О российской истории болезни чистых рук

довольно-то многие всесторонне просвещенные либералы той самой дореволюционной России.
Да вот, однако, у того считай уж полностью все и вся подавляющего большинства из их числа были чересчур нежные ручки, дабы было бы им вполне сподручно, полностью так на деле собственноручно нечто подобное кинуть в сторону великого царского престола.
Да и вообще уж на то похоже, что они явно никак совсем не умели действовать, а разве что без конца и края о чем-либо только весьма насуплено и сурово всласть ведь глаголить.
То есть, прежде всего были они до чего большими мастерами безо всякой устали тараторить совершенно избитые фразы, сколь изощренно компонируя штампы своих возвышенных воззрений, что зачастую как есть, явственно противоречили всякому простейшему здравому смыслу!

Уж так и верещали, эти яростные сластолюбцы, влюбленные в абсолютно любое сказанное ими слово о тех как есть только великих благах добра и счастья буквально для всех и абсолютно так считай что именно каждого.
Причем взято — это было, как и понятно, как раз из тех самых чисто же по-свойски пасторально житейских заповедей всей той чудодейственно идеалистической, проникновенно возвышающей наивные души западной литературы.
И это именно так, как раз вот учитывая все свойственное ей самое первостепенное подчеркивание той самой задушевной же простоты и обыденности наиболее естественного добра, попросту никак не сталкивающегося ни с чем иным кроме сколь откровенно примитивного, грязного зла.
Причем литература российская все лишь довольно-то поглубже вполне откровенно запутала, да и как есть, вовсе так безудержно оплела явной ересью излишне самокопательных поисков чистой, словно детская слеза самой безупречно же житейской правды.
Общественное зло у некоторых явно недальновидных авторов до чего непременно обратилось в сущий символ, чего-либо, что будет, считай так разом уж и потребно всею силою сходу ведь изничтожить.
А между тем подобного рода чрезвычайно решительные принципы явно вот никак не подходят для весьма ведь действенного устранения тяжких тягот всей, словно море широкой общественной жизни.
Да и вообще социальное зло также вечно, как и вся человеческая природа и вычищать его надо бы очень тонко, а никак не грубо и резко.
Но кто-то действовать продумано и взвешено и близко так вовсе совершенно не хочет, потому, как у него внутри все клокочет от ярости более чем праведного возмездия тем, кто угнетает и мучает столь многих же двуногих представителей нашего самого умного подвида обезьян.
А между тем общество в целом никак не состоит из личностей, способных создать лучшее общество, чем оно существует сегодня, а в случае резкого и воинственного понукания может разве что затем возникнуть общество значительно же худшее…
Но это надо бы вполне взвешенно понимать, а не только чувствовать явную несправедливость угнетения привилегированными классами тех уж самых исключительно пресловутых низов.
И те низы при вековом, а не скороспелом капитализме живут ныне в относительном достатке, а вот стоило весьма мастерски и зверски поторопить время и людоедская власть, попросту уж разом повернула оглобли всеобщего существования вспять в самое до чего только откровенно темное средневековье.

174
Да кто-то и впрямь некогда захотел в некий тот единый миг полностью изничтожить, все корни абсолютно всякого социального недобра.
Однако то или иное социальное зло и близко не является неким тем совсем уж перманентным фактором, явно ведь побуждающим того или иного индивидуума к каким-либо вовсе незамедлительным и совершенно же катастрофически никак необдуманным действиям.
Поскольку все ведь зачастую более чем неизбежно зависит от одной лишь донельзя подслеповатой до всяких необычайно наивысших абстрактных истин конкретики при той или иной весьма уж подчас нисколько непростой житейской ситуации.
И только потому во имя так сказать по-настоящему правильного и довольно-то по-житейски относительно уж вдумчивого ее понимания вовсе не надо бы руководствоваться тем самым всецело единым этическим мерилом, оно слишком широко, а отчаянно суровая действительность подчас может иметь очень узкий и крайне острый угол.
Но кое-кому явно так всего дороже чистые и ничем незапятнанные идеалы, а между тем после того как они будут тяжко обагрены в обильной людской крови от их чистоты и белизны не останется ровным счетом даже вот и следа. 
И грязь становится тем более всемогущей, если она основана на вере во все, то изначально чистое и светлое.
Идеалистически настроенные люди иногда чересчур уж увлекаются черными тенями безнадежно дикого прошлого.
И это именно они подчас ведь и оставляют необычайно высокие логические построения, а те как есть и впрямь действительно могут во всем своем царственном сиянии до чего явственно заслонить самый яркий полуденный солнечный свет.
А всему тут виной именно те абстрактные и чисто книжные понятия раз то необычайно возвышенное и духовное восприятие книг, кроме всего того на редкость исключительно естественного обогащения нравственными ценностями, несомненно, может оказаться разом еще чреватым и самой черствой забитостью житейского ума избитыми штампами некоего совсем неземного и нисколько-то несбыточного бытия.
Ну а бездумное следование подобного рода раз и навсегда навеки усвоенным привычкам и есть тот смертный грех, а особенно в государстве, что было извечно снедаемо никак и по сею пору в нем никак явно уж не изжитыми бесчинствами и анархией.

175
А между тем вполне еще надо было весьма непримиримо и жестко разом уж браться за то самое более-менее благоразумное усмирение народа, а не до чего яростно верещать и верещать чего-то о всякой той самой абсолютной невозможности хоть какого-либо вообще пролития его безвинной крови!
И все — это как раз потому, что ЕЕ неумолимый поток неизбежно захлестнет всех тех, кто не то чтобы невинно сколь самонадеянно постеснялся хоть сколько-то вовремя ее пустить тяжелобольному горячечным бредом обществу, что вполне оказалось попросту неистово подвержено всему тому так и пенящемуся на губах бешенству революции.
И вот чего пишет обо всем этом Антон Деникин в его «Очерках русской смуты».
«Временное правительство должно смотреть на меня, как на выразителя требований демократии, и должно особенно считаться с теми мнениями, которые я буду отстаивать"… Наконец, что едва ли не самое главное, в состав правительства входили элементы русской передовой интеллигенции, разделявшие всецело ее хорошие и дурные свойства и, в том числе, полное отсутствие волевых импульсов - той безграничной в своем дерзании, жестокой в устранении противодействий и настойчивой в достижении силы, которая дает победу в борьбе за самосохранение - классу, сословию, нации. Все четыре года смуты для русской интеллигенции и буржуазии прошли под знаком бессилия, непротивления и потери всех позиций, мало того - физического истребления и вымирания».

А вот еще одно довольно-то пространное высказывание Деникина и, кстати, по точно тому же, собственно, поводу.
«Я знаю, что в некоторых русских кругах, такое прямолинейное исповедование моральных принципов в политике, впоследствии встречало осуждение: там говорили, что подобный идеализм неуместен и вреден, что интересы России должны быть поставлены превыше всякой "условной политической морали"… Но ведь народ живет не годами, а столетиями; я уверен, что перемена тогдашнего курса внешней политики - существенно не изменила бы крестный путь русского народа, что кровавая игра перемешанными картами продолжалась бы, но уже за его счет… Да и психология русских военных вождей не допускала таких сделок с совестью: Алексеев и Корнилов, всеми брошенные, никем не поддержанные, долго шли по старому пути, все еще веря и надеясь на благородство или, по крайней мере, здравый смысл союзников, предпочитая быть преданными, чем самим предать.
Дон-Кихотство? Может быть. Но другую политику надо было делать другими руками… менее чистыми».

176
Однако вполне на деле оказаться совсем же белоснежно чистыми руки человека вовсе небезучастно властвующего над обществом, да даже и поныне где-либо сколь неприметно живущего на всем этом белом свете…
Нет, уж и близко никогда не быть им такими пока существует весь род людской!
И все — это лишь потому, что фактически всегда на деле имеется довольно-то широкая сеть невообразимо сложных интриг, подчас осуществляемых не только во имя лично своих до чего отчаянно шкурных интересов.
Поскольку вовсе же нет, нисколько не ради чего-либо подобного сколь многие люди буквально повсюду так и творят всякие козни и чинят другим несоизмеримо ни с чем безумно страшные, а то и подчас считай вот чудовищные препятствия.
Раз и впрямь неминуемо есть в этом мире довольно-то много всего такого и этакого, что было создано именно ради продвижения «идеально верных» способов и путей максимально эффективного разрешения каких-либо весьма конкретных и как есть вполне безнадежно же острых проблем.
И все — это считай ведь всегда так и скручено в тот самый невообразимо запутанный клубок рьяных амбиций, а как раз потому без того доподлинно верного умения латать прорехи в тришкином кафтане до чего подчас принципиально противоположных и различных мнений в большой политике чего-либо делать абсолютно так никому попросту именно нечего.
Причем как-либо уж иначе всему тому пока ведь вообще попросту и не бывать во всяком том или ином человеческом коллективе.
А значит, и надобно было сколь безоглядно же смело цепляться за все свое всеми способами, нисколько при этом не разбирая, какие из них чистые, а какие сплошь во всем совсем не умыто чернильно грязные.
Ведь в том числе и донос написать на вконец зарвавшегося товарища на самом деле никакое не моральное преступление, а скорее наоборот яркое выражение всей своей твердой гражданской позиции.
И если кому-либо и стоило бы несколько попридержать своих коней то только лишь разве что в случае, когда есть же возможность исключительно беспутного пролития крови, или чернил, что еще, безусловно, могут некогда вполне затем поспособствовать ее-то дальнейшему безмерному пролитию.

177
Вот, например, не будет ничего же полегче, чем в строках ярого англофоба Старикова до чего сходу найти именно тот наиболее конкретнейший здравый смысл, коего в свое время никак не хватало генералу Деникину.
И тот, будучи уже сколь давно в эмиграции разом и начал рьяно умываться сентиментальными слезами, да и маяться глубочайшей скорбью из-за столь неправо отторгнутой массами идеи старой великодержавности.
Стариков Николай «Преданная Россия. Наши «союзники» от Бориса Годунова до Николая II»
«Войну проиграла страна, сыгравшая решающую роль в победе над Наполеоном.
Свой флот потеряла держава, ранее спасшая своих недругов от неминуемого распада и хаоса. Благодарность наших «союзников» была налицо. Вся внешняя политика России, все ее действия оказались вредными, одной сплошной ошибкой и только потому, что русские императоры считали своих партнеров честными и благородными людьми. Со своим жертвенным,