будем?
– Не, не будем. Зачем?
– Тогда здесь и рассказывай, – велел Коридорный Курьер.
– Сказку?
– Сказку.
– Про что?
– Про что хочешь. А про что знаешь?
– Не помню. Как начну – вспомню. Начинать?
– Начинай, не тяни, мне ещё четыре коридора надо проветрить до инспекции.
– Пожалуйста.
Шут снова повернул голову туда, где удалялись побелевшие облака. Как быстро они удалялись! – как удирали. Что бы ему рассказать?.. Про любовь, ибо она ему неведома. О куклах, ибо он не знает о них ничего. Ну?
– «Однажды в раннеосеннем Городе Прямых Клёнов, что на Западе Разухабистых Гор, очень маленький городок, всего одна фабрика обувная и всё, – один человек забрался в старый ветхий цех, опасный для жизни по причине хрупкости свай, и увидел там маленькую девочку. Впрочем, и этот человек был ребёнком – мальчиком постарше девочки на пару-тройку лет. Девочка сидела в уголке под окном и тихо всхлипывала. Не надо бояться, – подумал мальчик. Она шмыгнула носиком и посмотрела на него исподлобья. Он нагнулся к ней, погладил плечико, на котором рассыпались тёмные каштановые волосы. Какая милая. Какая... одна. Ей необходима защита от этого ветхого дома. От тех, кто захочет иметь над нею власть. От всего, что нависнет над ней когда-нибудь. Не бойся, – сказал мальчик. – Я буду защищать тебя».
Коридорный Курьер слушал. Шут даже про себя не позволил себе торжествующе хмыкнуть. Он не имел права насмехаться над тем, кто слушает. Ведь те, кто слушает, – священны.
– «Девочка молча протянула к нему руки – недоверчиво, просто для того, чтобы встать. Он принял её руки, подержал в ладонях. Какие ласковые ладошки... – подумал он. Откуда он узнал, что они ласковые? Кто его знает. Но такое видишь сразу. Девочка поднялась с пола, на мгновенье прижалась к мальчику и отодвинулась. Не уходи, – попросил мальчик. – Здесь опасно для тебя. Смотри, какой ветхий цех. Ты можешь просто провалиться вниз, в подвал, а оттуда никто не сможет тебя спасти».
Когда не можешь спасти... Страшнее не бывает для нормального человека. Поймёт ли Коридорный Курьер? Только не смотреть на него, только не смотреть. Пусть он не смутится своих порывов.
– «Мальчик повёл девочку из цеха на улицу. Скрипел истончившийся пол, трещали перегородки, падали сверху куски штукатурки. На лестнице не хватало ступенек, и детям пришлось съехать по перилам, причём сердце мальчика едва не замолчало навсегда, когда девочка на секунду застыла, сидя на перилах над тёмной пропастью и глядя в её темноту. Наконец отвалилась под напором юных рук древняя дверь, рухнув в пыль с грохотом взрыва, и солнце развеяло страхи и опасения. И тогда мальчик уверенно обернулся к девочке и по-хозяйски обнял её, прижав так крепко к свой груди, как только мог. Он ничего не говорил, он просто любил её, и всё, что он хотел в жизни, – это оберегать подругу, защищать её и одаривать её собою и... подарками, конечно. Как говорится, весь мир к твоим ногам, милая моя».
Шут помолчал. Он редко шутил. Не шутил и сейчас. Он редко врал. Не врал и нынче. Поэтому так тяжело даются ему воспоминания. Иногда – чужие. Легче придумать, конечно, но – увы... Придуманное выглядело бледнее настоящего, и ему становилось скучно выдумывать. К тому же, кто их, людей, разберёт – на выдумку они становились невосприимчивее, чем на правду. То ли ум неразвитой, то ли они понимают, как смешно переживать за выдуманных героев... Хотя ситуации-то всё равно попадаются настоящие! В общем, кто их, слушателей, разберёт, капризные они, словно кошки.
– И что потом? – напряжённо спросил Коридорный Курьер. – Они выросли и поженились, или их родители были против?
– Всё было гораздо проще, – вздохнул Шут, вспоминая горько.
С улицы донеслось чьё-то громкое кашлянье и ругань, потом смех и грохот от перевёрнутой повозки. Опустив туда взгляд, Шут увидел лёгкое столпотворение во дворе: гигант-работяга демонстрировал на повозке с тюками свою силушку, подприслуга ахала и смеялась, кокетничая с таким видным мужчиной. Всякая работа была на несколько минут забыта. Шут усмехнулся. Людское веселье подчас так грубо, но разве без него может обойтись человеческая душенька?
– Всё было гораздо проще, – повторил Шут, с усилием заставляя себя продолжать. – Любовь – тепло и надёжность, чувство, когда ты оглядываешься, а твой любимый – возле тебя и готов помочь словом, делом, пониманием. С какой-то стороны это жертвенность и терпение. Восприятие человека таким, каков он есть. Потребность делать его счастливым. Я видел любящие пары, любили и меня, я любил – значит, любовь есть. Ради неё многое прощаешь. И мне кажется, что, полюбив, даже эгоист может обрести желание отдавать, а не брать. Хотя – может ли полюбить эгоист? Ведь любовь – это действительно труд не для себя, а для другого. Любовь, ограниченная рамками себя, – это не любовь, а собственное удобство.
У Коридорного Курьера было такое лицо, словно он услышал доказательство теоремы Ферма, о которой понятия не имел с самого рождения, а потом – до самой смерти. Грустный Шут ласково улыбнулся ему, кивнул ободряюще.
– Вы понимаете? – с надеждой спросил он.
Коридорный Курьер вышел из положения и гордо ответил:
– Неужели ты думаешь, что я не любил?!
– Да... Тогда вы поймёте, почему, когда мальчик решил окружить девочку неусыпной заботой, она обратилась в его объятиях в Куклу.
Коридорный Курьер тяжело вздохнул, подвигал бровями, развернулся и пошёл прочь. А зря. Потому что та девочка действительно превратилась в Куклу... И Шут слишком поздно понял, почему...
А вообще... Что такое весна, всякий знает. Это время авитаминоза и любви. Про авитаминоз мы более или менее знаем и стараемся лишний раз купить у крестьян свежий помидорчик. Про любовь мы знаем ещё меньше...
Любовь – это странная игра... Продукт гипоталамуса (острогены и адреналины). Биохимическая реакция организма, направленная на продолжение рода. На лбу у нас есть место, которое отвечает за вашу сексуальную притягательность для потенциального партнёра – вы этого не знали?! Любовь разумна. Любовь безумна. Любовь возвышает. Любовь унижает. Любовь дарует наслаждение – любовь приносит мучения. Любовь обогащает – любовь опустошает. Не чувство, а сплошная аномалия. Так, может, любовь – это «слияние двух информационно-энергетических двойников – двух абсолютных противоположностей» (если мы поняли, о чём это здесь говорится)? Любовь с первого взгляда – это встреча своего духовного двойника. Встретил – полюбил. А знаете, какая энергия у любви? «Любовь сильнее даже смерти» – сказано в Священном Писании. И, наверное, именно любовь – средство для бессмертия...
Красивые, богатые и умные склонны влюбляться в себе подобных, а «функционирует» любовь на все сто лишь тогда, когда обе стороны любят с одинаковой силой. Такое резюме успокаивает, не правда ли? Хотя настораживает обилие пар некрасивых, небогатых и неумных и вообще самых обыкновенных.
Поэтому нужны ли исследования на тему любви? Ведь самый загадочный, не имеющий ответа, вопрос человечества – почему мужчина влюбляется в женщину и наоборот? Не имеющий ответа вопрос, и, однако, самый популярный на протяжении тысячелетий...
Так. Не пора ли бежать-идти-ползти-брести к Королю? Если бедняга рассердится, то точно не позабудет прислать к Шуту флейтиста и факельщика. А умирать как-то не тянет. Тем более в огне. Если в огне - то навсегда. Может, поэтому здесь так мало новорождённых?
Слезая с подоконника, Шут ещё раз посмотрел вниз, во двор. Гигант-силач поправил повозку и вернул в неё тюки и теперь отдыхал в объятиях сена, наваленного возле гончарного сарая. Возле него суетились куры, разгребавшие сено прямо у его ног в поисках зёрнышка или паучка. Петух строго смотрел на лежавшее на его территории тело и недовольно тянул своё «ко-о, ко-о». Гигант отмахивался от мух.
Хорошо гиганту, ему не надо бежать-идти-ползти-брести к Королю. Зато он никогда не увидит королевскую опочивальню! Правда, есть ли от этого какая-нибудь польза? Даже красоты не видать. Какую сказку рассказать Королю, если он попросит? Может, про Старого Клоуна? Она его может усыпить... Шут погремел оставшимися бубенчиками и поплёлся по знакомой издавна дороге в королевские покои.
Глава 6: Король и сказка о старом клоуне
В этой комнате никогда не проветривают, это точно, – решил Шут, когда за ним закрылась знакомая дверь. Где наш Король? А, всё там же. Какой постоянный.
– Ваше величество? – почтительно позвал Шут.
– Отрабатывай свой хлеб, смешинщик, – донеслось из заспанной глубины коричневой кровати, скрывавшей за своим пологом подобие Настоящего Короля. – Я хочу спать, но не могу заснуть. Я хочу ритмичную сказку, только не пой мне, мальчишка, я не приучен слушать высокие звуки. Ненавижу поющих. Пусть поют птицы. Ты сегодня, говорят, нарасхват? Как прошёл твой день?
Шут на всякий случай поклонился кровати и подробно перечислил, где он побывал, что видел, что рассказывал. Нетерпеливый вздох – как будто Король отмахнулся от повторения сказок. Слышал ли он их сам?.. Тьфу, он же неподъёмный, не бегает же он по тайным ходам Замка. Да и знает ли он, узурпатор, об их существовании?
– Хорошо, – наконец удовлетворился Король. – Я рад развлечься. Теперь – твою сонную сказку. Тебе, кстати, не надоело чуть ли не каждый час сочинять новую сказку?
– Нет, Король.
Так ответил Шут. Разве кто должен догадываться, что он не сочиняет?
– Сказка о старом клоуне, – тихо начал Шут.
– Эй, ты, поближе подойди, не трудно, чай? У меня слуховой трубки нет, не обзавёлся покамест. Вот табуретка низкая, разваливайся на ней поудобнее и болтай. Да смотри, чтоб я уснул, а то – знаешь.
Он знает. Старый клоун тоже знал, чем закончится его долгое путешествие по ристалищу.
«Он шагает, он шагает, до кулис он не дойдёт. Он живёт лишь на подмостках; на подмостках он умрёт...
Издалека он молод в движениях, молод по длинным чёрным волосам, прихваченным сзади ниткой, и по звонкому голосу. Он умеет жонглировать, чем угодно, он гимнаст и фокусник, он дрессировщик и смешитель детей. Он не шут. Он клоун. Вблизи – старый клоун. На его лице молоды лишь чёрные глаза. Впалые щёки, сухая натянутая кожа, тонкогубый рот аскета, маленький рост, жилистые руки…
Когда старый клоун не работал, он не смеялся. Это беда многих клоунов, потому что юмор, живущий в их сердцах вначале карьеры, постепенно сменяется дежурными репризами, которые от набора «смешительных инструментов» теряют искру настоящей души.
Те, кто в каждом представлении вновь и вновь находят в себе эту живительную искру, – остаются в памяти людей навсегда. Что остаётся в памяти клоунов? Запах взбитой ногами арены, жир грима и оранжевый нос на верёвочке, боль в руках и ругань, когда что-то не получается, пьянка по поводу – редкая, поскольку арена вышвыривает зельелюбцев... Это помнится?
А может, среди нескончаемых репетиций и гастролей – вдруг несколько часов среди соснового бора, у озера, вокруг беспокойного, но дарящего покой огня, или чувство к белокожей девчонке с яркими губами и добрым взглядом, или первый цветок, летящий из хохочущего зала именно к твоим ногам...
И всегда понимание, что от этого никуда не деться, что это смысл твоей жизни – выскакивать на круглый стол лилипутом и показывать
