улавливания Вестей, Приходящих Издалека имеет смысл. И что эти люди просто живут с настройкой на что-то. Не обязательно на оригинал. Впрочем, на тебя их образы всё равно оказались мало похожи… большей частью. Я хотел было их опросить, для чистоты эксперимента, только они поспешили исчезнуть. Видимо, испугались.
– А… – Йаллер вдруг обнаружил, что забыл слова, хотя язык выучил уже давно. – Как же так… они считают… себя – кем-то другим, когда они – не он… то есть не они… то есть…
– А у них в голове бардак, – радостно сообщил Эрниак. – Талант ловить Вести, Приходящие Издалека, увы, не всегда сочетается с умением разбираться в улове. Ну, и туда же аналогия про разного качества приёмники…
– Так приёмник – это не тот, кто смотрит! – возмутился Йаллер. – Ты же не отождествляешь себя с приёмником, как бы тебя ни задевало то, что ты видишь на экране.
– Ну я и говорю – бардак, – вздохнул Эрниак. – Чего ты хочешь от больных людей? По большинству из них горькими слезами плачут заведения Управления духовного порядка и душевного покоя. Они даже не в состоянии отличить своё собственное от уловленного!
– Так они всё-таки больные или талантливые? – уточнил Йаллер.
– Одно другому не мешает. Может, потому и разобраться не могут. Была бы голова здоровая – было бы легче, а так…
– Арелат вот со здоровой головой, – с тоской заметил Йаллер. – Только вот кому от этого хорошо?
– Арелат! – Эрниака скривило. – Да если бы такой Арелат лет сто назад вылез… нет, всё-таки сто пятьдесят… его бы тогда никто слушать не стал, послали бы куда подальше, и на этом дело закончилось.
– Почему? – удивился Йаллер.
– Как, ты не знаешь?
– Про что?
– Про войны за землю? Про эпидемии, которые вдруг вспыхивали в центре материка? Знаешь, тогда ещё после эпидемии кого-то даже хватали. Искали, кому выгодно, кто же очищал заражённые районы для того, чтобы туда переселяли жителей опасных земель. Ошибались. Некоторых сажали безвинно, а тех, кого нужно было, пропускали… Тогда как раз Орден и начал разведку Переходов, а после эпидемий и вовсе поднялся вой: мы так все друг друга перебьём, никто не выживет. Понятно, всем хотелось умереть до того, как затонет его кусок суши, но всё-таки ни один нормальный человек не мечтал о том, чтобы его смерть была мучительной и гадкой. Ты не знал?
– Нет.
Ему очень ярко представилось: эпидемия, пустеющие центральные районы – такие, как у Рионель или Ранны – и трупы, трупы, которые вывозят и хоронят в море. А потом – дезинфекция квартир, нет, не квартир, – клетушек… и новые заселения. Людьми, которые не знали, какой ценой оплачено их спасение из опасных земель. А кто-то, может быть, догадался? И что же – успокоил себя тем, что прежние хозяева умерли до того, как затонула их суша?
Йаллера захлестнуло чувство вины. Когда это было? Когда он сидел в горах? Или раньше, когда он ещё не собрал себя заново? Эрниак говорит про сто пятьдесят лет, тогда он уже вовсю занимался разведкой Переходов… прошляпил что-то важное?
– Когда это было? – тихо спросил Йаллер.
– Дату окончания последней войны за землю будут отмечать через две недели. Триста восемнадцать лет. А отмечать будут обязательно, – ситуация такая, сам понимаешь. Фильмы будут. «Ценою жизни» повторят… Жаль, конечно, что люди редко дольше двухсот протягивают, да и до двухсот добраться тоже не каждому дано. Сейчас было бы легче. Арелата вмиг заткнули бы, дескать, плевать, кто такой этот руниа, главное, что он дело делает, обратно в прежний безвыходный кошмар мы не дадим себя утянуть. А тут привыкли к хорошему, начали нос воротить: не из того лагеря, не такой… Тьфу.
Йаллер покачал головой. Да, он тогда ещё довершал воссоздание тела. Когда выбрался, замирение уже состоялось…
* * *
Он чувствовал зверскую усталость, – не физическую, которая порой доставалась и ему, хотя для этого нужны были в прямом смысле слова нечеловеческие нагрузки. Он устал ждать – неизвестно чего, устал ожидать от каждого нового человека напряжённый подозрительный взгляд, по которому стало бы ясно, что человек из своего стал чужим и в любой момент готов нанести удар в спину, примкнуть к тем, кто ненавидит и боится. От этого спасала только мысль про Ранну Та’ги – если после всего не испугалась она и захотела встречи, значит, она не одна такая, значит, есть надежда… та самая, что есть и у Ма-Истри, затеявшего грандиозную кампанию по оправданию правой руки Прародителя Зла. Йаллер улавливал только обрывки – фразы из передач по каналу новостей, обсуждения у тех, кто работал в зоне отселения и не считал нужным замолкать при его появлении. Он мог бы настроиться, «смотреть вдаль» и подслушивать, но не хотел. Во-первых, не знаешь, кого слушать, во-вторых… он слишком дорожил тем доверием, которое ему оказывали люди по доброй воле, чтобы поступать так – и переступать грань, когда для тебя люди становятся только носителями информации, которую нужно тем или иным способом добыть. Сейчас – нет. Не то. Впрочем, с врагами он бы не церемонился…
В зоне отселения вдоль моря было мало освещения, и оттого виднелись звёзды, их не заслонял тревожно-дежурный свет нескончаемых поселений. Звёзды, Расселение, люди, из которых многие так и не поддались на искусственно раздуваемую ненависть, – и от этого до боли хотелось, чтобы это видел тот… кто осуждён навеки. Да, сложно, да, тяжело… и почему-то безумно тянуло поделиться, чтобы он стоял за спиной, и ночь улыбнулась бы надёжно и ярко. Но ночь уйдёт, звёзды погаснут, и ты останешься – осознавать, что один, и что твоё «навсегда» гораздо длиннее, чем у людей…
* * *
Это была бывшая квартира деда – маленькая, как и все, теперь уже запущенная и давно нежилая. Он не был здесь много лет, и только отголосками детства вспоминались слышанные здесь рассказы: дед сидел с молодыми, – тогда казалось, совсем взрослыми, теперь он понимал, что они были ещё очень молоды, – странными ребятами и внимательным, чуть насмешливым взглядом встречал их безумные речи о том, как кого-то где-то убили в далёких битвах. Они курили, – позже он узнал, что это лёгкие наркотики, узнал, когда уже стал учиться на журналиста. Тогда – он просто нырял вслед за чужими словами в вихрь приключений, почти видел чужими глазами искры, летевшие от скрещенья мечей, почти слышал их лязг… и страстно мечтал, чтобы в его голове тоже стали роиться навязчивые картины, от которых невозможно избавиться, которые переживаешь вновь и вновь каждую ночь перед тем, как заснуть. У гостей деда – в основном девушек, но попадались и парни, а порой было не разобрать, – казалось, не было никаких занятий, они сидели днями и ночами, приходили и уходили, а он ловил вязь их слов, пытался записывать, отчего становилось стыдно: как будто он подсматривает за людьми, они же ничего не поручали… Потом, когда он стал старше, мать вдруг приехала за ним, увезла из этой квартиры и отдала учиться… и деда он стал видеть редко, а позже дед и вовсе куда-то пропал. Ему сказали – уехал. Он не поверил, заподозрил, что с дедом случилось что-то нехорошее, а ему не хотят говорить, его обманывают… не спал несколько ночей, пытался разгадать, где обман, не мог избавиться от мучительного чувства безнадёжного проигрыша… И в черноте внезапно ставшей враждебной ночи перед глазами поплыли лица, засверкали клинки, близко-близко летели искры от ударов, среди других были глаза – светлые, хищные, жуткие от ненависти и ярости боя, нечеловеческие глаза верного помощника Прародителя Зла, а потом стало почти физически больно от осознания того, что ты проиграл, и цена твоего проигрыша – жизнь… и что это не в первый раз, что уже он выходил на путь защитника, бился с таким же мечом в руке, и было имя… имя, которое звучало похоже, но всякий раз немного иначе. И легенда, что убитый защитник раз за разом воскресает, что за подвиги он стал бессмертным, или – возвращается, вспоминая и выбирая прежнее имя…
Он вскочил. Было страшно, и замирало сердце: неужели правда, неужели вдруг – свершилось, и теперь у него есть своё, драгоценное, пусть и тяжёлое, но – есть… Он тяжело дышал. Надо было как-то жить дальше – с этим. Зная. Помня. Понимая.
После этого он взял себе псевдонимом имя – Арелат. Стал специализироваться на острых делах, появлялся там, где была несправедливость. К нему пришла известность. Ему писали, звали на помощь. Он приходил. Никто не знал, что память жива. Никто не знал, что вместе с памятью в душе поселилась острая, неутихающая боль сомнения: ведь все, кого он видел в детстве, были неприспособенными к жизни, они не могли не то что подняться до достигнутых им высот, а и еле-еле находили работу.
И был Йаллер. И Расселение. Мечта о новой жизни. И когда однажды ему, одному из самых известных журналистов Тайшеле, поручили взять у Йаллера интервью, он чуть не задохнулся от внезапно обжегшей мысли: а что, если… спросить? Он же руниа, должен всё знать… и легенду об Арелате тоже. А что, если – шагнуть в пропасть, высказать сомнения вслух: правда ли, что был такой… удостовериться или наконец оборвать мучительные сомнения, чтобы, пережив стыд и тоску по несбывшемуся, уйти с головой в обычную жизнь – навсегда.
Йаллер не подвёл. Он действительно смог – ответить. И нечеловеческие глаза из видения внезапно оказались реальностью.
После обрушившейся правды – он не помнил, как добрался до дома. Кажется, Йаллер кричал вслед, звал его мысленно, потом обрывал видеофон. На звонок Арелат смог заставить себя ответить только на следующий день – когда настойчивые, захлёбывающиеся, непрекращающиеся гудки наконец умолкли, и стало ясно, что звонит кто-то другой. Другим был главный редактор, удивлённый исчезновением своего сотрудника. Он мог ответить, что с интервью ничего не вышло, и его бы поняли: ясное дело, руниа, у них свои особенности, наверное, нелюдимый, может общаться только с Владеющими Силой, они ему как-то ближе… Арелат понимал: это только его правда – о помощнике Прародителя Зла. И только ему было – решать, отдавать её или нет.
Его охватил страх. Одно слово – и наивная вера человечества в спасителя-руниа рассыпется. Великое благо и чистота идеи Расселения окажется сном. Обман… как и всё, что связано с именем Скарвина.
Он был в ярости. Слившиеся воедино глаза из видения – и глаза из реальности приводили в смятение и почти в панику. Мало того, что Йаллер убил его когда-то, он и теперь покоя людям не даёт!.. В конце концов, раз ты тоже убит, так убирайся из мира живых и не тревожь их больше.
И он заговорил. Сказал, что будет сенсация. Что ничего общего с обычными новостями его информация не имеет. Что Орден и Служба Безопасности будут всячески стараться доказать, будто открытое им – обычный журналистский вымысел для привлечения внимания. Редактор подобрался, как почуявший добычу падальщик, и велел выкладывать…
Арелат подошёл к окну. Темнело, но включать свет и обозначать этим, что тут кто-то поселился, он не хотел. В квартире заканчивалась еда, он по-тихому собрался и спустился вниз – в магазин.
Он не надеялся, что долго пробудет на свободе – после своего выступления. Удивился, когда кто-то из Ордена вышел на него и стал расспрашивать, что и откуда ему стало известно, вроде был действительно испуган, хотя
