О российской истории болезни чистых рук

сотнями расстреливал ни в чем не повинных людей за то, что они, по его мнению, были недостаточно революционны.
Несколькими годами позднее, в качестве министра полиции, он строжайше преследовал всех тех, кто проявлял какую бы то ни было революционность».

Как говорится, полное и всяческое отсутствие каких-либо вполне устойчивых принципов, тоже ведь есть более чем истый принцип всякого того сколь отъявленного политического авантюриста.
Однако все — это непременно могло быть и куда похуже, коли он ко всему прочему еще и ярый фанатик, да вот, однако при любом том или ином раскладе нагреть свои ручонки совсем так никто из них никак вовсе-то не постеснялся.

134
И вообще довольно мало, кто из тех бесхребетно мягкотелых либералов себе в тех или иных земных удовольствиях уж не в меру хоть когда-либо и в самом-то деле действительно отказывал.
Ну а тем паче, уж то само по себе крайне неуместное предложение до чего щедро поделиться всем тем, чего у кого-то только ведь есть со всем тем явно наибеднейшим во всей Европе народом, буквально-то каждый из них исключительно так своенравно воспринял бы разве что, как бред на редкость буйно помешенного.
И вот как именно о подобных людях безо всякой тени почтения довольно-таки противоречиво же отзывается писатель Алданов в его книге «Истоки».
«Только о либерал… - Он запнулся: видимо, хотел сказать "о либералишках". - Только о либералах и об аристократишках не думаю с их пищеварительной философией. Вы все же меня не считайте ретроградом. Я был на процессе Веры Засулич и всей душой желал ее оправдания и рад был оправданию. Был бы судьей, оправдал бы, не задумываясь ни на минуту».

135
А в то самое время, кстати, и нельзя было до чего яро высказываться супротив бомбистов, не потеряв при этом многих преданных и закадычных друзей, и даже жена вполне могла оставить мужа из-за одной лишь сущей его весьма уж категорической и безнадежно дремучей «нелиберальности».
Тютчев великий русский поэт, написал стихотворение, как бы о том прямо ведь так и сказали в то самое ныне давно минувшее советское время «в стол».
И все — это лишь потому что в его эпоху оно еще обязательно так встретило до того откровенно негодующий отклик, что тогда бы поэту Тютчеву пришлось и впрямь подобру-поздорову разом убираться за всякие пределы российских реалий.
И вот оно - это его стихотворение.
«Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил, -
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена –
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена.

О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула –
И не осталось и следов».

Такое вовсе бы тогда никак не простилось совершенно уж, ясное дело, попросту никому!

136
Но зато те самые до чего ярко выраженные либеральные взгляды на чужую (не свою же) собственность и превозносились тогда до тех самых чисто так неимоверных великих небес.
А между тем великий гений Лев Толстой «народу» свое имение и близко никак не завещал, а лишь разве что чего-либо этакое он довольно-то недвусмысленно в то самое время совсем беспрестанно ведь только и верещал…
Главным для него соблазном было ублажить душу и тело вполне должным душевным покоем и смирением пред некими чисто внешними обстоятельствами. 
Да и вообще для Льва Толстого самым естественным стрежнем всего его существования было как раз ведь столь еще доблестное достижение самой-то славной победы добра над злом внутри исключительно неброских и полностью для него почти неведомых характеров людских.
Уж ничего тут никак не поделаешь Лев Толстой был отчаянно кривым зеркалом всех окружающих его реалий.
Раз вот слишком уж он бездумно выпячивал все свое одиозное я сколь так яростно противопоставляя всю его крайне спесивую суть всему тому до чего же чужеродному его сознанию общечеловеческому здравому смыслу.
И именно при помощи липких нитей нелепых иллюзий Лев Толстой и закабалил своих вовсе никак совсем незамысловатых сограждан той самой фактически уж ныне былинной великой империи.
И до чего только умело обрядил великий писатель миллионы и миллионы несчастных жителей шестой части суши в те самые ржавые цепи кровавого с макушки и до пят и по сей день никак не уходящего в прошлое до чего отчаянно же всемогущего социализма. 
Причем — это точно никакое не преувеличение.
Раз вот - это как раз-таки Лев Толстой достаточно уж прозрачно на то намекал, что буквально все имения надо бы довольно-то поспешно праведникам и труженикам мужикам и впрямь-то за здорово живешь сколь сходу вполне раздарить.
И не просто взять их и полностью раздарить, но и заодно до чего только громко при всем том всех тех тружеников взасос перед этим расцеловать.
И уж как говориться считай в обе щеки.
Да только то самое свое исключительно родное ему всею душою кровное, Лев Толстой бы никому ни в жизнь никогда бы не отдал.
Зато скольких других людей Лев Толстой на «святое дело» хождения в простой народ уж вовсе вот совсем незатейливо чисто разом тогда сходу сбив с панталыку вполне так подбил?!
Имеется в виду, та довольно-то трудно хоть как-либо на деле иначе объяснимая странность…
Как говориться, начиная с 1875 года Лев Толстой столь ответственно начал выпускать в свет (по частям) свой гениальнейший роман Анна Каренина, ну а с начала того самого только лишь последующего десятилетия люди, образованные и культурные непонятно с чего вдруг начали всю ту свою совершенно же нелепую ходьбу в простой народ.
И вот оно, то никак неподкупное свидетельство Антона Чехова на данный счет.
Рассказ «Хорошие люди».
«Это было как раз время - восьмидесятые годы, когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое-кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви».

А между тем Льва Толстого могли убить еще во время Крымской войны, в которой он действительно принял самое деятельное и прямое участие.
Причем хотя то и вправду была бы невосполнимо огромная потеря для всего мира большой литературы, да только потеря та могла оказаться и достаточно же терпимой, поскольку точно затем вот явно нашлось бы довольно-то много других очень даже талантливых светлой души людей.
И эти люди сколь явно могли бы всецело заполнить то до чего огромное пустующее место.
И вот ведь он тот более чем наглядный пример собственно уж того как властитель благодушно спасает будущего теоретика-сокрушителя всего своего векового трона.
Марк Алданов «Истоки».
«Государь сам мне это рассказывал. Он каким-то образом еще в корректуре прочел что-то Толстого, да, «Севастопольские рассказы», и тоже, как вы, пришел в восторг. Государь справился, кто такой, узнал, что это молодой офицер на Малаховом кургане, и велел тотчас перевести его за двадцать верст в тыл. На Малаховом кургане граф Толстой, конечно, погиб бы. Быть может, он и сам этого не знает».

137
И ведь ясно же, как божий день, что на Льве Толстом весь свет клином точно никак разом так не сошелся.
И без него русская проза вполне могла бы занимать самое лидирующее положение во всей мировой культуре.
А впрочем, и второму классику великой российской прозы тоже вот было бы весьма откровенно получше все-таки выбрать себе буквально любую другую стезю вовсе никак не врачебную.
Ну а тогда у него действительно было бы значительно так, куда и впрямь сколь уж поменее шансов сколь так обильно начать харкать кровью.
Да и вообще надо бы, и то вполне трезво на деле учесть, что как-никак, а Антон Чехов написал вышеупомянутый рассказ до чего задолго до того, как он раз и навсегда полностью перестал сопротивляться в те годы, куда поболее страшной, чем ныне болезни, злосчастному «туберкулезу».
Силы жить и думать логически безо всяческих считай так заранее готовых штампов и сновидений наяву у него, несомненно, уж явно тогда никак и близко вот совсем не иссякли.
Причем как то весьма вот глубокомысленно представляется автору этих строк, в то самое время он с Божьей помощью пока так еще всею душою на деле истово веровал, что каким-нибудь самым чудодейственным образом он от этакой смертельно опасной хвори довольно-то полноценно в конце концов явно же как-никак оклемается.
А уж тогда ему точно затем предстояло бы жить, да жить до той самой глубокой ведь старости.
И как, то, само собою уж более чем наглядно вырисовывается автору, вовсе так не было Чехову на редкость безрадостно и тоскливо день за днем обитать на всем этом белом свете.
Он-то, кстати, в свои некогда молодые годы довольно же задорно и забавно любил подшутить над «костлявой старухой с косой», пока и впрямь сколь отчетливо он не осознал, что до смерти ему не столь и много, в сущности, ныне осталось…

138
И само собой до чего бедово некогда явно на деле получилось, что уж после того, как великий классик стал значительно шибче харкать кровью, ему начисто изменила до того часа крайне крепкая его вера в Бога, которую он на взгляд автора самым наилучшим образом отобразил в его рассказе «Святой ночью».
И главное, все — это считай при том, что и в других его рассказах она тоже довольно-то как есть, ярко проблескивает сквозь сверкающе светлое – ЕГО славное повествование.
Да вот, однако, все так навек полностью переменилось в тот самый момент, когда туберкулез начал активно уничтожать площадь вполне полноценно функционирующих легких доктора Чехова.
И уж нашел он себе тогда весьма удивительно должное утешение именно ведь в некоей той новой чисто социалистической вере в те самые будто бы вскоре сколь непременно грядущие светлые дни.
Причем, по словам достославного товарища Чехова (слава тебе Господи не дожившего до времен Чека) буквально-то всему должно было ныне разом и разрешиться от бремени всех тех еще давнишних забот, именно что посредством самого уж насильственного насаждения совершенно вот обязательного для всех физического труда, а как следствия этого полнейшего исчезновения всяческих бестолковых бездельников.

И всем тем славным интеллектуалам вполне всерьез и под шумные фанфары разом же столь откровенно предлагалось до чего спешно и невозмутимо всею душой время от времени сколь полноценно сродняться со всем тем самым незатейливо простым, физическим трудом.
Раз уж — это именно он во всем том своем конечном итоге и приведет к самому однозначному и на редкость полноценному единению общества, под флагом всеобщего задушевного энтузиазма и более чем давно назревшего всеобщего равенства.
Ну а более чем достойное подобного названия равенство возможностей оно уж может включать в себя разве что самое явное неравенство в пользу тех, кто умен и от самой еще природы наделен совершенно недюжими умственными способностями…
Но при всем том до чего радостно идти навстречу народу надо бы только лишь совсем никак не спускаясь при этом даже и на одну самую маленькую ступеньку со своего же до конца естественного уровня. 
Причем, то самое небесно чистое и