оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных.
Считаю своим долгом заявить, что я впредь буду действовать, таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой.
Сталин».
51
Да только столь и впрямь беспримерно ведь «ХОРОШО» подобного рода операция может пройти, разве что если, не дрогнув при этом и веком посылать многих и многих людей на верную смерть на своей личной территории, что фактически всегда была весьма надежно приватизирована исключительно так одним лишь, тем еще большевистским здравым смыслом.
А как раз потому в ходе той одной, сугубо отдельной и донельзя же ограниченной карательной акции и было возможно даже и не такое весьма славно, хотя куда вернее более чем бесславно и жестокосердно на скорую руку до чего еще и впрямь безупречно вполне провернуть.
Надо было всего-то лишь сколь безотлагательно стать абсолютно и всевластно на редкость уж исключительно вовсе так бесчеловечным…
Да только вот попробуй нечто подобное хоть сколько-то осуществить, когда на тебя не то чтобы и впрямь до мозга и костей совсем неумелого, однако на том самом чисто военном поприще безыскусно безграмотного именно что издалека всею силой разом попрет безумно бравая вражеская армия.
К тому же с большим умом и талантом весьма ведь безукоризненно сходу вполне молниеносно же взаимодействующая, как есть уж промеж всех своих самых различных родов войск.
Все равно одолеем, наше дело правое — победа будет за нами.
И за ценой мы, ясное дело, вовсе-то никак не постоим, однако цена эта не только пот и кровь, но еще и пустое разбазаривание всего вот разом и вся…
«У храбрости ума мало», — эта фраза фронтовика сапера Зиновия Герда, сказанная им в фильме «Место встречи изменить нельзя», отлично передает все безумие на редкость слепой самодостаточности, доверху переполненной наивысшей убежденностью в той чисто грядущей и близко никак неминуемой нашей всеобщей победе над заклятым нацистским врагом.
Однако вот штабная храбрость это нечто другое, чем самоотверженность воина на деле, а не на словах готового отдать свою мелкую жизнь во имя существеннее чего-то значительно большего, чем он сам.
Этот нескончаемый поток ужасной брани, который так и изливался из уст высокопоставленных ослов, каковые явно не имели в своих планах абсолютно никакой иной задачи, кроме как гнать и гнать массы на врага в самом откровенном качестве исключительно так слегка сдерживающей его смазки для всех выставленных вперед острых штыков.
Другая тактика боевых действий потребовала бы до чего явственного напряжения мозговых извилин, а нечто подобное попросту и невозможно было бы себе представить, покуда Россией правят все те же господа товарищи...
Причем подобные люди, будучи чисто гражданскими лицами, а не полководцами (пусть даже и при погонах) всегда как-никак, а, в конце-то концов, еще уж проигрывали сражения, и это несмотря на все те с виду кажущиеся довольно-таки значительными чисто разве что временные свои успехи.
Знаменитый Пирр, четырежды в пух и прах разбивал римское войско, однако это как раз именно после той четвертой по счету его победы он во весь тот наверняка, как есть полностью сорванный громкими командами голос некогда до чего на редкость громко и завопил:
«Еще одна такая победа, и у меня не останется армии», — причем этот крик смертельно раненой воинственной души и может послужить наиболее явным и исключительно же бесславным историческим примером, чего это именно делать военачальнику и близко так вовсе нисколько не следует.
Ну, а в качестве довольно-то небольшого военного чина люди подобного склада характера разве что лишь себя и других более чем бездарно для всякого же ратного дела всегда, как есть сколь и впрямь понапрасну попусту так губили.
И как раз в данном-то духе оно всегда уж и было, причем довольно-таки еще издревле — сильно храбрые никогда подолгу не жили; по-настоящему храбрый воин — это тот, кто в самом пекле сражения головы никак не теряет.
Ну а храбрецы, одним лишь нахрапом пытающиеся врага одолеть, как правило, одну разве что окропленную кровью землю совсем ведь безысходно своими бренными телами затем вот до чего вдоволь и удобряют…
52
Однако это как раз-таки в эти наши новые, славные и добрые времена и возник тот до чего бесновато воинственный класс храбрецов, кои сами под пули никогда не полезут, зато сколь многих других они под их ужасающий свист на редкость отчаянно в спину весьма же упрямо и вдохновенно разом толкают.
И при этом они до чего ужасающе корчат геройские рожи, и всех тех, кто их вразумлять довольно-то опрометчиво, не дай только Бог, а действительно вздумает, всенепременно ждет тот самый как есть незамедлительный трибунал, а то и та чисто же безымянная общая могила.
А если беспристрастно повернуться к лику истинных былых героев, то тогда само собой и окажется, что не нападать на врага, достаточно долго выжидая для того более удобного часа, никакая не трусость, а военная хитрость и гуманизм по отношению к солдатам, которых ждут, не дождутся дома их родные и близкие.
Родину, ее и близко нельзя было до того иступлено защищать, дабы разве что на редкость обильно, затем оросить кровью ее сынов леса, поля…
А для чего тогда были большие и малые реки?
И надо ли было весьма поспешно останавливать немцев не теми сходу так и близко как есть явно уж неодолимыми водными преградами, а лишь, в сущности, теми, с одного чисто виду будто бы и впрямь полностью неистощимыми, человеческими ресурсами?
53
А между тем настоящих людей (а таких в России немало) надо было хоть сколько-то на деле, а не на пустых словах как-то уж попытаться от той самой верной и неминуемой смерти более чем явственно вполне уберечь и как щепки в огонь их попросту так никогда вовсе так совсем не подбрасывать.
Пусть лучше пришлые недруги дохнут, словно мухи от бескормицы, как то некогда уж и бывало во времена Наполеона, ну а своих надо было, словно зеницу ока хранить ради всех тех только лишь затем некогда грядущих побед, да и поражений, кстати, ведь тоже.
Кутузов, к примеру, своих до чего еще по мере сил весьма этак старательно всячески тап берег.
И вот чего пишет о нем Лев Толстой в его романе «Война и мир»:
«Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению. Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости, то, что они могли бы понять – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем. Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте вместо донесения лист белой бумаги. И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей. Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску».
54
Ну а во времена начала Второй мировой войны роль, и ног под собой никак уж не чуя драпающего Наполеона, с самым превеликим прискорбием исполнила почти вся та довольно-таки не в меру языкатая, но совершенно ведь при всем том исключительно на редкость отвратительно немощная умом советская номенклатура.
ПРИЧЕМ ВСЕ ТЕ ЕЕ сколь бравые и никак нескупые на слово деятели были буквально-то вдоволь без году неделя всякими званиями и привилегиями уж всецело так вкривь и вкось столь щедро одарены, что они в отличие от всего остального народа были целиком и полностью в том самом нарядно коричневом шоколаде...
Причем состояла эта серая умом масса (благодаря всем тем сталинским чисткам) из той самой, что ни на есть наиболее отборной, да еще и весьма и весьма тщательно выпестованной и вышколенной сволочи, а она у любого народа почти всегда более чем неизменно во всем полностью идентична…
Тем более что тогдашняя советская власть вообще была бесподобно вот интернациональна, а потому и любые сколь еще беспочвенные обвинения в русофобстве на самом-то деле попросту вообще уж на деле смешны, если не сказать – абсолютно абсурдны.
И вся эта «отчаянной храбрости» братия тикала со столь невероятно дьявольской поспешностью, что иногда (бывало и такое) пришедшую издалека машину надо было затем довольно долго вполне всерьез, отмывать, поскольку господа товарищи вовсе не были готовы отойти по нужде в кустики, а когда прижмет, всякое как-никак, а непременно еще может случиться.
Однако при всех тех чисто уж «сугубо своих подобного рода достоинствах» новоявленные приспособленцы, выпестовавшиеся внутри лона большевистской партии как раз-таки после той сколь тщательной ее очистки от почти всякого самого изначального своего элемента на весьма судьбоносном перепутье сумрачных и злосчастных 30-х годов…
Нет, в конце концов, как-никак, а непременно на деле вполне разом всецело оправились.
А именно тогда и стали они совсем уж бесцеремонно разом расстреливать боевых офицеров за все их настоящие или мнимые самими чекистами с почти чистого листа надуманные просчеты.
55
И главное, при всем том в свете всех тех чисто как есть официальных прожекторов все это и поныне выглядит вовсе-то более чем совершенно же иначе, а именно разве что как всегда лишь, только вот, значит всецело по-ихнему…
Поскольку как раз для того она и существует та самая донельзя ведь слащаво ЛЖИВАЯ и сугубо официальная версия истории, дабы все уж, значится, некогда действительно бывшее на деле в те исключительно иные тона сколь острым орлиным глазом совсем «реалистично» и масштабно более чем предметно раз за разом сходу так преобразовывать.
А между тем Лев Толстой в его романе «Война и мир» сколь на редкость более чем наглядно всем нам преподносит, чем это вообще занималась в его время прикладная история, а она тогда бессмысленно наводила буквально на все, то навеки ушедшее в былое и славное прошлое весьма изящный искристо блестящий глянец.
Причем делалось это как раз-таки ради того, дабы все та совсем ведь опостыло некогда имевшаяся в далеком прошлом, чудовищно же несветлая обыденность неизменно бы затем смотрелась (в глазах грядущих поколений) до чего явно как-никак недвусмысленно ярче и многопланово красочнее.
Раз уж и близко нельзя было допустить и мысли о создании в людском сознании довольно выпуклых образов более чем вполне уж непосредственно связанных именно с той как есть еще невзрачно мрачной обыденностью безо всякой той при этом ее «гипергероизации»…
А между тем самое настоящее мужество и близко так никак не заключено в том еще самом бешеном и показном энтузиазме, и оно донельзя
