бы Николай Федорович Ватутин со Ставкой долгими неделями почти уж безо всякого толку не препирался, а все ведь делал, как то ему и было заранее велено, то именно тогда и быть бы ему тем напыщенно бравым послевоенным маршалом.
44
Причем явно похоже на то, что всевластный хозяин – этот титул не за фрицев, убитых своим генералам, млея от их преданности сурово жаловал.
Нет, маршалом (как Лаврентий Берия) у него становился тот, кто, немало не жалея живота своего, совсем не единожды тогда поспособствовал сущему обескровливанию при помощи жестокой войны СВОЕГО собственного народа (включая грузин).
Не надо бы забывать, кем это именно был по национальности великий герой войны 1812 года Багратион.
Ну а тот пресловутый гений Жуков и есть наиболее естественный символ советской армии, не считавший людей даже за винтики, а разве что за полностью взаимозаменяемые боевые единицы, которым следовало гордиться, что им по самой их должности положено помереть, а все равно не дать ни пути, ни броду подлому (внезапно осмелевшему) «вероломному» врагу.
45
Ну а вражеским генералам, что и вправду были настоящими знатоками военного дела, все это было исключительно на руку, они рассекали советские воинские соединения и били их с боков, отрезая их от всего на свете, а значит, и лишая их буквально всякой хоть сколько-то возможной активной боеспособности.
И до чего плохо ведь доведется всем тем бравым военным, над которыми сверху всевластно восседает всласть обрюзгшая от осатанело тупого безделья чисто же политическая задница.
Нет, конечно, есть и над ней, пусть и вконец угоревшая от самых бесконечных и бесчисленных каждодневных фимиамов довольно-таки весьма мудрая голова, однако в целом командует обстановкой слезливая и трусливая псевдогероическая истерия…
Вот только бы тех отступивших безо всякого спросу на том самом месте разом расстреливать, дабы душу свою черную хоть сколько-то смело и воинственно, и впрямь бы еще разом так отвести…
46
И вполне естественно, что все эти трусы и доносчики, ставшие во главе армии именно после той отчаянно суровой ее великой чистки, были-то с политическим начальством на самой короткой ноге, ну а в руке все с тем, что и в революцию (имеющим решающие слово) товарищем маузером.
И надо бы прямо на то разом так указать, что все они сколь еще частенько более чем самодовольно пускали его прямиком в ход, разом так сваливая на кого угодно другого свое собственное головотяпство.
Ну а всю ту нерадивую и спесивую тупость, ставя себе в одно лишь истинно же большое большевистское достоинство.
И вот он, тому наиболее явный и принципиально наглядный пример, и если бы, то был какой-либо чисто единичный случай, в книгу большого писателя он уж и близко никак нипочем бы тогда не попал.
Астафьев. «Прокляты и убиты. Книга первая».
«Танки те заскребены были, собраны по фронту, большинство машин чинены-перечинены, со свежими сизыми швами сварки, с царапинами и выбоинами на броне, с хлябающими гусеницами, которые, буксуя в болотной жиже и в торфе, посваливались, две машины оставались и после ремонта с заклиненными башнями. Танкисты, через силу бодрясь, заверяли пехоту: зато, мол, боекомплект полный, танк может быть использован как вкопанное в землю забронированное орудие.
Но с ними, с танкистами и с танками, никто не хотел сражаться, их били, жгли с неба. Когда черным дымом выстелило чахло заросшую пойму и в горящих машинах начал рваться этот самый полный боекомплект, вдоль речки донесло не только сажу и дым, но и крики заживо сгорающих людей.
Часть уцелевших экипажей вместе с пехотою бросились через осеннюю речку вплавь. Многие утонули, а тех, что добрались до берега, разгневавшийся командир полка или бригады, одетый в новый черный комбинезон, расстреливал лично из пистолета, зло сверкая глазами, брызгая слюной. Пьяный до полусмерти, он кричал:
«Изменники! Суки! Трусы!» – и палил, палил, едва успевая менять обоймы, которые ему подсовывали холуи, тоже готовые праведно презирать и стрелять всех отступающих.
И вообще, за речкой обнаружилось: тех, кто жаждал воевать не с фашистом-врагом, а со своими собратьями по фронту, гораздо больше, чем на противоположном берегу боеспособных людей».
Трусы – они и есть трусы и это именно из-за их панического страха кадровая армия вся в струпьях ранений и контузий и впрямь-таки в самом начале войны, словно в том еще гиблом болоте, разом увязла…
И крайне, кстати, нисколько нетипичным случаем, куда скорее могла быть разве что та далее уж в этой книге совершенно вот внезапно последовавшая смерть всех тех тупомордых карателей…
А есть еще, между тем, и самая отъявленная и преступная безответственность всех тех, кто те танки безо всякого прикрытия с воздуха или, на худой конец, сопровождения зенитной артиллерии в бой вперед и с песней совсем бестрепетно сколь еще нелепо разом так вдаль отсылает…
Поскольку любой даже и самый современный танк для воздушного противника, он-то все равно, что тот еще таракан для широкой ноги.
Причем у таракана явно так шансов, куда разве что во всем значительно больше.
47
Да, но дело оно безусловно так ясное, смелость есть смелость – пуля храброго боится.
Конечно, боится, когда ружье кремневое, его пока заново перезарядишь…
Ну а когда у немцев в пулемете MG-42 250 патронов…
Тут уж всенепременно бы надо было на деле панически так бояться совершать все те совсем бессмысленные массовые атаки, а еще и по многу раз на день.
И лента новая в это чудо немецкой техники очень-то быстро так заново вполне же бесперебойно считай, что мигом тогда вот вставлялась…
Впрямь оглянуться не успеешь, а он снова также беспрестанно строчит и наших людей, словно колхозник сено, косит.
Да и перегрева, как «Максим», он почти не боялся, а потому на одного подобного пулеметчика за день боев до 2000 советских жизней порой приходилось.
И это никакое не преувеличение!
48
И сам собою из самого исподнего дна души разом уж возникает именно тот вполне законный вопрос…
И зачем это наших солдат, так и дрожа при этом от ярости из-за любых до чего веских возражений своих младших командиров, тупомордые воители безостановочно и слепо сколь вот напропалую так и бросали совсем не в бой, а чисто на убой?
И к чему это вообще могло бы привести подобное самоуничтожение, если бы, конечно, не огромные человеческие ресурсы необъятно широкой страны?
Да только чего это тут вообще поделаешь, именно таково и было, свойство почти уж всякого начальственного страха…
Вот ведь, он тот чисто вымышленный автором диалог, но при этом вполне он явно сколь еще в духе тех самых более чем умопомрачительно мрачных времен.
«– Ты чего не воюешь?
– Как это не воюю, у меня каждые два часа новые атаки!
– А взять, почему уж тогда вовсе ничего не можешь?
– Так людей у меня мало, товарищ полковник.
– Лишних нет! Придется тебе атаковать теми силами, что у тебя есть, а там-то далее еще и поглядим, может свежие резервы где-нибудь и наскребем».
Вот это и есть тот наиболее типичнейший разговор двух «талантливых» в одной лишь бескрайне суровой бесслезности крайне так одутловато туповатых горе-стратегов сталинской эпохи.
О, как они до чего еще безнадежно никак не любили всяческую совершенно напрасную трепотню, тех, кто думал, а не только соображал и юлил, стараясь как можно получше набить себе руку на тупой и отчаянно лихой бесноватой лютости.
У большей части всего того командования было новое и не просто пролетарское, а именно как у того истукана твердокаменное и чудовищно невежественное лицо.
И ведь все это совсем не иначе, а только поскольку, что все те, кто на редкость много язвил да умничал, давно уж по разным лагерям свои длинные срока отбывали…
А у этих коньячных вояк всегда была одна та на всех сколь непримиримо лютая храбрость – чужими жизнями жизнелюбивого врага неистово так смело раз за разом надрывая при этом от натуги легкие безвылазно сидя в штабном блиндаже так и лая в трубку более чем смело же одолевать…
Причем без адской твердости любой боевой командир это попросту совсем размазня!
Но вот раздавливать в пыль свои же войска могли только нелюди, вовсе совсем не считающие своих бойцов за живых существ, а только за вполне наличествующее в их руках средства что как-никак пока что имеются у них на руках во имя защиты рубежей их самого так исконного владычества.
49
Причем может быть некогда в самой глубокой древности сам по себе человеческий чего-то там и решал.
Да только чего тут попишешь коли таково оно нынче попросту именно уж чисто так считай вообще…
В условиях современной войны довольно многое предрешает совсем не отчаянная солдатская храбрость, а как раз-таки вполне здравое умение принять до конца взвешенное, продуманное и подчас единственно правильное решение, да и в самый нужный момент, поскольку все события развиваются буквально-то лавинообразно и никак, и близко неподатливо расчету на счетах – стремительно…
Никогда ранее вовсе не бывало этакой маневренности войск, их совершенно беспрецедентной подвижности, а то вот подчас и неотвратимо смертоносной молниеносности…
Причем во время самого начала той войны главную работу выполняли авиация и танковые крылья, а пехота могла и несколько подотстать.
Поскольку ее задачей было лишь разве что одно никак немилосердное добивание окруженных и подчас полностью деморализованных частей Красной армии.
И вполне, то возможно, что кому-либо и по сей день до чего искренне кажется, что буквально всякого агрессора на российской земле всенепременно ждет на редкость самое так неминуемое поражение.
А все, потому что у нас, в конце концов, и впрямь всенепременно отыщется способ, как это его всеми силами сколь бестрепетно и массово разом еще затем одолеть.
Стоит лишь, тупо и делово, навалившись на вероломного врага, все его силы более чем нарочито и наскоро всячески обескровить и впрямь-таки всеобъемлюще подавляющим преимуществом во всей той еще людской силище…
Для чего и надо бы вполне вооружиться самой безукоризненной бескомпромиссностью, а также и чьей-либо совсем уж безыскусно подневольной чужой храбростью.
50
Товарищ Сталин, был большой ученый, именно в подобных «отчаянно бравых» делах как есть на редкость чудовищно безоговорочного принуждения ко всяческим сущим чудесам полностью, на все времена сколь бездумно бессмысленного и исключительно же, обескровливающего армию солдатского бравого бесстрашия…
Вот какую телеграмму он отбил во время Кронштадтского восстания, март 1921.
«Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных.
Считаю своим долгом заявить, что я впредь буду действовать, таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой.
Сталин».
51
Да только столь беспримерно ведь «ХОРОШО» подобного рода операция может пройти, разве что, если, совсем не дрогнув при этом и веком бездумно посылать многих и многих людей на
