Возмездие теленгера (постапокалипсис)

желудок, и тут же захотел есть. Ему сунули здоровенную голень, и он принялся с жадностью обгладывать с неё мясо, закусывая чёрным хлебом и солеными, хрустящими огурцами. А когда насытился и поднял глаза – о боже! Мир озарился яркими красками, потому что на него смотрела очень красивая женщина, такая красивая – как осенняя лиса-огнёвка. Костя от неожиданности поперхнулся и густо покраснел, а затем отложил в сторону кость и тыльной стороны руки вытер жирный рот. Женщина смотрела на него неотрывно и очень внимательно. Она не участвовала в общем галдеже, а словно отгородилась от банды глухой стеной презрительного равнодушия.
– Привет! – прокричала она, чтобы он её услышал. – Меня зовут Аманда! – и протянула через стол худую, изящную руку с кроваво-красными ногтями.
– Здравствуйте… – скромного ответил Костя, готовый своей сдержанной кротостью завоевать весь мир, но почему-то безмерно стесняющийся этого.
Рука у неё была грациозной и такой красивой, как у статуэтки балерины на комоде у Ксении Даниловны. Накрашенных ногтей Костя в своей деревни ни у одной женщины не видел и сильно им поразился. В его понимании красить ногти было глупо, краска слезет после первого же посещения коровника, но ему, как ни странно, этот городской обычай понравился, украшал он женскую руку, делал её божественной.
– Как тебя зовут, красавчик? – Костя не столько расслышал, сколько уловил её вопрос по движению губ.
Чёбот орал:
– А вот мы сейчас! – и опрокидывал в себя очередную порцию водки с какао.
– А мы не отстанем! – вторил ему Телепень.
– А-а-а! – орали все остальные, и высокий патлатый блондин по фамилии Буланов, и рыжий конопатый Витёк.
– Я Костя… – ответил он, ещё раз страшно смутившись.
Его ещё никто не называл красавчиком, потому что в деревне его считали пацаном, ну, почти все, кроме Верки. Даже с Веркой они не обсуждали этот вопрос, потому что он был из области нравственных табу, о которых не принято говорить на севере, где народ суров и не избалован тонкостями суждений.
Верка была красивой по-своему, по-деревенски, а женщина напротив – по-городскому, особой изящной красотой, с которой Костя ещё не сталкивался. Кто из них был лучше, он не мог сразу сообразить, главным образом, потому, что женщина напротив смотрела на него ласково-ласково, словно чего-то от него хотела, а что именно, Костя понял не сразу.
Он засмущался ещё больше и для того, чтобы скрыть свою стеснительность, влил в себя целую кружку бражки, и хмель ударил ему в голову. Но даже в этом его новом состоянии смущение не прошло. Дальнейшее он помнил весь смутно. Помнил, что они пили теперь уже вдвоем с Амандой, болтали о чём-то и долго плутали по туннелям, пока не выбрались в заросший парк, превратившийся в густой, весенний лес, где неспешно бродили под радиоактивной сенью разросшихся берёз и сосен, и радиоактивные забавные белки беспечно сновали в радиоактивной траве. И только Стена, возвышающаяся над городом, напоминала о том, что мир опасен и изменчив, что уже завтра он может оказаться другим.
Он очнулся в тот момент, когда целовал эту самую Аманду. Губы у неё были вкусные, как земляника, а тело под одеждой вертким и сильным. А ещё она здорово орудовала языком.
– Да ты не умеешь целоваться! – удивилась она, отстраняясь и требовательно глядя на него темно-зелёными глазами. – Давай-ка…
И учила его, как это правильно делается: по этапам, до высшей точки, с падением в пропасть и воспарением ввысь.
– Нравится? – спросила она, игриво закусив губу и глядя на него из-под рыжей чёлки.
Сердце у него не то что сладко ёкнуло – его словно проткнули большой и очень острой иглой. В следующее мгновение – ещё один раз, и он почувствовал, что летит.
– Нравится… – кивнул он и потребовал продолжения.
И тогда она засмеялась серебристо, как колокольчик, и он понял, что влюбился второй раз в жизни. Нет, он не забыл Верку Пантюхину сразу, просто она на какое-то время отдалилась в его сознании на задний план, но никуда не делась, а всё время словно была рядом и возмущенно упрекала: «Целуешься? А меня ещё ни разу не поцеловал. А ведь я жду…»
– А ты ласковый… – вдруг призналась Аманда, и за её опытностью, бравадой и кровавыми ноготками промелькнула наивная девичья доверчивость, но даже эта доверчивость в её исполнении была коварна и хитра, как бывают хитры лисы-огнёвки.
Самое ужасное, что мне эта её лживость страшно нравится, с тревогой подумал Костя, потому что она сладка и греховна. Верка же Пантюхина издалека спросила с тревогой: «А ты меня не забудешь, Костя?»
Костя оглянулся. Верки Пантюхиной, конечно же, рядом не было, зато к ним бежали злобный Витёк и высокий блондин – Викентий Буланов.
– А-а-а… – орали мужики яростно на выдохе. – Убьём!!!
Костю спасло только то, что он вовремя их увидел и что он поднаторел в деревенских драках. Да и вообще он был ловок от природы. Кроме того оба бандита были изрядно пьяны. И хотя Буланов пытался драться своими длинными ногами, а конопатый рыжий Витёк – пинаться, кусаться и щипаться, их шансы при таком раскладе сил оказались ничтожными, и через мгновение оба уселись в мокрую, радиоактивную траву, потирая челюсти. У Буланова под левым глазом наливался кровавый рубец, а у конопатого рыжего Витька так распухло ухо, что он боялся к нему притронуться, потому что решил, что Костя его оторвал. От боли он начал нервно икать:
– Ик-ик-ик…
И даже собрался плакать.
А Викентий Буланов бормотал, смешно встряхивая головой, словно пытаясь избавиться от болячки под глазом:
– Погоди… вот я сейчас ка-а-к встану…
Костя с поднятыми кулаками сделал шаг навстречу, но противник не рассчитал сил и снова рухнул на землю, припечатавшись к ней всей своей широкой спиной.
– Здорово ты дерёшься! – восхитилась Аманда, задорно блеснув зелёными глазами. – У нас в парке никто так классно не дерётся.
Они благоразумно отступили в парк Сосновка, полагая, что на помощь Витку и Буланову явится вся банда.
От парка осталось одно название. На самом деле, это уже был не парк, а густой, девственный лес, который потихонечку отвоевывал у города пространство, разрастаясь, где только можно: и в щелях между камнями, и вспарывая асфальт дорожек, и цепляясь к чугунной решётке, чтобы свалить её и выбежать за отведенные пределы прямо через дорогу.
Северная российская столица была даже пустыннее, чем областной центр – Петрозаводск. Во все стороны разбегались широкие проспекты, занесённые листвой и поросшие весёлыми одуванчиками, но машины, которые застыли на них, никуда не торопились, а из роскошных гулких парадных и мрачных арок старинных домов никто не выходил.
Проспекты эти Аманда пересекала с опаской, а на открытые места старалась не выходить, и постепенно Костя тоже проникся тревогой. И только в те моменты, когда они целовались где-нибудь в проходном дворе, забывал о ней, и тело, и губы Аманды казались ему куда значимее, чем какие-нибудь кайманы или, не дай бог, гранбот, тот биомеханический трансформер, которого невозможно было убить.
– Откуда ты такой взялся? – спрашивала она, хмелея уже не от бражки, а от поцелуев. – Откуда?..
А он, наивно полагая, что это и есть счастье, к которому он стремился всю жизнь, отвечал:
– Из тайги.
– Из тайги?.. – переспрашивала она с испугом и недоверием.
И Костя понимал, что тайга для неё слово непонятное, что оно почему-то несёт в себе угрозу – Аманде, городу, банде и, как ни странно – Петру Сергеевичу. Но какую именно угрозу, он не понимал да и понимать не хотел, словно тайга теперь не имела к нему никакого отношения, словно он был сам по себе, а тайга сама по себе.
– А зачем сюда прибыл?
– Я не знаю… – добродушно признался Костя. – Дядин привёл.
– Дя-ди-ин… – произнесла она нараспев, и Костя почему-то решил, что она не поверила, что она ожидала услышат нечто другое, но не услышала.
– А у вас книжные магазины есть? – спросил он.
– Книжные?.. – удивилась Аманда. – Не знаю, – пожала она хрупкими плечами. – А зачем тебе?
– Как зачем? – в свою очередь удивился он. – Читать. В книгах вся мудрость мира.
– Господи, какой ты зелёный! – сказала она, кладя руки ему на плечи.
На углу между Есенина и Сикейроса, где они целовались, она вдруг ойкнула, он оглянулся и увидел: по улице Сикейроса катил самый настоящий бронетранспортёр с башенкой, пулемётами и кайманами на броне. Они сидели, развалившись, как хозяева жизни, выставив перед собой оружие. Костя узнал их по чёрной форме и чёрным же шлемам и вспомнил, как убивал их в деревне, а ещё вспомнил, что они почти бессмертные, и невольно потянулся к пистолету, который ему вручили, как только он выпил с бандой бражки. Эх, сюда бы «плазматрон», с тоской подумал он и приготовился умереть, но Аманда потянула его в проходной двор, и бронетранспортёр прокатил мимо, наполнив свежий городской воздух выхлопами двигателя.
– Пойдём… пойдём… – сказала Аманда, завораживающе встряхивая рыжей чёлкой. – Здесь недалеко…
Костя всё оглядывался и оглядывался, трезвея от злости и бессилия.
– Идём же… – настойчиво потянула она его за руку. – Идём…
Они вошли в гулкое и мёртвое парадное и стали подниматься по широким, пыльным лестницам, где перила вызывали опасения из-за ветхости, где на подоконниках поселился весёлый зелёный мох, где стёкла в окнах были столь грязными, что сквозь них едва пробивался дневной свет, и под крышей слышалась голубиная воркотня.
– Я сюда никого не водила… – призналась Аманда, открывая тяжёлую железную дверь, за которой Костю ожидал увидеть что угодно, но только не настоящие апартаменты, которые у них в деревне были только у мельника – отца Дрюнделя, да и то те апартаменты не шли ни в какое сравнение с уютным гнездышком Аманды.
Он удивился изящно обставленной прихожей с оленьими рогами вместо вешалки, а дальше – анфиладе комнат – каждой в своём стиле, в которых он совершенно не разбирался, но чувствовал, что это шикарно, а когда Аманда сказала, что обустраивала квартиру два года, тайно, чтобы не афишировать, собирала мебель в окрестных кварталах, он сообразил, что это то место, где Аманда прячется в самые неприятные моменты своей жизни.
Она уже не позволила себя больше целовать, а дурачась и болтая всякую ерунду, с волнующе расстегнутой пуговкой блузки на груди, потянула его дальше, в самую последнюю комнату, где была спальня. Невидимо присутствующая Верка ревниво шепнула Косте: «Вот ты как?..» Но он уже не мог остановиться, события развивались помимо его воли, потому что то, что было чуть ниже расстегнутой пуговки, забрало всю его волю, и он плохо соображал, что реально происходит.
А потом случилось то, чего к чему он, конечно же, стремился всю свою сознательную жизнь, но совершенно не ожидал получить именно сейчас, и они лежали в шикарной постели, широкой, как аэродром, и им было жарко и хорошо, и Аманда оказалась совсем не той какой себя демонстрировала в бункере и в парке-лесу, когда учила его целоваться, а была нежной, чувственной и ласковой. И только Верка напомнила на всякий случай: «А я тебя напрасно жду…»
Костя подумал, что с Веркой Пантюхиной ему хорошо и надежно, а с Амалией – тоже хорошо, но ещё и тревожно, потому что она связана с Большой Землей, городом, и такая красивая, а главное –