Слепой метод

незначительный эпизод в долгой истории Материка, о нет, нет! С этого мгновения пришёл в действие поворотный круг придуманной сцены, и застонала в движении цепь событий, и совершенно новые декорации медленно выплывают из полутьмы кулис, к свету рампы, и главный герой – Ясав, конечно, понял, что время сбросило старую кожу, и пробил, пробил его Чрезвычайный час!.. Короче говоря, - «тихий ангел пролетел». И это не только о любви.[/b]
 
Ясав с Агни с опаской вышли на улицу. В руке Ясав нёс небольшую котомку, куда уместилось всё, что осталось от имущества некогда всемогущей подруги самого Бабушки и пара чистых хитонов Ясава. Они шли, стараясь не бросаться в глаза людям в белых больничных халатах, которых всё больше появлялось на улицах Столицы. Ясав и не знал, что у Тявсика так много подручных. Агни с Ясавом боялись, что их могут вообще не выпустить из города, но были приятно удивлены: никто не мешал им, не было ни заслонов, ни патрулей. Более того…
У большого дома на площади имени 63-й годовщины Великой Соединённой Родни Ясав и Агни увидели скопление народа. Они хотели обойти это место как можно дальше, но вдруг какой-то дюжий человек в белом халате подбежал и, аккуратно взяв Агни под руку, повёл к дому. Ясав испуганно побрёл за ними. Подойдя ближе к дверям, они различили голоса:
- Что мы, зря, что ли всю ночь кричали «Да здравствует!» да «Ура!», мы же честные граждане, не говоруны!
- Так решил народ Столицы! Великая Бабушка согласилась выселить всех из города!
- Кто это ещё решил?
- Тебя не спросили! Выселить из города и послать в провинцию. Землю надо пахать, а не языком болтать!
- Сам и паши, вон морду какую наел! – нагло крикнул житель дома, стоявший на крыльце со стулом в руках. «Морда» скрипнул зубами, но сдержался. И тут служитель Тявсика, державший Агни под руку, завопил:
- Бездельники, вы посмотрите, как порядочные люди себя ведут! Идут себе тихо, без всяких стульев, котомочку собрали и топ-топ из города! – служитель отпустил руку Агни и картинным жестом указал на неё и на Ясава.
- Вот как надо! А ну брось стул! Где тебе на нём сидеть-то, идиот! В поле, что ли, за плугом?! А ну, выметайтесь!
Тут поднялся страшный шум, замелькали кулаки, завизжали дети, запричитали женщины, заматерились мужчины, залаяли собаки, замяукали откуда-то взявшиеся десятки ободранных тощих кошек – и выселение началось.
Воспользовавшись суматохой, Ясав и Агни выскользнули из толпы и быстро направились к черте города.
- Плохи дела, видать, у Тявсика, - сказал Ясав.
- Гори оно всё огнём, - безразлично отозвалась Агни.
- Да и народ осмелел, не слишком они боятся новую Бабушку, - начал было Ясав, но тут увидел…
Около дома, на стене которого был жирно нарисован углём чёрный крест, прямо на мостовой, рядком лежали шесть трупов: двое мужчин, две женщины, мальчик и девочка. Они были зарезаны.
- Быстрей, быстрей, - заторопила Агни, отводя глаза от убитых.
Когда город остался далеко позади, Ясав и Агни присели отдохнуть на голом сухом пустыре, который когда-то был лужайкой на опушке того, что когда-то называлось лесом. Ясав, не спавший всю ночь, задремал. Проснулся он от возгласа Агни:
- Смотри!
Над пустырём снижался геликоптер.
Это был, как наверняка догадывается любезный читатель, Муан, успевший спасти своё любимое детище от разрушения, успевший выскользнуть от падающих стен Квартиры.
За эти сутки он только дважды садился в безлюдных местах – и то только для того, чтобы подкормить свою железную птицу: сам он уже много дней, как отказался от всякой пищи. За время полёта Муан побывал в Сардаме, где у него были кое-какие дела. Тягостное впечатление оставил у Муана этот полёт. С высоты особенно хорошо было видно и жёлтую воду, и землю, растерзанную трещинами, и полуразрушенные, занесённые песчаными бурями, селения. Снижаясь, Муан каждый раз с отвращением ощущал трупный запах разложения.
Впрочем, теперь он уже знал, что по-другому и быть не могло: люди Родни сами предначертали себе такую гибель. Но совесть Муана была почти спокойна: он выполнил наказ прорицателя Нордны – всё записать. Всё, что Муан сумел прочитать в книге природы за долгие годы заточенья и недавние дни судорожной работы, теперь было заключено в объёмистом свёртке, который лежал рядом с Муаном на сиденье геликоптера. Оставалось одно – найти тех, кто бы смог передать это людям – другим людям. И тогда его жизнь будет окончательно завершена.
Геликоптер опустился на землю. Агни и Ясав увидели Муана. Со времени поездки комиссии он страшно изменился: морщинистое жёлтое лицо стало ещё более худым, голова обросла седым ёжиком, но главное было не в этом. Прежде равнодушный взгляд стал напряжённым, колючим, пронизывающим.
- Как вы похудели, Муан, - сказала Агни.
- Зато вы просто расцвели, - с неожиданной галантностью и даже почти весело отозвался Муан и сразу же обратился к Ясаву. – Вы уже решили, куда идти?
- Нордна посоветовал Сардам, - ответил Ясав.
- Вы видели Нордну? – облегчённо улыбнулся Муан.
- Конечно. Вы ведь нас искали.
- Вас! – окончательно решил Муан. – Сейчас.
Муан вернулся в кабину геликоптера и вынес оттуда толстый тяжёлый пакет и маленький свёрток папируса, запечатанный смолой.
- Держите! – Муан протянул Ясаву большой свёрток. – Это на дальнее будущее, когда в вашей жизни всё, всё изменится. А это, - Муан протянул маленький свёрток, - откроете в Сардаме, а может быть, и раньше… Сами поймёте, когда…
Когда Муан, попрощавшись с Ясавом, пошёл к геликоптеру, Агни в безотчётном порыве бросилась обнять его: она чувствовала, что это их последняя встреча с Муаном. Муан ласково потрепал её по волосам, прошептал что-то на ухо и легко прыгнул в геликоптер.
Время кончилось, наступило безвременье.
Воздух расступался тишина нарастала ничто как прежде не волновало не кололо сердце наверное оттого что тоже кончилось распалось растворилось ушло не было направления вперёд-назад не было цвета свет-мрак пустяки стали главным потому что единственным захотелось поесть выспаться стало смешно сразу забылось рассеялось вкус жизни нельзя было припомнить всё стало законченным завершённым цельным не было места ничему только концу всего будто «над» в самом деле «поверх» точнее «по-над» перестал слышать видеть обонять запах тления слышал видел вспоминал голубую звезду крошечный остров пространстве мрака которого не было как не было времени боли цвета потом распалась память грани на тело-воздух смялась оттого что не надо было ничего абсолютный покой атомы воздух проникали глубже отлетали атомы тела быстрей быстрей стал ощущать себя пространством пространство в себе значит нет никакой смерти-жизни по отдельности есть пространство в разных измерениях было легко легко уходить растворяться завершенно цельно было просто хорошо очень хорошо спасибо милосердным богам за то что их нет спасибо легко уходить уходить уходить уходить когда ничего не осталось точнее стал наконец своим великолепно уравновешенным балансиром смерть-жизнь растворяясь в пространстве расширить до него границы памяти боли времени утратив обновив погибнуть возродиться…
 
Истерзанный гибелью всех своих родных, разрушением дома и деревни, голодом и страхом, утопая в намётах песчаной бури, этот крестьянин пробирался к горам, надеясь, что там он сможет разыскать заповедные ключи родниковой воды и этим продлит свою жизнь, с которой, несмотря ни на что, расставаться он не хотел. Он уже приближался к отрогам скал и со старческой дальнозоркостью разыскал взглядом начало узкой тропы, ведущей вглубь горной страны, когда над его головой неожиданно возникла странная огромная чёрная птица с вращающимися над её туловищем крыльями. Он упал ничком. Птица летела с сильным гулом, совершенно прямо, не паря, и очень быстро, всё быстрей и быстрей. Она пролетела над крестьянином, сжавшимся от ужаса в комок грязного тряпья, и унеслась к горам. Он поднял голову и стал следить за её полётом. На небольшой высоте птица стремительно приблизилась к отвесной скале и врезалась в неё. Раздался скрежет, грохот, что-то полыхнуло жёлтым огнём внутри искалеченных останков птицы, и они просыпались вниз по скале, а там, под ней, мгновенно исчезли, засосанные болотной хлябью. На скале осталось чёрное пятно, внизу через несколько мгновений опять засверкала изумрудная поверхность. Крестьянин встал, отряхнулся, и пошёл дальше, ступая как можно осторожнее: уже начиналось болото, и надо было быть очень внимательным, чтобы сохранить жизнь.
 
ЧЕРЕШНЕВЫЙ КЛАРНЕТ
      (рассказ-вариация)
 
Да что же она такое – любовь? И есть ли она, не выдумка ли это досужих фантазёров? И как это можно – с бухты-барахты вдруг голову потерять и решаться на такие поступки, которых потом не то, что неловко – стыдно будет?! И что это за наваждение такое? И ведь интересно – всё о ней писали, самые великие умы, а нет ответа! А если ответа до сих пор не нашли, может, король-то – голый? А с другой стороны, отчего же голый, когда тысячи, да что тысячи – миллионы людей таких дел наворотили из-за неё – только ахнешь! Выходит – есть, непременно есть, но опять-таки непонятно: существует, но как её назвать, определить? И ведь так хорошо, легко, и в груди какое-то жжение странное, но милое, праздничное, а осень – позднюю, мокрую, с ветрами – побоку, а точней не побоку, нет! В себя принимаешь, сам в ней растворяешься – ах, как сладко! И так они ходили, ходили, всё дальних дорожек держась, не то, чтобы от смущения или сплетен боялись, а просто никого рядом не хотелось. И разговора почти не было, а только – полуслова.
- Гляди, как лист падает…
- Красиво…
- Да.
- Чувствуешь запах?
- Как будто и не в городе…
- Хорошо, что парк рядом…
- Не устала?
- Что ты…
- Не замёрз?
- Нет.
И дорожки плелись под ногами, петляли, кружились, и деревья заволокли соседние дома, и было как будто далеко-далеко ото всего, что не любовь.
Круглы у радости глаза, и велики у страха.
И пять морщинок на челе от празднеств и обид.
Но вышел тихий дирижёр и заиграли Баха,
И всё затихло, улеглось и обрело свой вид…
Они вышли к открытой эстрадной сцене. Пустые скамьи зрительного зала под открытым небом поблёскивали от недавнего дождя, к ним прилипли мокрые коричневые листья. А под навесом на сцене репетировали несколько оркестрантов. Им было холодно, они давно устали и сидели, утомлённо слушая дирижёра. Он что-то объяснял, вяло взмахивая руками, рядом стоял пюпитр, на него было брошен плащ.
Они немного постояли, глядя издали на репетицию, и скоро повернулись, чтобы уйти обратно в частый парк. Но тут музыканты заиграли.
Музыка раздалась совсем неожиданно и сначала показалась неуместной. Но потом какие-то ноты, такты или ещё что-то такое в мелодии соприкоснулось с запахом мокрого леса, потом слилось, и Она обернулась:
- Постой.
[b]Они не знали этой музыки, и это было хорошо, потому что она была одна и никакое знание не мешало ей, сама по себе – для всех и ни для кого. Что-то грустное пело в ней, а потом вдруг звякали нежно колокольчики и легко становилось, а затем оставался только томительный, влекущий голос трубы, и это называлось «соло» и значило