О российской истории болезни чистых рук

мягкотелых либералов себе в хоть каких–либо земных удовольствиях и вправду-то явно уж совсем вовсе не в меру на самом-то деле отказывал.
Ну а тем паче, то само по себе и впрямь возмутительно неуместное предложение сколь щедро так поделиться всем тем, чего у него только есть со всем явно же наибеднейшим во всей Европе народом, буквально-то каждый из них исключительно так своенравно воспринял бы разве что, как бред на редкость буйно помешенного.
И вот оно как о подобных людях безо всякой тени почтения довольно-таки противоречиво отзывается писатель Алданов в его книге «Истоки».
«Только о либерал… - Он запнулся: видимо, хотел сказать "о либералишках". - Только о либералах и об аристократишках не думаю с их пищеварительной философией. Вы все же меня не считайте ретроградом. Я был на процессе Веры Засулич и всей душой желал ее оправдания и рад был оправданию. Был бы судьей, оправдал бы, не задумываясь ни на минуту».

135
А в то самое время, кстати, и нельзя было до чего еще яро высказываться супротив бомбистов, не потеряв при этом многих преданных и закадычных друзей, и даже жена вполне могла оставить мужа из-за одной лишь сущей его весьма уж категорической и дремучей «нелиберальности».
Тютчев великий русский поэт, написал стихотворение, как бы о том прямо ведь так и сказали в советское время «в стол» потому как в его эпоху оно обязательно встретило до того откровенно негодующий отклик, что тогда бы поэту Тютчеву пришлось еще и впрямь подобру-поздорову разом убираться за всякие пределы российских реалий.
Вот оно - это его стихотворение.
«Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил, -
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена –
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена.

О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула –
И не осталось и следов».

Такое вовсе бы тогда явно не простилось совершенно так уж ясное дело никому!

136
Но зато те самые до чего ярко так выраженные либеральные взгляды на чужую (не свою же) собственность и превозносились тогда до тех самых чисто ведь неимоверных великих небес.
А между тем великий гений Лев Толстой «народу» свое имение и близко ведь никак вовсе не завещал, а лишь разве что чего-либо этакое он довольно-то совсем недвусмысленно в то самое время сколь беспрестанно только и верещал…
И попросту до чего неуемно жаждала вся его натура самого полнейшего усмирения чисто своей души и тела, и главное все это разве что ради истинно славной победы добра над злом внутри исключительно неброских и полностью неведомых ему характеров тех вовсе-то никак незамысловатых сограждан той еще фактически ныне былинной великой империи.
Ну, а кроме того он достаточно так прозрачно уж именно на то и намекал, что буквально все имения надо бы довольно-то поспешно праведникам и труженикам мужикам и впрямь-то за здорово живешь сходу еще разом вот пораздарить.
И не просто разом взять их и раздарить, да и весьма до чего громко при всем том их расцеловать и именно что попросту как-никак, а в обе щеки.
Да только то самое именно что свое родное ему всею душою кровное, он бы никому уж ни в жизнь явно бы не отдал.
Зато скольких других людей Лев Толстой на «святое дело» хождения в простой народ и впрямь до чего совсем незатейливо именно что чисто разом тогда ведь явно сбив с панталыку подбил?!
Имеется в виду, та довольно-то трудно как-либо иначе вполне объяснимая странность…
Как говориться, начиная с 1875 года Лев Толстой так и начал ведь выпускать в свет (по частям) свой гениальнейший роман Анна Каренина, ну а с начала последующего десятилетия люди, образованные и культурные непонятно с чего вдруг и впрямь еще начали всю ту свою совершенно уж нелепую ходьбу в простой народ.
И вот оно, то никак неподкупное свидетельство Антона Чехова на данный счет.
Рассказ «Хорошие люди».
«Это было как раз время - восьмидесятые годы, когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое-кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви».

А между тем Льва Толстого вполне могли убить еще во время Крымской войны, в которой он действительно уж принял самое этак деятельное и прямое участие.
Причем хотя то и вправду была бы невосполнимо огромная потеря для всего мира большой литературы, да только потеря та могла оказаться и достаточно же терпимой, поскольку точно затем явно нашлось бы еще довольно-то много других очень даже талантливых светлой души людей, что явно могли всецело заполнить то огромное пустующее место.
И вот он тот самый наглядный пример того как властитель благодушно спасает будущего теоретика-сокрушителя всего своего векового трона.
Марк Алданов «Истоки».
«Государь сам мне это рассказывал. Он каким-то образом еще в корректуре прочел что-то Толстого, да, «Севастопольские рассказы», и тоже, как вы, пришел в восторг. Государь справился, кто такой, узнал, что это молодой офицер на Малаховом кургане, и велел тотчас перевести его за двадцать верст в тыл. На Малаховом кургане граф Толстой, конечно, погиб бы. Быть может, он и сам этого не знает».

137
И ведь ясно же, как божий день, что на Льве Толстом весь свет клином точно уж вовсе-то никак совсем не сошелся.
И без него русская проза вполне могла бы занимать самое лидирующее положение во всей мировой культуре.
А впрочем, и второму классику великой российской прозы тоже было, и впрямь-таки сколь откровенно более чем явно же получше действительно еще выбрать себе буквально любую другую стезю никак не врачебную, и тогда у него и вправду бы было значительно так, куда поменее шансов до чего обильно начать харкать кровью.
Да и вообще надо бы, и то явно на деле весьма трезво учесть, что Антон Чехов написал вышеупомянутый рассказ задолго как есть явно до того, как он раз и навсегда морально обессилев, попросту совсем перестал неистово сопротивляться в те годы, куда значительно поболее страшной, чем ныне болезни, злосчастному «туберкулезу».
Силы жить и думать логически безо всяческих заранее вполне вот готовых штампов и сновидений наяву у него, несомненно, уж явно ведь тогда нисколько еще не повыветрились.
Причем как то до чего глубокомысленно представляется автору этих строк, в то самое время он с Божьей помощью пока всею душою на деле истово веровал, что каким-нибудь до чего чудодейственным образом он от этакой смертельно опасной хвори довольно-то полноценно практически полностью как-никак, а на деле явно так оклемается.
А тогда ему точно предстояло бы жить, да жить до самой глубокой старости.
И как, то, само собою наглядно вполне еще разом оно вырисовывается, вовсе уж не было тогда Чехову на редкость как есть до чего ведь совсем безрадостно и скучно день за днем обитать на всем белом свете.
Он-то, кстати, в свои некогда так молодые годы довольно же задорно и забавно любил подшутить над «костлявой старухой с косой», пока и впрямь до чего отчетливо сходу полностью вот разом он явно не осознал, что до смерти ему не столь и много, в сущности, ныне осталось…

138
И само собой сколь бедово некогда явно ведь и получилось, что после того, как великий классик стал значительно шибче харкать кровью, ему начисто изменила до того часа крайне крепкая его вера в Бога, которую он на взгляд автора наилучшим образом отобразил в его рассказе «Святой ночью».
И главное, все это считай уж при том, что и в других его рассказах она тоже довольно-таки весьма как есть, ярко проблескивает сквозь сверкающе светлое – ЕГО славное повествование.
Да вот, однако, все этак совсем до чего навек полностью переменилось в тот самый момент, когда туберкулез начал активно уничтожать площадь вполне полноценно функционирующих легких доктора Чехова.
И уж нашел он себе тогда до чего еще удивительно должное утешение именно что в некоей той новой чисто социалистической вере в те самые будто бы вскоре непременно еще разве что грядущие светлые дни.
Причем, по словам достославного товарища Чехова (слава тебе Господи не дожившего до времен Чека) буквально-то всему должно было ныне разом и разрешиться от бремени давнишних забот, именно что посредством самого насильственного же насаждения совершенно так обязательного для всех физического труда, а как следствия этого полнейшего исчезновения всяческих бестолковых бездельников.

И всем тем славным интеллектуалам вполне всерьез и под шумные фанфары попросту как есть разом, и предлагалось по временам совсем до чего спешно и невозмутимо всею душой сродниться со всем тем сколь еще незатейливо простым, физическим трудом.
Раз уж это именно он во всем том своем конечном итоге и приведет к безупречно так однозначному и на редкость полноценному единению общества, под флагом всеобщего задушевного энтузиазма и до чего давно весьма вот явственно назревшего всеобщего равенства.
А равенство возможностей оно может включать в себя неравенство в пользу тех, кто умен и вполне этак природы наделен совершенно недюжими умственными способностями…
Но при всем том идти разом навстречу народу надо бы разве что лишь совсем не спускаясь при этом даже и на одну самую маленькую ступеньку со своего вполне уж до конца естественного уровня. 
Причем, то самое небесно чистое и бесклассовое общество, и есть необычайно сладкая мечта, которая исключительно же непременно фактически-то полностью, затем со временем во всех изумительных деталях себя явно вот некогда так и осуществит.
Однако же во вполне настоящей реальности все – это коли и может некогда затем ведь еще явно произойти, то лишь разве что в каких-либо абсолютно других условиях, а именно того самого сплошного техногенного государства.
И это разве что в те от нас вовсе-то и невообразимо далекие времена, собственно, и наступит эпоха безоблачно всеобщего и впрямь безумно так светлого грядущего счастья.
Да только до чего еще на редкость обильно запачканными невинной кровью руками ее хоть сколько-то приблизить, никак ни у кого совсем вовсе и не получится…
И есть уж именно те полностью безвыходные ситуации, а тогда и все, то нисколько не черное душой насилие и может со вполне спокойной совестью всячески-то и рассматриваться именно как та крайне уж неизбежная и донельзя острая и самая прямая необходимость.
Ну, а куда поточнее обо всем этом будет сказано именно так: в белый саван можно и нужно одевать всякое зло лишь, когда речь, собственно, только ведь как раз пойдет именно о том крайне ныне распоясавшемся далеком прошлом, что само по себе умирать и близко ведь никак вовсе вот  ненамеренно.
И вот дабы совсем этак запросто не отняло это зло у всех нас хоть сколько-то вполне еще лучшее будущее его и следует воинственно же укрощать всеми доступными для того средствами.
Ну а дабы весь этот мир и вправду узнал обо всей великой благости, глубоко затаенной почти во всякой человеческой натуре, надо бы для начала еще уж переложить всякий физический труд на