Таким образом, в результате нашествия индоевропейцев многие «города и деревни [древних земледельцев Европы] распались, великолепная гончарная роспись исчезла, как исчезли и храмы, фрески, скульптуры, (прежние) символы и письмо», сокрушается Мария Гимбутас.
Вместе с тем (см. выше) первая, как предполагается в 2500-2100 гг. до н.э., волна протоиндоевропейцев, носителей курганной культуры III («позднеямной»), прокатилась и по ряду территорий Сирии, Ханаана и Египта и привела к разграблению и разрушению многих городов (эти мигранты предположительно осели в Египте, см. ниже). Другая волна протоиндоевропейских иммигрантов оставила следы в Финикии и Палестине в виде многочисленных катакомбных погребений, датированных XIX-XVII вв. до н.э.. Следующая миграция индоевропейцев на земли Ханаана была более значимой и судьбоносной для его населения. В конце II тыс. до н.э. «народы (Эгейского) моря» (египетская терминология) «огнём и мечом» сметая всё на своём пути, прошли по земле Ханаана от царства хеттов и до Египта. Вторжение первой волны «народов моря» (преобладали ахейцы) в Египет произошло в годы правления Тудхалияса IV (1265-1235 гг. до н.э.). Отражали их нашествия и фараоны Мернептах и Рамсес III (два раза). В результате филистимляне (существует мнение (Kimmig. 1964; Sandars. 1978; Schachermeyr. 1979; 1980), что филистимляне Библии (или «пелесет» египтян) - племена праариев, мигрировавших в XII в. до н.э. из Среднего Подунавья) навсегда поселились в прибрежной полосе юга Ханаана: они захватили и перестроили города Газу, Аскалон, Ашдод, Экрон и Гат (однако, по истечении нескольких веков филистимляне исчезли как этнос, растворившись среди мгочисленного автохтонного ханаанского населения (что было типично для Древнего Ближнего Востока)).
Праарии, несомненно, не особенно церемонились с местным населением: они изгоняли (и истребляли) коренных жителей с облюбованных территорий, захватывали их поселения и скот, практиковали потраву посевов и отчуждение пахотных земель под выпас, пока сами не осели и основательно не занялись земледелием.
Уместно отметить, что осевшие номады, и праарии, и семиты (и их не слишком далёкие потомки), презирали занятие земледелием, считая, в частности, работу пахаря почти адекватной (немногим лучше) состоянию небытия (смерти): «Лучше б хотел я, живой, как поденщик работая в поле... у бедного пахаря, хлеб добывать» (так тень Ахилла говорит Одиссею, попав Аид). Ещё в Шумере была популярна поговорка: «Не будет пастух земледельцем», - в которой сквозит «взгляд с высока», пренебрежение.
Как показывают раскопки, в некоторых лагерях праариев большинство женщин было не арийского, но скорее местного (древнеевропейского, дравидийского или ханаанейского) происхождения (важное свидетельство ассимиляции).
Так, если у древних шумеров стоимость товаров или услуг определялась в баранах, то у ирландских кельтов размер различных выплат измерялся в числе рабынь (к примеру, за убийство свободного человека налагался штраф в размере 7 рабынь или 21 дойной коровы). Таким образом, кельты, по всей вероятности, при захвате территорий (боеспособность конницы и колесниц на много превосходила возможности любого местного пешего воинства) вырезали большинство местного мужского населения, обычно отказывавшегося добровольно оставить свои дома, имущество и земли (практика, типичная в Древнем Мире), а молодых женщин и девушек сохраняли в качестве наложниц, жен или рабынь.
«Война была для кельтов делом слишком обычным, слишком естественным», - замечает (Ф. Леру. «Друиды». 2000). О характере кельтов Страбон сообщает: «Народ сей... одержим войной, горяч и ловок в битве, при том же простодушен и неотесан». Об обычаях кельтских воинов Диодор Сицилийский писал следующее: убив противника, они «отрезают их головы и вешают на шеи своих коней, а принеся их домой, прибивают ко входам своих жилищ. Они (кельты) сохраняли отрезанные головы побеждённых врагов в кедровом масле… А некоторые (из них) похвалялись, что не отдали бы эти головы даже за такое же по весу количество золота (из религиозных соображений). Об использовании кельтами колесниц свидетельствует наименование североирландского королевства скоттов (образовано в сер. I тыс. н.э.) - «Дал Риада», которое интерпретируется как «Удел владеющих колесницами» (И. Хендерсон. «Пикты». 2004).
Германцев же своего времени Гай Юлий Цезарь характеризует как воинствующих скотоводов-кочевников: «Земледелием они занимаются мало... Ни у кого из них нет... земельной собственности. Их пища состоит главным образом из молока, сыра и мяса... у них осталась такая же пища, как прежде, и такая же одежда». «Истинная доблесть в глазах германцев в том, чтобы соседи, изгнанные из своих земель, уходили дальше и чтобы никто не осмеливался селиться поблизости от них (от германцев)».
Как известно, одним из основных символов (артефактов) иммиграции праариев принято считать конеглавые скипетры. Характерно (Юстиниан), что даже оседлые арии большую часть своей жизни проводили в седле: «На лошадях они отправлялись воевать, пировать, по личным и общественным делам. На них они путешествуют, «стоят» на месте, беседуют и занимаются делами».
И, как представляется, не без причины у ряда народов Европы (от Балкан и до Балтики) с таким «благородным» животным как конь, издревле связаны негативные ассоциации, истоки которых вполне можно усмотреть в существовании отголосков древнейших, давно забытых преданий, живописующих экспансию воинственных конников, вызывавших чувство страха, возможно, мистического ужаса (например, кентавры, - праарии использовали пластинчатые доспехи, покрывавшие одновременно и всадника, и коня) у населения Старой Европы, мало знакомого с лошадью. Так, у сербов, западных украинцев, литовцев и финнов конь - творение черта (т.е. с религиозно-бытовых позиций лошадь порочна, и она - исчадие Ада, связана с миром мёртвых, со смертью). У западных украинцев, в частности, бытует поверье, что конь не выносит близости священных предметов, т.е. соотносится с врагом Божьим (в прошлом - Великой богини). У сербов лошадь (коня) проклинает сама Богородица (богиня-мать, творящая жизнь). В одной из легенд западных украинцев Бог обращает коня в черта, дабы не мешал Адаму пахать землю (конь - исконный враг земледельца). В архаичечких литовских мифах лошадь постоянно помышляет об убийстве человека (Ю.Е. Березкин «К этногенезу индоевропейцев. Некоторые мотивы сравнительной мифологии». 2007 г.). Примечательно (Л.С. Клейн), что (помимо «мотива «дьявольского коня») типологически сходные повествования о лошади, пытавшейся уничтожить только что сотворенного человека, обнаруживаются в абхазском, калашском и ваханском эпосах, а также и у мунда Индии.
Вполне возможно, что праарии-иммигранты не навязывали силой свой образ жизни и верования автохтонному населению (цели у них были другие). По-видимому, местное население, особенно власть имущие (правители, вожди), стремившиеся установить приемлемые контакты (в основном, угодить) со смертельно опасными соседями-захватчиками, добровольно перенимали язык, обычаи и верования индоевропейцев, подстраивались под их социально-экономический уклад (так, в производящем хозяйстве увеличилась доля пастушеского скотоводства и уменьшилась - земледелия; исчезла «древнеевропейская» (земледельческая) структура поселений (М. Гимбутас)) и религиозные представления (многие неолитические женские статуэтки найдены разбитыми), ибо сила и власть (а также учреждённый со временем административный аппарат) были на их стороне (то же самое происходило и в Ханаане, занятом номадами-амореями).
Так (И.Н. Рассоха «Прародина Руссов»), весьма показательно, что в могильнике (период после 4500 г. до н.э.) из Варны (побережье Восточной Болгарии) обнаружено богатое погребение трёх мужчин, которые не являлись вождями индоевропейского типа (здесь отсутствовала связь с жертвоприношениями людей и животных). Погребальный инвентарь этих захоронений (его богатство и обилие) «свидетельствует о непривычном для древнеевропейского [раннеземледельческого] сообщества уровне личного положения и власти» мужчины (все предметы, найденные в этих могильниках, местного изготовления). Характерно, что «в Варне, рядом с ними» находились и весьма богатые женские (типичные для «матриархата») погребения. Интересно и то (как пример подражания), что женские захоронения (местные правительницы) найдены в курганах, характерных для ямной культуры (их вдвое меньше, чем мужских, и они беднее).
Патриархальная ментальность праариев, разумеется, проявлялась и при захоронении своих женщин, однако влияние ассимиляции (и в этой части) всё же постепенно сказывалось. Так, у кельтов вплоть до VI в. до н.э. сложные погребальные почести обычно оказывались исключительно вождям и героям-воинам; и лишь позже появляются богатые захоронения женщин (например, курганное захоронение кельтской «княгини» в Виксе, относящееся к VI веку до н.э.). «Вполне очевидно, - заключает М. Гимбутас («Цивилизация Великой Богини: Мир Древней Европы». 2006), - что изменению погребальных обрядов [т.н. «курганизация» местного населения] сопутствовали коренные изменения в обществе».
[justify]Вместе с тем, очаги прежней, ранней раннеземледельческой, культуры, тем не менее, кое-где сохранились. Так, консервативные пикты (притены), жившие в окружении кельтских и германских племён и постоянно общавшиеся с ними (и долгое время противостоящие их экспансии), сохранили доминирующим культ Великой богини (помимо некоторых иных обычаев раннеземледельческой эпохи), а также и связанную с матриархатом погребальную символику (см. выше). Однако при этом (Беда Достопочтенный «История») вторым обиходным (помимо пиктского) языком у пиктов всё же сделалась бритто-галльская форма кельтского языка.
С уважением, Андрей.