они смогли увидеть. И тогда, помня картину и свои мысли о ней, они разглядят и живое. Подай-ка мне красную и жёлтую краски. Мой Подмастерье Кисти и Холста куда-то запропастился, а я не знаю, где они могут лежать. Они в таких широких белых баночках. Нашла?
Девочка взяла две баночки, стоявшие прямо перед Путеводным Художником, и с недоумением протянула ему их. Но он спокойно ждал, не поднимая руки.
– Возьмите же, – сказала Девочка и вдруг увидела, как побагровело бледное лицо.
– Да, я возьму, – торопливо пробормотал он и неуверенно коснулся её головы. – Дай мне прямо в руки.
Он помолчал, ощупал баночки и выдохнул, опустив взгляд в пол:
– Не говори никому, что я ослеп.
Девочка ахнула.
– Ослеп?!
Как же он рисует? Бедный, бедный Путеводный Художник... Девочка молча погладила большую дрожащую руку, сжавшую баночку с краской. Наверное, ему помогает Подмастерье Кисти и Холста. Он приносит краски и направляет его кисть. Но, значит, он... рисует вместо Путеводного Художника? Воплощение замыслов слепого мастера рукой неумелого ученика... Как ему должно быть тошно!
Путеводный Художник поставил баночки перед натянутым на мольберт холстом и сел в деревянное кресло, что стояло возле окна.
– Я вижу свет, когда гляжу на солнце, – признался он. – Поэтому я часто смотрю на него.
– Я тоже люблю солнце, – улыбнулась Девочка. – Оно жаркое и верное. И оно всё равно не похоже на факел, хоть и пылает огнём.
– Да, правда... Иди поближе, я расскажу тебе немного о живописи.
– Вы говорите, – предложила Девочка, – а я пока буду убирать в вашей комнате. Ведь гораздо приятнее работать в чистоте, правда?
– Ладно, как хочешь, – позволил Путеводный Художник.
Устроившись поудобнее в кресле, тёплом от солнечных лучей, падающих на него через витраж оконной девы, он с наслаждением начал рассказывать.
– Ты не представляешь, какие стили выдумывают те, кто решил взять в руки кисть, чтобы выделиться из многих ручейков искусства: кано, тоса, пуризм, ташизм, фовизм, дученто, хепенинг, бундзинга, суйбокуга, шинуазури, маккьяйоли, югендстиль...
Сколько названий! У Девочки даже закружилась голова. Как ухитриться их понять?
– А знаешь, что художники тоже бывают разные? – спросил Путеводный Художник.
– Нет, – сказала Девочка, выжимая половую тряпку.
– О, кого только не носит на спине муза живописи! – покачал головой Путеводный Художник. – Графики, жанристы, адорнисты, баталисты, колористы, маринисты, анималисты, вазописцы, ксилографы, пейзажисты, портретисты, иллюминаторы, миниатюристы, монограммисты...
У Девочки вновь закружилась голова. Неужели на неё так действует залп незнакомых, ничего не значащих для неё слов? Исты, исты, исты! Не художники, а исты – от слова «неистовые»? Зачем придумывать так много непонятных слов? Чтобы запутать тех, кто хочет в этом разобраться?
– Чем же они рисуют? – сказала Девочка, забираясь с тряпкой за ящики со сложенными полотнами.
– Чем угодно, Девочка, чем угодно! Что найдут, так сказать, – воодушевился Путеводный Художник. – Инструменты, приспособления, материалы настолько разнообразны! Можно писать пером, соусом – толстым чёрным карандашом, тушью и маслом, бистром – краской из сажи, сангиной – красно-коричневым карандашом, гуашью, углём и штифтом – свинцовым карандашом, асфальтом – тёмно-коричневой краской, рашкулем – угольным карандашом, антраментумом – чёрной краской... Главное, что есть гуммиарабик, компонент красок. Без него не то качество.
Девочка учтиво вздохнула.
– Очень интересно. Но мне пора.
– Куда ты? – встревожился Путеводный Художник.
– В другую комнату, – пояснила Девочка. – До обеда мне нужно прибрать в зале Мастера Искусств, ему тоже нужна чистота, да ведь?
– Да ведь, – неохотно согласился Путеводный Художник. – Но ты не забывай меня, хорошо? Больше меня никто не слушает.
– А что делают?
– Смотрят.
Девочка нерешительно бросила взгляд в угол, где стояла прикрытая холстом картина.
– Я тоже хочу посмотреть, – призналась она.
– Образ? – понимающе спросил Путеводный Художник.
– Да.
– Я покажу тебе. И расскажу, почему я стал Путеводным. Хочешь?
– Конечно. И, может быть, вам принести завтрак? Вы завтракали?
– Ну да, ведь мой Подмастерье Кисти и Холста заботится обо мне. Он хороший мальчик. Он уже многому научился у природы. Посиди немного, мне надоел шум твоей уборки. Кстати, ты уже закончила?
– Ещё нет, но осталось совсем немного.
– Заканчивай поскорее, Девочка. Ведь ты не хочешь уйти без информации?
– Нет, конечно, нет! – успокоила его Девочка. – А у Мастера Искусств я успею прибраться – ведь у него практически всегда чистенько.
Он подумала о Шуте – что-то он там делает в её каморке... Наверняка уже проснулся и завтракает. Потом он придумает новую сказку. Интересно, все ли его сказки превращаются в быль? Если так бывает, то сколько же сказок появляется у него в ответ на уже рассказанные им! Ух, сколько! Только что же будет с Подмастерьем Кухонной Плиты? Она будет стоять мрамором возле живой лошади?
– Ты когда-нибудь слышала о Синей Птице, Девочка? – спросил Путеводный Художник, закрывая глаза. – Хотя нет, откуда тебе о ней слышать? Эту историю уже давным-давно никто не знает. И никто не верит в Синюю Птицу. А вот я когда-то поверил. Тогда я ещё не умел рисовать. Да и не пытался: я работал резчиком по камню; по-учёному, значит, занимался глиптикой. Камеи, тессеры – мраморные кубики для мозаики, статуэтки, шкатулки и прочая ерунда – вот все мои поделки. Особого таланта у меня не было, а мне так хотелось быть особенным, неповторимым, уметь делать так, чтобы никто больше не смог бы повторить мою работу! И однажды я услышал о Синей Птице – будто бы она может одарить тебя вдохновением и истинной мыслью. Кто-то поведал мне и саму историю: как двое детей, огонь, вода и хлеб пошли выручать из беды похищенное денежным сатрапом птичье чудо. Ну и вроде бы этот кто-то видел следы ушедших. И я сорвался с места, подхватил котомку с хлебом да кружкой и помчался в ту сторону, что мне указали. Дней десять ходил кругами, искал следы. Отчаялся, думал – всё, надсмеялись надо мною. А домой не вернулся – не мог уже. И стал бродить. Хожу, и всё спрашиваю, не видал ли кто эту пятёрку. Смеются – чудак, мол, кого придумал... И вот раз во время засухи вижу я на одной заросшей тропе в просторном дубовом лесу такое дело: подпалённая трава тянется одной линией, а рядом – такая же линия, только совсем мокрая. Подле мокрой-то – трава примята, а подле подпалённой – будто тестом маленько смазана. Попробовал – точно тесто. И помчался во весь дух по тем следам: видно, недалеко уж мои путешественники...
Путеводный Художник замолк, закрыв глаза. Девочка подождала и спросила тихонько:
– Нагнали?
Он повернул к ней голову и вздохнул по-доброму, печально.
– Вот, как видишь, до сих пор не нагнал. Всюду их следы находил: огненный, мокрый, примятый да тестом помеченный, а вот самих увидать не удалось. Тринадцать лет эдак ходил по этим следам. Всюду бывал. Где только ни бывал – прямо диву даюсь, куда забирался! По пути в деревнях рисовать начал. Что видел, то и рисовал. Что виделось под утро, то и писал на дощечках да на холстах, которые мне достать удавалось. Иногда их крал, а иногда сами люди предлагали, удивляясь моим картинкам. Так и ходил. Образ тот написал, когда близко-близко к Искателям подобрался, даже видел вдали в зарослях оранжевый огонь, серо-синюю воду, белое тело хлеба и двух детей вот твоего возраста, как помню. Кричал, кричал, продирался, продирался... Не продрался. Не судьба вышла. А образ в тот же вечер лёг на холст, словно там и был, словно я не рисовал карандашом, а смывал с холста плотную паутину, обнажая линии рисунка... Вот оно как бывает, Девочка.
– А какая из себя синяя птица? – спросила Девочка.
– Не знаю... Но очень красивая, я думаю. Маленькая, но красивая. Иначе быть не может. Правда? Вообще в мире не должно быть безобразного. Но ты не говори об этом, а то к тебе придут факельщик и флейтист. А мне не хочется, чтобы тебя сожгли.
Путеводный Художник ласково потрепал Девочку по плечу.
– Ступай же теперь, солнце идёт к полудню, а у тебя на носу уборка комнат Мастера Искусств. Спеши. И никому не говори о Синей Птице. Я всё-таки верю, что она на самом деле есть.
– Она должна быть, мой господин, – тихо сказала Девочка.
Она подошла к укрытому тканью образу, стоявшему в затенённом углу, и приподняла край полотна. Вот он, этот дивный человек с юными добрыми глазами, переполненными милосердием и кротостью. В его улыбке понимание и сердечность. Как хочется с ним поговорить! Наверное, он знает всё на свете... Уж про неё-то точно.
Девочка поправила ткань. Ну, теперь пора уходить. Её ждёт работа. И Шут. Что-то он сейчас делает? Она попрощалась с Путеводным Художником и, забрав ведро, тряпки и разноцветную метёлку, направилась к двери. В дверях стоял необыкновенно серьёзный Шут. Он отрешённо смотрел на дремавшего в кресле Путеводного Художника. Девочка, проходя мимо, взяла Шута за руку и увела прочь. Они молча прошли по коридорам, по узкой короткой лестничке и остановились возле двери в комнаты Мастера Искусств. Здесь Девочка отпустила руку Шута и подняла на него строгий взгляд.
– Ты позавтракал?
– Позавтракал. Спасибо. Доброе утро.
– Доброе утро.
Они помолчали. Шут сказал, царапая ногтем гладкий косяк из эбенового дерева:
– Родилась новая сказка, Девочка.
– Уже две, – вздохнула она.
– Да, уже две, – согласился он.
– И они печальные, – с досадой сказала Девочка. – Я не хочу, чтобы новые сказки были печальные. Ведь прошлые твои истории тоже совсем невесёлые.
– Невесёлые, – эхом откликнулся Шут. – Пока не найдётся Принцесса, я не смогу вспомнить хохочушки.
– Чего?
– Хохочушки, – повторил Шут. – Они веселят до упаду... Но слепой Путеводный Художник – это очень печальная сказка.
– Может, и нет, – вдруг сердито возразила Девочка. – Ведь он не останется один. Я буду ему помогать. И Подмастерье Кисти и Холста тоже. И ты.
– Обязательно, – подтвердил Шут и чуть-чуть улыбнулся.
– А ты придумал мне новую сказку?
– Конечно. Только я расскажу её тебе перед самым обедом. Хорошо?
– Ой, она будет про всякие кушанья?
– Нет. Про женщину-радугу.
– А кто это?
– Иди убирай. И не мочи ганч.
– Чего?
– Гипс для скульптур. Ведь твой Мастер Искусств и скульптурой занимается. Да и декором, и керамикой, и стеклом наверняка.
– У него много всего, – вспомнила Девочка.
– Ну, так и полюбопытствуй, чем он занимается в своих комнатах на самом деле, – напоследок подпустил шпильку Шут и открыл перед Девочкой дверь.
Она зашла, затащила ведро с водой и огляделась. Пустынно и красиво. Наверняка Шуту тоже будет интересно поглядеть на эту красоту. Но Шута уже не было. Вот ведь привидение!
Шут снова ощутил себя привидением, когда очутился возле приоткрытой двери Путеводного Художника. Никто не видел его – нечем было видеть. А тихо передвигаться Шут умел с детства.
Перед окном сидел Путеводный Художник. Лицо его купалось в цветном солнце. Через щёлку приоткрытого окна проскальзывал ветер и весело стукал его по седым волосам на лбу. Волосы взвивались вверх и неохотно опускались обратно на морщинистый лоб. Губы улыбались ветру. Шут сел на маленькую скамеечку у ног слепца. Что видится тебе, слепец, когда ты
