вся тряслась, как желе, а увидев столько непонятных мужчин, и вовсе принялась креститься, и, кажется, приготовилась отправиться прямиком на тот свет. Еле убедили ее, что ничего страшного сегодня не будет, а пришли, наоборот, ей помочь. Тогда она расчувствовалась до того, что заплакала, и только и могла, что повторять: «Синки... синки... синочки».
Бойцы учинили посередине дня перекур, заодно перекусили. Украинцы принесли странного вида сухпайки, пояснив смущенно, что это натовские, и предложили попробовать, но ополченцы не соблазнились. Карась слетал быстро до своих, заодно успокоил Хромого, который держал отряд в боевой готовности, и притащил хлеба и консервов. Хлеб разделили на всех. Угостили и бабулю, та на натовские сухпайки косилась с опаской и взяла ломоть хлеба с ветчиной у ополченцев.
После обеда расположились отдохнуть на досках. Некоторые стащили с себя пропотевшие майки и развалились в неожиданной неге, наслаждаясь легким ветерком.
Деревню размолотило изрядно, но этот участок остался относительно цел: пострадал только бабкин дом, соседние выглядели невредимыми. В саду пестрели красными и желтыми плодами несколько яблонь (впрочем, два дерева оказались перебиты и завалили тропинку к туалету), вдоль забора сквозь густые ветки кустов застенчиво проглядывал оранжевым шиповник и росла малина, а по одной из стенок дома уцелел виноград, который красиво просвечивал на солнце, и бойцы рвали и жевали терпкие созревающие ягоды. У крыльца разноцветными пятнами украшала двор клумба из георгин, вокруг которой вились пчелы. Становилось жарковато, и Илья тоже снял майку.
- Смотри, сгоришь, - сказал Батя-второй Илье. - Солнце у нас злое.
- Нормально, - ответил Илья, наслаждаясь мирной картинкой этого дня: во дворе дома сидели несколько мужиков и курили, в руках у них были не автоматы, а молотки, и беседовали они на темы от войны далекие, и эта картинка казалась настоящей, гораздо более реальной, чем те, которые он наблюдал до этого, в недавнем бою или в Донецке.
- У тебя руки из правильного места растут, - выпевал, как по нотам, Батя-второй, обращаясь к пожилому украинцу. - Ловко работаешь. Видно, мастеровой.
- Я з Киверца, чув? Пид Луцьком. Тесля я, вси там знають мене и кличуть працувати весь час, - пояснил пожилой. - Без дила николи не сидив. У тебе теж непогано виходить.
- Ну а шо! - выпятил грудь Батя. - Я, брат, слесарь, каких поискать. Мастер!
Молодые говорили о своем, смеялись.
- Идемо ввечери з футболу и чуемо, тупит за нами такий, ниби женеться натовп, - рассказывал Карась парню, оказавшемуся сторонником «Правого сектора». - Ну, думаемо, зараз будут бити, а нас тильки трое. Озираемося, а це собака за нами увязалася, такой пес здоровий. Топочет, ниби слон! Друган його пошкодував, що взяв до себе, вин в частому секторе живе. В будку його посадив, а пес и радий.
«Правосек» мечтательно отвечал:
- У мене вдома, у Киеви, две собаки е. Такси. Люблю собак, вони таки смишни, ласкави. Дивчина моя за ними зараз дивиться, повернуся, одружимося.
Карась хохотал:
- Та я бачу, тебе баби захомутали, а я от поки людина вильна. Встигну ще.
«Так не бывает», - вновь подумал Илья, испытывая такое наслаждение, какое он не знал со времен женитьбы на Татьяне.
Батя спросил:
- Ну что, еще перекурим?
Его украинский визави посмотрел на часы и покачал головой.
- Ни, давай доробимо, часу обмаль.
Батя крякнул.
- Эх... Ну, пошли, бойцы.
Илья влез на крышу, которая уже была частично заделана свежими досками и толем, снизу ему подали молоток.
- Доски давай, доски, - сказал он.
Карась и «правосек» принялись таскать доски. Пожилой плотник из-под Луцка взял одну, поглядел на нее, прищурив глаз, и ловко уложил на крышу.
- Дерево, оно такое, - сказал он по-русски. - Оно внимания требует. Вот доска, да? Ее можно ведь и другой стороной всунуть, и иначе шваркнуть. А плохо выйдет. Щель останется, дождь пройдет, сразу потечет. А ежели ее вот таким образом положить, тогда плотно пригоняется, смотри! Вот так, сейчас я ее подобью, и дело с концом. А ты молчаливый, слова не скажешь. Язык-то не проглотил?
Илья покачал головой. Украинец усмехнулся:
- С России, что ли? Сразу видно. Да ты не бойся, мы свое слово крепко держим. Подай-ка гвоздей.
С другим концом доски возился Батя, поднял потное лицо, сказал:
- Какая разница, откуда кто пришел? Был бы человек хороший.
- Это да, - согласился плотник. - это дело первейшее. Вот мы тут вроде как хорошие люди, а?
Батя насторожился:
- Ну? Ничего люди.
- А чого ж стриляемо? Що Украини робити бильше ничого?
- Значит, нечего, - посмурнел совсем Батя. - А шо вы сюда пришли? Вас кто-нибудь звал?
- А шо ви почали палити? Так не можно було домовитись?
- Кто, мы начали? Ага, сейчас. Ты мне дурака покажи, который по доброй воле войну начнет. Мы — только в ответ...
- И ми тильки в видповиль... Ще цвяхив дай, хлопець, - и, не дождавшись, пока Илья сообразит, что такое «цвях», плотник сам полез к коробке с гвоздями.
К вечеру крыша была готова и радостная бабка слабым голосом пыталась уговорить всех бойцов поужинать, суетилась, обещала достать водки, хотя откуда, сама не понимала, но все попрощались и, смущенные собственной добротой, вышли за ворота.
- Ну, мужики, прощевай. Славно поработали, - сказал Батя-второй, пожав плотнику руку.
- До побачення, - застенчиво пробасил «правосек».
Когда уже все вышли на поле и пошли к своей позиции, сзади их окликнули, и ополченцы мгновенно развернулись, готовые дать отпор, потому что война въелась в них глубоко и совместная работа уже не могла этого изменить. Разморенный Илья даже отстал от остальных, несмотря на свою хваленую реакцию, у него еще не выработался такой четкий рефлекс.
К ним подошел плотник, который рассказывал, что он из-под Луцка. Пожилой мужчина тяжело дышал.
- Мужики! - сказал он. - Слышь, мужики, а вы до завтра, ну, то есть, прямо сейчас, может, свалите отсюда? Ну что вам эта деревня, а?
- А шо такое? - сказал, будто ноту высокую взял, Батя-второй, подобравшись.
- Да приказ пришел, - отводя глаза, сказал лучанин. - Завтра атаковать приказали. Убрались бы вы... К нам подкрепление идет. Под утро начнем... Но я бы часа два потянул, если вы соберетесь уходить.
Воцарилась тишина, только прочирикала какая-то пташка в посадке и жужжал еще над ухом шмель. Солнце садилось в посадки. Становилось уже прохладно,на поле шевелил еще не побитую траву ветерок. Славный наступал вечер.
- Нет, приятель, - покачал медленно головой Батя-второй. - У нас-то приказа отступать нет. Так что готовьтесь к «ответкам».
Плотник горестно махнул рукой:
- Ну тоди вибачайте. Ничого не поробиш.
- Давай, прощай, - махнул ему Батя-второй, уже не подавая руки. Всю дорогу до позиции он качал головой:
- Вот ведь как бывает... Как бывает. Рассказать кому, не поверят. В предатели еще запишут... Слышите, парни, вы языком-то не молотите направо-налево, а то быстро «на подвал» попадете.
- Батя, а ты зачем вообще пошел с ними? Ты же их ненавидишь, - спросил Илья.
Батя-второй не удивился вопросу, подумал, опять пожал плечами, установив по этому делу бесспорный рекорд дня:
- Да я и не знаю. Я их, сук, ненавижу, это правда. Да только крышу-то бабке перекрывать, пока тихо — это они правильно придумали, ей же потом некому помочь будет. Ну вот и помогли... Ну а шо, везде же люди... Все равно заняться нечем было. Хер знает, короче! Все, закончили тему, Молчун, - разозлился вдруг он непонятно на кого: то ли на украинцев, то ли на Илью, то ли на себя.
Перед тем, как спрыгнуть в окоп, Батя все-таки улыбнулся:
- А крышу-то ладно сделали.
Под утро начался обстрел. Лучанин, оказалось, не врал и не пугал: украинцы подтянули артиллерию и били по позициям ополченцев сильно и метко, так быстро раздолбали минометные расчеты, будто знали, где они находятся (а может, и знали, за вчерашний день и «срисовали», пока бойцы крышу бабке колотили), совсем искалечили БТР в посадке.
Одним из выстрелов угодили рядом с АГС Ильи, которого при этом ранило в руку. Ополченцы огрызались, но были явно слабее.
Карася убило, придавив бетонным перекрытием окопа, снаряд обрушил плиту прямо на него, и, когда его откопали, обнаружили, что ему разбило голову. С такой раной долго не живут, и Илья надеялся, что скончался парень быстро, не мучился, в отличие от Хромого, которому прилетело в живот, пробив старенький и никуда не годный бронежилет. Вор долго плевался кровью, лежа в углу окопа и матеря всех подряд, пока мог говорить. Спасти его было нельзя.
Еще Хромой просил воды, но ему не давали — раненым в живот нельзя пить. Сам он достать или украсть воду уже не мог и умер, испытывая сильнейшую жажду.
Уже через час Батя-второй отдал остаткам своего отряда приказ на отход и они оставили в посадке своих мертвецов, потому что огонь стал совсем плотным и не нашлось возможности забрать тела. Илья никогда не узнал, что молодого соратника «Правого сектора» тяжело контузило и после этого боя он отправился домой ухаживать за своими таксами, став одним из тех, кого в Киеве почитают за героев, а в Москве называют террористами и убийцами. А вот уроженцу Луцка повезло меньше: совсем крохотный осколок пробил ему глаз и вышел сзади, отколов кусок черепа и оставив на затылке большую дыру; и теперь уже ни одна бабка не сможет воспользоваться услугами хорошего плотника, который никогда не оставался без работы. Впрочем, той бабке, которая жила в деревне, уже не требовались услуги плотника.
Одна из первых же выпущенных с стороны ополченцев редких мин («Васильки» в то утро не успели много настрелять) угодила в только что починенную ими крышу — так случается на войне. Мина провалила ее и обрушила стены, которые завалили бабулю, решившую не спускаться на ночь в подвал после такого прекрасного дня, когда сторонники самопровозглашенной республики и украинцы совместно работали у нее дома.
Бабуля, придавленная балкой, до самой смерти, которая наступила чуть погодя, продолжала воспринимать вчерашний день как чудо, хотя в мозгу у нее мутилось и временами ей казалось, что все случившееся - выдумка, галлюцинация; а когда, наконец, она уже соскальзывала в черноту небытия, ей и вовсе помстилось, что война — это плод ее старческого воображения, и на самом деле ее никогда не было.
Митинг в Н-ске решили организовать у реки, на набережной — самое козырное место. Согласованиями и оргвопросами занимались местные, Олег прилетел уже на само мероприятие. Он остановился в гостинице, осмотрел номер: хорошие три звезды, ничего лишнего, но чисто, опрятно, убрано, телевизор работает, кровать довольно жесткая. Могли бы и на четыре звездочки раскошелиться, жмоты.
Особенно Олега поразило наличие дежурной по этажу, тетки, не утратившей с давних времен, когда вылавливали «аморалочку», церберских повадок.
Гостиница располагалась на набережной, через пару кварталов от намеченного места проведения акции. В окно открывался вид на реку и на новый культурно-деловой центр, огромный бетонно-стеклянный куб странной архитектуры, похожий одновременно на колобок и на ежа. Насчет его деловой составляющей Олег остался в неведении, а из культуры обнаружил в нем к своему удовольствию неплохой ресторан и, к удивлению, заведение под вывеской «Караоке-клуб», которое, по сути, оказалось
