сказал Воркушка.
– Дальтоник, дальтоник! – закричал Другой. – Не Герой, не Слуга Дворцовых Покоев, не Коридорный Курьер, не Пятый Конюх, не Садовый Картограф, не Подавальщик Королевских Блюд, не Протиральщик Окон Главных Залов, не Призрак Настоящей Принцессы...
Тут Шут его остановил.
– Призрак Настоящей Принцессы? – переспросил он. – А где его видели?
– А где только не видели, – обиженно хмыкнул Воркушка. – В Королевских Покоях не видели. На кухне не видели. И в саду тоже... Сказки это, вроде вон твоих.
– Не обижай Шута, – строго сказал Другой.
Воркушка на это громко рассмеялся, и рассмеялись все вокруг, лениво трясясь и с интересом следя за разговором. Развлечение смиряет не хуже бед.
– «Один паренёк, – пробормотал Шут, и смех стих, – слабый и маленький, всегда ходил по пятам за компанией местных силачей. Все, кому не лень, командовали им, посылали туда-сюда, нагружали его поносками, помыкали, дарили оплеухи – но зато защищали от голодной смерти и тяжёлой работы в замке. И вот, закалившись в стычках, запасшись коварством и терпением, слабый паренёк однажды восстал против главаря компании и убил его. Ты, конечно, надеешься на его благородство – мол, познавший судьбу униженного избавит от неё других? Но, увы, этот паренёк перенёс течение своей судьбы в реку многих судеб. Он насыщался властью, как паук кровью. Он был так изощрённо жесток, что от него жались по углам и трепетали его бывшие защитники-мучители. Много лет рычание и когти зверя наводняли округу кровью. И однажды ранним утром явился к нему человек из крови, обнял его и влился в его рот, глотку, затопил внутренности, растворил их, и в море дикой боли зверь растаял в собственной крови, впитался в землю и ушёл глубоко-глубоко в недра планеты, в огненные подземелья, которые выпили эту зловонную кровь и покраснели от горя стыда. Поэтому не подчиняйся обидному слову, отвечай добродушием на голос приказа – приказа убить свою душу».
– Я не такой, – пропавшим голосом отрёкся Воркушка. – Ты слышишь, Шут, я не такой! И вообще...
Он забрался куда-то за чужие спины, в гущу чёрных папоротников, заполонивших камеру. Прячешься от непонятного? Спрячешься, когда непонятным станет то, что раньше имело смысл.
– Воркушка, – позвал Шут. – Хочешь ещё сказку?
– Плодовитое чудовище, – звонко отозвался тот, но после паузы разрешил настороженно: – Болтай. Всё равно не отвяжешься, пока не перевоспитаешь.
Улыбка Шута спряталась в складки губ.
– «Шёл человек и нашёл очень красивую авторучку рядом с телом человека. В ручке кончились чернила, и человек горько пожалел об этом, но всё равно взял её себе, ибо жадность к вещам ослепила его. Он прошёл с милю, и вынул ручку из кармана, чтобы полюбоваться ею. Вдруг он обнаружил, что в ней появились чернила. Человек очень обрадовался и поспешил домой. Но знаешь, его жизни хватило как раз настолько, чтобы в ручке кончились чернила. И тогда он упал бездыханным». Так что не бери, что попало, Воркушка.
– Ой, да надоел баснями своими, – буркнул невидимый за чужими спинами среди чёрного папоротника темницы тоненький Воркушка. – Себя повоспитывай. Ты вообще тут чужой. Ты из Южнины. Знаем мы вас, южнян, одни опрелости на ягодицах и мозоли на локтях.
Зашуршала открываемая дверь. В щели показалась мохнатая голова стражника.
– Кушать хотите? – прокряхтел он. – А то вон притащили котёл с горячей кашей.
Узники стали рыскать в груде папоротников, ища плошки и ложки. У Шута не имелось ни плошек, ни ложек. Хотелось ли ему есть? Пока нет. Он слишком сытно пообедал. Неужели пришло время ужина? Как быстро. Как быстро меняется судьба. Только что ты гулял на свободе, и вот впереди тебя решётка, позади каменная кладка, вверху каменная кладка то ж, внизу заросли неведомого папоротника, невесть откуда заронившего сюда много лет назад семена.
У дверей выстроилась очередь. Заплюхала в плошки кашка. И ещё в руку – стакан чая с хлебом, и брысь к папоротникам, хлебай свою кашку. Вероятно, заключённые уже приспособились к ритму тюрьмы. Нарушения порядка нет, ворчаний нет, вздохов нет, бунта нет. Все смирны и послушны. Неужто тут наказания жестоки? Иначе, почему они послушны и смирны? Не от угрызений же совести.
После ужина насытившиеся узники тем же заведённым порядком вернули вылизанные плошки, выпитые чашки просунувшемуся с пустым котлом стражнику и молча вернулись на груды папоротника переваривать еду. Конечно же, говорить никому не хотелось. И Шуту в том числе, хоть он и не ужинал. Но Другой не оставил воздух безмолвным.
– Эй, Шут, – позвал он.
– Чего?
– У тебя пузо не болит?
– Не болит.
– Это хорошо... А ты видел когда-нибудь Леди Папоротников?
– Откуда!
– Она приходит за своими подданными после ужина, – успел произнести Другой.
И в двери показалась странная женщина – вся в углах и выростах, в одежде из широких листьев папоротника. Она ничего не делала, только стояла. Пока Шут на неё глазел, вокруг тихо шелестело и опадало чёрным цветом. Когда Шут отвёл глаза от странной женщины, он увидел, что в этой камере он – единственный человек. Высокие мощные папоротники росли на тех местах, где только что лежали люди. Где только что лежал Другой и сидел Воркушка.
– Кто ты такая? – прошептал Шут и обернулся на дверь.
Женщина не уходила. Тёмное лицо её непостижимым образом плакало.
– И так всегда, – шепетнуло из гущи её лица. – Я прихожу повидать их, а они превращаются в папоротники. Всегда в папоротники! Почему не в розы?.. О, ты жив?
Она заметила Шута и оживилась.
– Плохо вижу, – пояснила она. – Иногда не вижу собственной ноги. Ты какой-то иной, не здешний. Не здешний же?
– С запада, ближе к Южнине, – признался Шут, удивляясь, что не трясётся от страха.
Она тоже это заметила.
– Почему ты не боишься меня? – недоуменно вопросил дрожащий голос. – Ты разве не в курсе, почему Темница носит название Папоротников?
– Чего спрашивать-то? И так ясно. Бояться тебя я не боюсь. Почему? Потому что не знаю, почему, – честно ответил Шут. – Наверное, я уже так много повидал, что понемногу забываю бояться.
– Чудак, – фыркнула Леди Папоротников. – Чем ты занимаешься, кроме чудачества?
– Ссорюсь с королями. Выполняю их поручения. Спасаю принцесс. Творю сказки. Рассказываю их. Иногда ем и хожу в уборную. Если найду, – добавил Шут для понятности.
– Поболтай одну, – велела угловатая женщина и присела на пороге, шурша своими папоротниковыми одеяниями. – Про любовь, если знаешь.
– Знаю одну, – сказал Шут, дав себе слово, что сказка о женщине-радуге принадлежит только Девочке, и никакая странная леди, превращающая людей в растения, не сможет убедить его рассказать эту сказку кому-нибудь ещё.
– Ну, – подтолкнула его Леди Папоротников, когда пауза затянулась.
– «Один человек любил одну женщину, а она его нет. Он делал для неё всё, что она хотела, но она не любила его. Однажды мужчина пришёл к женщине домой. Она стала поить его чаем. Выпили. Слово за слово – поссорились. Тогда женщина схватила чашку и крикнула: «Если ты сейчас не уберёшься отсюда, я побью всю посуду!». Он посмотрел на неё и сказал: «Бей, но она не разобьётся, пока моё сердце любит тебя». Женщина насмешливо уронила чашку на пол. Но та не разбилась. Разозлённая женщина стала бросать чашку со всего размаху, но та не разбивалась. «Всё равно я разобью её!» – прошипела женщина и метнулась к окну. Она жила в высоком доме. «Не бросай!» – крикнул мужчина. «Брошу!» – с вызовом фыркнула женщина и, не глядя, кинула чашку вниз. Довольная, выглянула она в окно. Чашка превратилась в стеклянную пыль. Мужчина ушёл. А женщина превратилась в стеклянную пыль. Не испытывай терпение судьбы».
– Символично, – задумчиво определила Леди Папоротников. – Дальше.
– Дальше всё. Только если вторую сказку наболтать.
– Так наболтай! – сердито велела она. – А потом я тебе наболтаю, что попросишь. Информацию за информацию. Я так долго не болтала с нормальными людьми! Всё только с папоротниками да с папоротниками, а много ли с ними наболтаешь? Ну, о воде, минеральных солях, фотосинтезе или червяке на листике, иногда о недостатке удобрений – вот и весь репертуар. Так что я могу слушать тебя до завтрака.
– А потом? – поинтересовался Шут.
– Что потом? – озадачилась она.
– Потом ты уйдёшь?
– Уйду, – подтвердила она. – Но это будет неважно.
– Почему?
– А ты уже превратишься в папоротник, – грустно поведала ему женщина. – Так уж тут повелось, ничего не попишешь. Ну, болтай давай сказку! Или в одиночестве будешь слушать байки новых папоротников про фотосинтез.
– «Она скрипела недовольно, ругаясь на всех и вся. Не понимающая людей, их вечного движения, она совсем не желала открываться им и впускать к себе. А любила она, как ни странно, петь – тягуче, скрипуче, как истинная дверь. Люди морщились, а она довольно трещала и ухмылялась. И вообще, это была превредная женщина».
Леди Папоротников сердито молчала. Потом громко фыркнула.
– Ну и?
– Ну и? – повторил Шут.
– Кто она – тётка или дверь, в конце концов?
– Как хочешь, Леди.
– Ладно, это не в счёт. Короткая. Чуть подлиннее, чудак, чуть подлиннее.
– «Солнце медленно вставало, окрашивая луга, дальний лес, дорогу и одинокое дерево около неё в желтовато-розовый свежий свет. Было спокойно и чисто. И вдруг на дорогу вырвались из леса два всадника – чёрные, как смоль, среди светлой радостной зари. Легко и быстро мчались они рядом и промелькнули, как жизнеутверждающее видение, лихие и влюблённые. А дорога поскучнела и насупилась».
– Всё? – спросила Леди Папоротников.
– Эта – всё.
– Тогда следующую, – мрачно велела она.
– Да пожалуйста. «У окна стояли, обнявшись, двое. Вечерело. В город спускалось красное солнце. Двое улыбнулись друг другу и взглянули на город, темнеющий в синеве, по крышам и мостовым которого тепло лежали кровавые блики. А по просторному, залитому алым, проспекту широко и неистово неслись бордовые кони, высоко бросая чёрные копыта и развевая длинные стелющиеся хвосты; кони дикие и молодые».
– Красиво, – признала Леди Папоротников. – Но признайся, это не сказка. Ты дуришь меня, что ли? Не дури, ладно?
– Да пожалуйста, – пожал плечами Шут. – Что, следующую говорить?
– Попробуй.
– «Я видел однажды на фотографии портрет счастливой семьи. Родители, двое детей. Смеющиеся лица. Долго всматривался я в фотографию. И вдруг в изображении что-то сдвинулось, и люди ожили. На лицах появились недоумение, страх, раскрылись рты, а на платьях и рубашках появились дыры и фонтаны крови. Люди безмолвно кричали от боли, всё залилось красной жидкостью. Я отбросил фотографию. Пальцы мои были в крови. Оттирал я их, оттирал, не оттёр. Полгода ходил с пятнами крови на пальцах. А фотография-то через пару минут очистилась от красноты, с лиц людей исчез страх, возникла радость – и вот снова передо мной счастливая семья. Поэтому не верь, что лица не лгут, а будущее не возвращается в прошлое».
– Короче, мура твои сказки, – заключила Леди Папоротников. – А вот я, зато, знаю одну, но зато сногсшибательную. Тем более что я всё это видела сама. Готов слушать?
– А сколько осталось до завтрака? – хитро осведомился Шут.
– Как раз хватит, – успокоила она его.
– Ладно, рассказывай, – разрешил Шут и поудобнее уселся на папоротнике.
Конечно, он не знал, какие
