смотришь, не моргая, вдаль, на след от солнца? А ничего, мой дорогой, а ничего... Только пятно светлое, и больше ничего.
Лёгкое шуршание птичьих крыльев насторожило обоих. Слепец подался вперёд. Шут повернул голову. Ба! Гости! Старинная легенда впорхнула в комнату картин и, усевшись на подоконник, принялась с любопытством разглядывать Путеводного Художника. Синяя Птица. Та, которую столько лет ищут дети и стихии воды, огня и хлеба, просто залетела в приоткрытое окошко заурядного замка отдохнуть от жары и полёта. Где же денежный сатрап? Неужели упустил ненаглядное сокровище? Видимо, упустил. Бедняжка!.. Ох, какой бедняжка, даже смешно.
Синяя Птица пристально разглядывала фигуру в кресле. Она хотела осенить его крылом счастья или крылом горя? Давай, пташка, решай, каким крылом взмахнуть. Недаром же ты пролетала мимо, а?
– Прости, что я искал тебя, – вдруг промолвил Путеводный Художник с такой тяжестью, что Шуту почудился ощутимый вес его слов. – Тебя нельзя искать. Тебя спасают не люди, а их желание тебя спасти. И неважно, рядом они с тобою или далеко от тебя. Надо только захотеть так, чтобы действительно быть готовым идти за тобой. К тебе, Синяя Птица. Какой я художник! Я не художник. Пользователь полотен и красок. Я так хотел нарисовать тебя! А рисовал... собачек. Возьми меня с собой, Синяя Птица, а? Не могу я больше зрячего изображать. А слепой я – просто гротеск. Слепок скульптуры без кожи.
Когда слепец замолчал, Шут решил, что Синяя Птица в самом деле заберёт его с собой. А что, она может. Она много чего может. Правда, мало кто знает, что именно. Может, поэтому её ищут, надеясь на невероятное. Но Синяя Птица вернулась к щели приоткрытого окна и упорхнула, как обыкновенная синица. Слепец несчастный, ты не узнал, что она всё-таки была рядом с тобой! Как обидно. Шут бесшумно встал со скамеечки и бросил мимолётный взгляд на Путеводного Художника. И тут он понял, что Путеводный Художник умер.
Глава 9: Тюремные сказки
«Сказки окружают меня повсюду. Слишком часто на этот раз, – думал Шут, сидя возле упокоившегося мастера живописи. – Если я пробуду здесь дольше, чем надо, то сказки окутают меня паутиной и я сам превращусь в сказку. Исчезну. И другой Шут начнёт рассказывать про меня какой-нибудь другой Принцессе. И я не смогу даже посмеяться, потому что не смогу подслушать. Надо сказать... кому? Коридорному Курьеру? Пусть он передаст Слугам Дворцовых Покоев и Дворцовых Дверей, а те уж как знают. Скажут ли о смерти Королю? Должен ведь он распорядиться о похоронах на Третьем Кладбище? Хотя можно не удивляться, если процедурами без всяческих высочайших повелений займутся могильщики Третьего Кладбища и священник из часовни для королевских слуг».
Твою душу унесла Синяя Птица? Или она проводила тебя в дорогу?
Шут затворил за собою дверь.
Уже за полдень. Колокол созывает обедать прислугу. После неё пригласят подприслугу. Хорошо, что Короля будут обслуживать сытые Подавальщики Королевских Блюд. Потому что для монарха готовили самое изысканное, что только знали лучшие повара всей страны. Но Шут за изысканностью не гнался. Была бы еда не отравлена и вообще была бы она, вот и всё, что необходимо для того, чтобы шагать, бежать, лежать, сидеть и прочее, прочее и иже с ним.
Сказать ли Девочке о смерти Путеводного Художника? Лучше сказать.
Шут вернулся к Мастеру Искусств. Он протянул руку к двери, но она распахнулась сама, и на Шута взглянула Девочка. По её щеке катилась слеза, смывая тонкий слой пыли.
– Он умер, Шут, миленький, – дрожащим голоском произнесла она. – Ты представляешь, он умер! Его убила синяя птица!
– Постой, постой, – ошарашено остановил её Шут. – Почему убила?
– Я почувствовала. Я видела, как прилетела синяя птица и выгнала его отсюда, чтобы он продолжал искать её всегда, – пробормотала Девочка.
– Ну что ж, – глупо сказал Шут. – Значит, ничего не поделаешь.
Она плакала, уткнувшись в его грудь, он гладил её по голове и думал, не моргая от странности повторения: «Откуда я помню, что это было со мною не раз? И почему нет во мне сожаления, переживания, как у неё? Привык».
– Девочка, маленькая моя, – шептал Шут в розовое ушко, похожее на аккуратный пельмешек, – успокойся. Синяя Птица не убивала его.
– Нет, убила, убила! – всхлипывала Девочка в его грудь. – Я знаю! Я же видела!
– Ну, погоди, маленькая, – успокаивал Шут. – Вот, знаешь, один мой знакомый юноша плохо видел. Не то, чтобы нечётко и расплывчато, а по-иному, чем другие люди. Например, не круг, а овал, не квадрат, а треугольник. Конечно, он часто ошибался, и потому над ним смеялись. Он старался не обращать внимания, но ему было не по себе. Представляешь, ведь всех прекрасных девушек он видел уродинами, и потому даже не мог влюбиться! И вот однажды он встретил девушку. На самом деле она была страшненькой, но зрение юноши так исказило её черты, что они стали прекрасными, и юноша влюбился в неё. Они были счастливы: девушка, не имевшая красоты, имела женскую мудрость, а юноша видел её красоту и наслаждался и красотою, и добродетелями души. Кто посмеет сказать, что им не повезло? Так что всегда имеет значение, что ты видишь сама, а не то, что есть на самом деле. И иногда это нужнее, чем грязь канавы.
Девочка подняла голову и посмотрела в близкие глаза Шута. В них только шарики чёрных зрачков и вокруг них – полоски серо-сини. В них ничто не отражается, в них всё теряется где-то там, куда вход закрыт и выхода нет.
Возле дверей покоев Мастера Искусств стоят изящные кора и курос – скульптуры девушки в длинных одеждах и юноши-атлета. Рядом, возле окна, греется в заблудшем луче солнца хиазм – статуя с опорой на одну ногу, изображающая старика в короне. Корона старого образца, теперь таких не носят. Старая нравилась Шуту больше. Она отличалась от современной качеством металла, обработкой камней и строгим стилем, – более подходящим для головы короля, чем то нагромождение зубчиков, завиточков и цепочек из мелких камней, которое называется так шикарно – Королевская Корона Победителя. Победитель... А себя победить не сумел. Голову собственную не победил, а туда же – на трон! Ну, почему же интервент победил Настоящего Короля?! Ищи-свищи теперь Принцессу, обладающую силой превращать невидимое в видимое и наоборот. Не стоит и искать, что ли?
– Шут... – позвала Девочка.
– А?
– Они взаправду были счастливы?
– Кто?
– Юноша с неправильным зрением и страшненькая девушка.
– Взаправду счастливы.
– Тогда я подумаю, – серьёзно пообещала Девочка. – Может, я перестану думать о синей птице как о посланнице смерти. Как о синей флейте, что предупреждает виновного о факеле.
– Слушай, я до невозможности хочу обожраться, – признался Шут. – Ты мне поможешь?
Девочка высвободилась из защиты рук Шута и невольно прыснула, глядя на его жалобно-голодную гримасу.
– Да, пойдём. Всё равно я сделала задание. И колокол уже скоро-скоро зазвонит, как раз до кухни дойдём. А про смерть Путеводного Художника мы скажем?
– Не надо. Его ученик вернётся с утренних этюдов и сделает всё, что нужно. Не волнуйся об этом. А после обеда...
– После обеда мне надо прибрать у Пятого конюха и Второй Кухарки Котла для Прислуги, – сообщила Девочка.
– Хочешь, я помогу тебе?
Девочка невольно улыбнулась и с превосходством покачала головой.
– Ты что! Ты не умеешь. Ты всё испачкаешь и разобьёшь. Ты такой неуклюжий, как все мужчины. Ты будешь делать слишком медленно, и я разозлюсь, а я не умею хорошо злиться, и ты посмеёшься надо мной. В общем, ты лучше расскажи кому-нибудь лёгкую милую сказку и мне не мешай. Пойдём обедать, вот уже и нас созывают.
Они больше не говорили о Путеводном Художнике. Вообще мало говорили, потому что почти бежали на вкусные запахи, предвкушая тарелки, полные снеди. Наверное, это очень плохо – так сильно желать вкусно поесть. А может, хорошо? Если, положим, больше нечего кому-нибудь что-нибудь желать?
Что можно сказать об обеде? Он на букву «О» и такой же круглый, хотя стол и прямоугольный. Может, потому круглый, что после него живот вырастает приятным брюшком? Девочка, у тебя есть приятное брюшко? Нету. Ну, тогда обед круглый потому, что ты рот разеваешь как можно шире, чтобы в него вся ложка пролезла. Эй, гляди, не поперхнись! Ага, вот и конец обеда. И Путеводный Художник со своей Синей Птицей кажется таким далёким и несущественным... Вот что делает с нами вкусная еда. Притупляет. А ты будто бы не знал, Шут. Знал... И в этом часто – моё спасение. И не только моё. Её тоже – Девочкино.
Прибиральщицы Посуды мгновенно очистили стол от тарелок и отнесли всё в моечную комнату. Там всегда жарко и пар клубится между распаренными телами. Как-то в прачечной. Шут заглянул в просторную «прачечную для тарелок» и углядел внутри симпатичные мордашки с блестящими глазами. Неужели они не устали? После такой горы посуды – не устали? Нет, устали, конечно, но зато после работы им можно несколько часов отдохнуть в саду или искупаться в летнем бассейне, который недавно наполнили водой и бросили туда ведро морской соли. Хочешь с нами, Шут? Хочу! – признался Шут и попытался поулыбаться. Наверное, неприятное зрелище, потому что на него замахнулись тарелкой и велели не портить чужую работу арабскими гримасами. Когда Шут захотел узнать, что такое арабские гримасы, в моечной зашикали и прогнали его прочь насовсем. Отдуваясь от жары, Шут с удовольствием вышел на свежий воздух. Ах, ветер! Ах, цветущий сад! Птички, кошки и собачки!
Случайный взгляд на какое-то добротное строение с плоской крышей, – и Шут догадался, что находится возле псарни. Он посмотрел на окна замка. Где-то там сейчас сидит в своей башне маленькая странная Девочка и плетёт из соломы косичку. Она ждёт новую сказку Шута. Сказку о женщине-радуге обещал ей Шут, и ему надо исполнить своё обещание, потому что он её друг. Слово друга – это настоящее слово. Вот только вспомнится ли история о женщине-радуге так, как она произошла, или придётся додумывать?..
В псарне тишина. Наевшиеся собаки сладко спят на подстилках. Собаки человека. Хм, какое сочетание... Волков человека нет. Сов – нет. Орлов – нет. Даже кошек – нет. Но есть – крысы человека, собаки человека, свиньи человека.
– А что такое бродячие псы? – спросил у Шута слушавший его монолог Королевский Псарь. – Они что, тоже наши?
Шут ответил так:
– Бродячие псы подозрительны. В их глазах нет «собачьей преданности» – только усталость от одиночества и постоянный страх за жизнь. И они редко сидят на месте, редко лежат, положив морду на лапы, редко отдыхают, не заботясь о будущем. Они всегда ищут. Найти, украсть, выпросить. И съесть – успеть съесть, пока не налетели другие страждущие. В одной конюшне жили три собаки: маленькая, средняя и большая. Дворняги разной масти с одинаковым выражением глаз. Их подкармливали повара и их дети. Собаки не подпускали к себе – не доверяли, но ели, что им давали. Домашние... Действительно, нет диких собак. Есть волки, динго, красные и другие, но именно таких, которые привычны глазу, – таких на воле нет. И приручённость их – как вечная клетка – если хозяина не нашлось для щенка. Звери сыты и довольны. Они глядят на зимний лес и уже не знают, что такое охота, опасность, голод и бесконечная смерть на ветру, если кто-то окажется сильнее тебя.
