Возмездие теленгера (постапокалипсис)

развеселился.
– Да никто их не расстреливает! Ёшкин кот! – в сердцах воскликнул Пётр Сергеевич. – Что мы уроды какие? Когда-то расстреливали, а теперь не расстреливаем. Что с вашего деревенского брата взять? Пугаем до смерти, обираем до нитки, чтобы неповадно было шляться, где ни попадя, и отпускаем на все четыре стороны. Некоторые даже у меня остаются, например, Буланов Викентий.
Казалось, он даже смутился от своей излишней горячности.
– Это такой высокий блондин? – спросил Костя.
– Он самый. Из-под самого Донецка к нам бежал за счастьем.
– Так всё-таки расстреливали?
– Конечно! – с прежней горячностью сообщил Пётр Сергеевич. – А ты представляешь, что здесь творилось во время войны и сразу после неё?
– Не представляю, – признался Костя.
– Здесь, брат, такое было…
– А что было?
– Беззаконие, что ещё может быть в такое время. Шастали целыми бандами, хотя вокруг во всю свирепствовала чахомотка. Эти сволочи мало того, что обирали мертвых, отрезая им пальцы, чтобы снять кольца, или вырывали плоскозубцами золотые зубы, так они нападали на живых! Изверги! Вот нам и пришлось объединиться для самозащиты. Расстреливали при малейшем подозрении и бросали в огонь, чтобы зараза не распространялась. Поэтому мои архаровцы такие неуправляемые. Затем мародёр пошёл косяками за произведениями искусства. Этих тоже расстреливали. А обратил ли ты внимание, почему у нас в городе нет собак?
– Нет, не успел – простодушно признался Костя.
Горяч был Пётр Сергеевич, горяч и холеристичен, но искренен и честен. Это подкупало.
– Потому что они питались человечиной! Мы их тоже того… перестреляли! Жаль, конечно, несчастных тварей, но пришлось. Потом у нас с кайманами что-то вроде негласной договоренности образовалось: они сами по себе – в центре, а мы сами по себе, всё больше по окраинам, и друг друга не трогаем. Расскажи-ка мне лучше, Костя, какое сейчас положение в деревне?
– В какой деревне? – насторожился Костя.
Ещё расскажу что-нибудь не то о Чупе, подведу людей, насторожился он. Да и зачем ему наша богом забытая деревня?
– В твоей родной, – попросил Пётр Сергеевич.
– А-а-а… – прикинулся Костя простаком, – деревня у нас большая…
– Сколько дворов?
– Полста.
– Значит, крепко сидите?
– Ну да… – ответил Костя, не понимая, куда клонит Пётр Сергеевич.
– Это хорошо! – резюмировал Пётр Сергеевич, налегая на «о». – Народ нам нужен, вот что! В народе теперь вся сила! Нормальный народ, с нормальными рефлексами, не испорченный войной и цивилизацией, не живущий на дармовщинке, за счёт былого, а работающий в поте лица своего! Я и сам не знаю, на кого больше опереться в предстоящей войне. Свои вроде ближе и понятнее, а деревенские безгрешные, как святые. Но свои – они же трутни, руками ничего не умеют делать. Их лучше в политику совать, а вот ваши – это соль земли. Без деревенских мы пропадем. В деревенских теперь вся сила, – повторил он убежденно. – Это я тебе, брат, точно, скажу! Вот такой расклад на данный исторический момент.
Ха, подумал Костя, возгордясь, об этом же и Захар Савельевич твердил. Значит, они находятся на одной идеологической платформе. И так у него здорово вышло с этой платформой, что он невольно заулыбался. И так ему после этого захотелось рассказать свою историю Петру Сергеевичу, что едва не выложил всё, как на духу. Сбросить с себя тяжёлый крест, а там пускай взрослые решают, куда идти и как запускать эту самую ретрансляционную ракету, от которой зависит наша дальнейшая светлая жизнь.
– Ну, а народ, он к чему склонен? – снова пристал к нему Пётр Сергеевич.
– Народ? – переспросил Костя и представил себе этот самый народ.
Народ ни к чему склонен не был. Это была сущая правда. Самогона попить, вертолёт сбить, чтобы снять с него пушку, подраться, в клуб на танцы сбегать, «промысел» заныкать от общества. Много к чему был склонен деревенский народ. Он, правда, мог и картошку посадить, и рыбки наловить, но ведь для своего же пуза. Идеализировал его Пётр Сергеевич, сидя в городе, считал чуть ли не святым и боголюбивым. Но ответить так Костя посчитал некорректным. Требовалось отвечать с каким-то иным смыслом, а с каким конкретно, он не знал, не имел ни малейшего понятия.
– Поднимется ли он на борьбу с оккупантами?
– С какими оккупантами? – спросил Костя.
Никаких оккупантов он и в глаза не видел. Если Пётр Сергеевич имеет ввиду кайманов, то это вроде свои, только мутанты. А американцев они лишь на Стене и видели, да и то они были такими доброжелательными, что даже маски подарили. Какие же это враги? Нет, если покажут на кого-то пальцем, будем бороться, куда денешься. Или я чего-то не понимаю? – подумал он в растерянности. Не было у него злости ни к кому конкретно. Должно быть, я ещё чего-то не понимаю, подумал он и сказал на всякий случай:
– Кайманы без американцев – не сила!
Пётр Сергеевич согласился:
– Верно, не сила, и у меня такое же мнение. Да мы их в бараний рог за неделю скрутим! Ёшкин кот! – и требовательно посмотрел на Костю, ища подтверждения своим словам.
– А больше я оккупантов не знаю, – добродушно признался Костя.
– Ладно, бог с ними, с оккупантами, – закруглил разговор Пётр Сергеевич и со вкусом отхлебнул чаю. – Ты сам-то пей, пей, – сказал он, – пододвигая ему сушки, твёрдые, как камень. – В чай макай и пей, – посоветовал он. – Я хочу одно понять, вот ты говоришь, что вы «мстители». И это хорошо! Предположим, я тебе верю. Я ещё ни одного «мстителя» в глаза не видел. Но, во-первых, кому и как ты собираешься мстить? А во-вторых, что нам потом, после падения пиндосов, делать? Как народ в города привлечь, чтобы здесь снова жизнь бурлила? Я, например, хочу для народа Петергоф открыть! Пусть любуется неземной красотой! А что?! Я думаю, что на красоту он пойдёт, как голодная рыба на крючок!
– Я не знаю… – растерянно пожал плечами Костя. – Нам Захар Савельевич об этом ничего не говорил, то есть он, конечно, говорил, что надо захватывать власть, но как конкретно, я не знаю.
– Ага, значит, всё-таки говорил?! – приподнял одну бровь Пётр Сергеевич.
– Говорил, что мы должны российскую власть установить.
– Это хорошо… – снова в задумчивости отхлебнул чай Пётр Сергеевич. – А как конкретно ты мстить собираешься?
Костя на мгновение задумался, и это заминка не ускользнула от внимания Петра Сергеевича. Лицо его сделалось весьма располагающим к откровению, даже усы подобрели и уже не так воинственно торчали в стороны.
– Есть такая штука…
И Костя чистосердечно рассказал Петру Сергеевичу обо всём том, что рассказывал ему Дядин, но до самого того момента, где надо было ехать в Кронштадт – сообщать об этом у Кости язык не повернулся. Оставил он себе крошку тайны. Поостерёгся на всякий пожарный, чтобы потом не жалеть.
– Значит, тебя в детстве закодировали?! – удивился Пётр Сергеевич. – Ёшкин кот!!! «Записали» в тебя не только то, что ты должен увидеть, но и то, что должен пережить?! Да-а-а… брат…
– А как это так? – наивно спросил Костя.
– Это, брат, наука, – призадумался Пётр Сергеевич. – Я и сам не понимаю. Ишь ты поди ж ты! – снова возбудился он и почесал грудь там, где кончалась тельняшка. – Понимаешь, в чём дело, именно так я себе это и представлял. Значит, – в задумчивости произнёс он, – это не сказка и не народный фольклор, а это реальность. Значит, это он тебе всё говорил?
– Не только мне, – простодушно смутился Костя. – Захар Савельевич сказал, что нас много было, но что я теперь один остался.
– Хм… – в ещё большей задумчивости почесал затылок Пётр Сергеевич. – Так уж и один?
– Сказал, что один, – скромно потупился Костя.
– Ну, один, так один. Какая, собственно, разница? А что же вы к «сопротивлению» не обратились?
– Я не знаю. Захар Савельевич об этом ничего не говорил, может, из-за секретности операции? – предположил он.
– Ну что ж… – согласился Пётр Сергеевич, водружая на голову бескозырку. – Может, очень даже может быть. А не показался ли тебе ваш Захар Савельевич каким-то странным?
– Да нет… – подумал Костя и вспомнил все свои мнимые и явные обиды, но разве обиды могут быть странностями? – Вроде нет, – сказал он. – Не заметил…
– Так вроде, или нет? – будто бы на всякий случай уточнил Пётр Сергеевич.
– Нет, – ответил Костя. – Не было странностей.
– Ну-ну… – многозначительно сказал Пётр Сергеевич, поднимаясь. – Где-то я его уже видел, вашего Захара Савельевича, а где, припомнить не могу. Ну да бог с ним. Сейчас вам вернут оружие, можете отдыхать, а мы с вашим Дядиным будем думать, что делать дальше. Всё это надо держать в тайне, и о «мстителях» больше не распространяйтесь. Говорите, что вы из «сопротивления». Для моих архаровцев что «сопротивление», что «мстители» один чёрт.
– Есть, не распространяться, – радостно отозвался Костя, чувствуя, что освобождается от тяжёлой, как пудовая гиря, ответственности.
– Кажется мне, что твой отец как раз и занимался системой «мёртвая рука-два». Может, я, конечно, и не знаю деталей, сам понимаешь, в армии дисциплина на первом месте. Там за длинный язык можно было здорово пострадать, тем более в таком важном деле, как засекреченный пункт связи, но кое в чём я, брат, разбираюсь неплохо. Кое-какие детали дают мне основание думать, что этот пункт находится не так чтобы далеко, можно подумать, что даже в Финском заливе. А если это так, то мы хоть завтра запустим ретрансляционную ракету, и пиндосам конец.
Страшно удивился Костя и вздохнул с облегчением, потому что кое-что вспомнил ещё тогда в квартире, взглянув на фотографию отца на фоне флага: надо ехать в Кронштадт. А в Кронштадте есть ключ ко всем-всем воспоминаниям. Но раз Пётр Сергеевич говорит, что знает, как и куда идти и что делать, то так тому и быть.
С лёгким сердцем, ни о чём больше не заботясь, Костя покинул апартаменты Петра Сергеевича и направился в ту сторону, откуда был слышен безудержный смех.

***
Ржали, конечно, пьяненькие Чёбот и Телепень. Кто же ещё? Кто ещё так легко способен был переносить невзгоды и удары судьбы? Только свои, теленгерские. Им залихватски вторили архаровцы Петра Сергеевича. Особенно заливались двое: Буланов и рыжий, конопатый Витек. Буланов в порыве веселья бился головой об стенку, у него были длинные белые волосы до плеч, и поэтому ему Костя симпатизировал больше, чем злобному Витьку с мордой, похожей на поджаренный блин.
Пили бражку, черпая её кружками из большого котелка.
– Привет!!! – заорали все, кроме рыжего, конопатого Витька, который напротив, исподтишка показал Косте кулак, при этом сохраняя на морде вполне дружелюбное выражение.
Впрочем, этого никто не заметил, потому что все были возбуждены бражкой и какими-то сладко вонючими сигаретами. Если в деревне курили настоящий самосад, то, по сравнению с ним, это была очень специфическая дрянь. Костя вспомнил, что так пахло в кабаке «Петровский», в котором они напились, а ещё он вспомнил, что Малаха говорил о наркотической конопле.
– Садись! – закричали все. – Садись!
Ему освободили место, как почетному гостю, во главе стола и тут же налили. Часть банды действительно пила водку с какао и находила в этом особый шик. Это было их фирменное пойло. Костя от такого напитка вежливо отказался и предпочёл знакомую бражку. Он почувствовал, как горячая и сладкая волна пробежала в