лету эпохи.
И вот они, на сей счет до чего изумительно бравые слова Льва Толстого:
«В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополчение за ополчением поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаяньи, горе и геройстве русских. В действительности же, это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем, в действительности, те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из-за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращала никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти-то люди были самыми полезными деятелями того времени. Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват».
56
Однако, как всегда, на редкость бестолково и обезличенно виноватых, мы ведь вовсе-то без труда сколь доблестно как пить дать где-нибудь да обязательно вскоре уж сыщем.
И этакими за все разом от начала и до конца виноватыми и совсем же безответственными личностями, прежде всего, как есть, до чего непременно окажутся именно те простые и бравые солдаты, у которых зачастую вся сила их великого духа, собственно, и является главной оборонительной и наступательной мощью.
Причем бывает она, куда и впрямь до чего значительно поважнее всяческой той или иной военной амуниции.
А как раз-таки про нечто подобное граждане советские историки нам-то все уши более чем давненько сколь весьма старательно прожужжали… на все лады вальяжно вещая безо всякого перерыва…
Слабая у нас, оказывается, была армия, плохо обученная, крайне недисциплинированная.
А между тем как раз-таки ради того, чтобы СОВЕРШЕННО уж незамедлительно более чем сходу перейти в контратаку, и нужна была та весьма так неумолимая воля командиров и истинно железная дисциплина солдат, да только откуда всему тому было, собственно, взяться у армии, которую враг вмиг уделал в хвост и в гриву?
57
И той армии нужно было бы прямо так сразу отойти назад, да постепенно и неспешно перегруппироваться, но то явно оказалось бы никак вовсе-то совсем попросту не по-советски.
Такие вещи в те времена неизменно рассматривались нисколько не иначе, а именно как самое откровенное паникерство!
Причем ничто не ново под луной, правда, в оригинале Экклезиаст сказал: «Нет ничего нового под солнцем», – но это, собственно говоря, абсолютно так никак ныне неважно.
Вот как живописует Лев Толстой в «Войне и мире» довольно же схожие события, некогда действительно приключившиеся во время войны 1812 года.
Причем надо бы весьма ведь веско уж разом попросту вот так до чего сходу подметить, что та сколь беспочвенная дискредитация бравого боевого артиллеристского поручика Льва Толстого и близко никак полностью неправомочна…
«И об этом-то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так, как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии – об этом-то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда-то, а Тормасов – туда-то, и как Чичагов должен был передвинуться туда-то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д. Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно».
58
Да вот, однако, в те несусветно проклятые царские времена за то, что некто и впрямь бы осмелился, высказывать вслух никак недвусмысленные предположения относительно принципиальной невозможности чего-либо… его зачастую ожидал один только резкий окрик, а никак не пуля, но то были другие «жестокосердные сатрапы», они-то порою с народом излишне так простодушно цацкались…
Не губили они огромные людские массы, словно бы то было враз уж ставшее вследствие всего своего идеологически вредного непослушания полностью всецело бесхозным и никак так отныне вовсе ничейным добром.
А между тем именно так оно точь-в-точь более чем неприглядно и выглядело в той-то самой, надо сказать, до чего еще самой уж первозданно естественной большевистской обыденности.
59
Однако та самая сколь немыслимо ведь вычурно лживая красная пропаганда буквально все исключительно же розовощеко разукрашивает красками искристо так вовсе иной на редкость безупречно величественной и одутловато помпезной действительности.
Поскольку чего-либо иное было бы для нее никак так совсем неприемлемо в качестве яркого и самого же блистательно наглядного живого примера всякого де отсутствия безмятежно единой и безумно гордой собой сопричастности ко всему тому безмерно великому делу более чем полноценно деятельного освобождения всей той нашей некогда всецело единой социалистической родины.
Попросту говоря, некоторые до чего вовсе так незамысловатые рассуждения, прозванные на чиновничьем языке «окопной правдой», неизменно же входят прямо без стука в исключительно явное и крайне вот грубое противоречие со всем тем, до чего официозно укоренившимся взглядом на всю ту кромешного ада войну.
Нам-то все уши до чего давно на редкость злосчастно уж прожужжали о той самой сколь немыслимо плотной сплоченности масс пред коварным врагом, что взял да посмел и впрямь невообразимо так нагло ведь вторгнуться в совершенно необъятно бескрайние пределы всего этого нашего славного отечества.
60
И попросту было вполне безыскусно, как раз именно этаким образом принято в том-то самом безо всякого прискорбия ныне покойном СССР — вместо всей той достоверно объективной реальности явственно же преподносить народу ее идеологически строго через самое мелкое сито процеженное героизированное краснобайство.
Все омытые великой людской кровью события Великой Отечественной войны в ту ныне достаточно давнюю советскую пору до нас доходили разве что в виде всесильно верной помпезно официальной версии, что между тем имела в точности то отношение к доподлинным историческим реалиям минувшего века, что и клинический идиотизм к элементарному здравому рассудку.
Все время муссировалась и муссировалась все та сладкоречивая ложь, что была донельзя так выпукло и наглядно весьма и весьма популярно изложена во всех тех сколь бесчисленно многочисленных великолепно иллюстрированных монографиях.
Она была крайне уж проста и незамысловата, как, впрочем, и всякая другая наглая кривда, что всегда этак, словно гранит, цельно тверда, а в том числе и от всей ее до чего полнейшей восторженной безнаказанности.
61
Еще раз и все о том же для общей наглядности явно ведь повторимся: — подобные рассуждения никак не являются каким-либо безудержно наглым русофобским бредом, ни даже чем-либо сходу и до конца полностью очерняющим СССР включая при этом совсем без остатка все вот его многонациональное народонаселение.
Можно подумать, что СССР и вправду был неким единым монолитом, а потому и всякая критика его военного или тем более политического руководства сколь однозначно и впрямь уж так и рассчитанное на одних тех еще лопоухих легковеров наспех штампованное шельмование всего того тогдашнего населения в целом.
Однако куда скорее именно этим и занимались всевозможные исторические мужи, взявшие себе за труд во всем, как-никак, а до чего складно поддакивать политически столь подобострастно выдержанному тону крайне тщеславного и восторженно скверного, если не сказать донельзя же лживого освещения всех тех как-никак, а совсем недавних глав нашей всеобщей отечественной истории.
И если поистине же зримо отринуть от всякой своей души все их безудержно усердные и никак не милосердные старания, то вот тогда сам по себе сколь неизменно разом и возникает тот до самого неприличия каверзный вопрос: а кто это и впрямь некогда оказался никак не готов к той войне?
А ответ на него, как оказывается, был потрясающе прост и вполне ясен в смысле самой уж, в принципе, более чем истинно элементарной его логической разгадки!
62
План «Барбаросса» во всех его тактических подробностях был еще изначально задуман и осуществлен гитлеровской военщиной не только против СССР, некогда поистине непомерно огромной великой державы, нет, прежде всего, он был злодейски приведен в исполнение именно супротив сталинского бесчеловечного режима, что не в очень отдаленной перспективе скоропостижно почил себе в лету.
И это именно тот огромный и совсем безмятежно самоуверенный конгломерат откровенно и банально на редкость бездеятельной, и чисто советской тупости и лжи и был никак не готов к тому сложившемуся на 1941 год более чем откровенно неудобному и исключительно так злосчастному стечению всех тех, до чего еще внезапно открывшихся обстоятельств.
Однако чисто же официально вся эта сущая неподготовленность фактически также и впрямь до чего беззастенчиво перекладывается именно как раз-таки на плечи всего простого народа.
А впрочем, полностью уж беспочвенно перекладывать все свои повседневные неудачи с больной головы на общенародную здоровую и было донельзя так обиходным делом больших и малых эмиссаров до чего еще незамысловато во всем исключительно вот бестелесных советских истин.
Все эти кропотливо иллюстрированные труды были и впрямь всецело так и пронизаны самой девственной белизной - идеально чистой, словно слеза младенца, истинно же напыщенно верноподданнической коммунистической праведности.
63
И в их глазах вся слава великой победы почти безо всякого остатка принадлежала лишь одному тому, до чего еще как-никак, а на редкость всевластному государственному истеблишменту, да и нынче только лишь ему она и принадлежит.
Причем все это как раз-таки его вовсе вот тщедушно,
