела для музеев и частных коллекций. Может оказать помощь в обучении. Далее: Кингиссеп, Ленинградская область. Смешное сообщение из Архангельска… - Федя прервался и спросил: - Не утомил?
    Василий кивнул неопределённо и добавил, чтобы продолжал. Вдохнув побольше воздуха, Федя продолжил, что если всю эту полученную информацию сжать до минимальных объёмов, то география одних только личных писем не ограничится границами нашей Родины. Также хочу заметить, сделал глоток воды Федя, за бугром тоже полно любителей-самоучек и индивидуалов и различных обществ по увлечениям. Например: «Таксидермисты Балтии и Скандинавии», «Независимый международный союз таксидермистов», «Клуб таксидермистов Северной Америки и Канады», «Taxidermist International». И это самая малая часть, что удалось выловить в этом огромном информационном пруду.
   - Колись, чёрт языкастый, зря потрудился? – спросил Василий.
   - Насчёт «языкастый» в точку. – Парировал Федя